Константин Семенов - Грозненский роман
– Есть! – орут в эфире два голоса. – Алл-ла!
На месте колонны пылает зарево.
На следующий день информационные агенства передадут: «12 декабря российские войска у поселка Долинский были обстреляны из установки “Град”. В результате были убиты 6 и ранены 13 российских военнослужащих. Ответным огнем установка “Град” была уничтожена».
Шел второй день войны.
– Боря, ты спишь?
– Почти. А что?
– Опять будешь с телевизором болтать?
– Не знаю.… Ты против?
– Против. У меня другое предложение…
– Ира!
– Не нравится?
– Да при чем…нравится…еще как! А Славик?..
– Славик спит без задних ног. Боря, милый, мне страшно.… Обними меня!
– Ира! Ирочка…
Разговор
Никаких разговоров в эту ночь Борис не желал. Снилось сегодня что-то спокойное, приятное, родное, и сон был глубок и спокоен.
Видимо, недостаточно.
Телевизор влез в сон бесцеремонно, как хозяин.
Экран надвинулся, заполняя всю вселенную, посветлел, изображение обрело четкость, и глянули с него на Бориса единственные во всем мире сине-серые глаза. Ирина сидела на знакомой скамейке в сквере Лермонтова, скрытой с трех сторон тенистыми деревьями. Открытое легкое платье, летние босоножки, черные волосы.
Все как тогда – сто лет назад.
Поднялись густые ресницы, и Борис вздрогнул: столько тоски и боли было в любимых глазах.
– Боря, Боренька, – прошептала Ирина, – ты помнишь еще, как хорошо нам было?
«Что ты, родная, почему было? – хотел сказать Борис, но не смог: перехватило горло. – Почему «было»? И было, и есть, и будет».
Ира приложила палец к губам и одними глазами показала ему – смотри. Борис перевел взгляд: по крыше гостиницы Чайка летела бегущая строка. Что там было написано, разглядеть не удавалось: буквы сменялись слишком быстро, сливаясь в одну светящуюся полосу. Борис опять посмотрел на Иру, та прикрыла глаза, показывая – жди.
Наконец, буквы замедлили бег, и стало видно, что никакие это не буквы, а цифры.
1978…1982…1987…
Еще медленнее.
1989, 1990
И, наконец, совсем медленно выползли ярко красные:
1991, 1992, 1993, 1994…
Ира широко распахнула глаза, кивнула Борису – вот!
По только что чистому небу поползли тучи, зашумел холодный ветер. Листья на деревьях стремительно пожелтели, пожухли. Ветер подхватил их и помчал куда-то далеко, в багровую темень. Через секунду вокруг качались на ветру только голые, обломанные ветки.
«Как же она там, в одном платье?» – подумал Борис.
Ира снова показала на бегущую строку, Борис глянул и обомлел: громадные красные буквы ползли медленно, ритмично, складываясь в чеканные строки:
Наступает время крыс -Берегись.Окна, двери на засов -Время сов.Время подлых языковИ оскаленных клыков.Наступает время «ОХ»Для дурех.Наступает время «УХ»Для старух.Наступает время «АЙ» -Не залай.Наступает время «ЭХ»Воровских хмельных утех.Это время не для всех,Не для всех.Наступает время «Ночь» -Маски прочь.Наступает время "Ой,Что с тобой?"Это время не для всех,Жить в такое время грех.Это время не для нас,Дорогой.[7]
Ира перевела взгляд на Бориса и медленно повторила, почти прошептала:
– Это время не для нас, дорогой.
Ветер усилился, и у Бориса чуть не остановилось сердце: в черном водопаде отчетливо сверкали серебряные пряди.
Глава восьмая
До войны еще вечность
– Ира, ты знаешь, что у тебя глаза меняют цвет?
– Да ты что?
– Точно! То голубые, то серые, а сейчас, в темноте, почти синие.
– Ты прямо ведьму описываешь!
– Ведьмочку…
Борис наклонился, осторожно поцеловал левый глаз – затрепетали, щекоча губы, ресницы. Отстранился, подождал, пока ресницы дрогнули, начали раскрываться, и поцеловал правый глаз – для симметрии. Ира тихонько засмеялась.
– Что?
– Щекотно.
– Да? И мне тоже.
Они сидели на скамейке в сквере Лермонтова, почти у самого трамвайного моста. С трех сторон густые кусты, впереди за чугунной оградой плещется Сунжа – очень уютное местечко. Им повезло – только спустились по каменной лестнице и тут же, как по заказу, скамейку освободила подвыпившая компания.
– Тебе от чего щекотно?
– От ресниц. А тебе?
– А мне от губ.
Полчаса назад они вышли из кинотеатра «Космос». Смотрели фильм «О, счастливчик». Зал был полон, целоваться неудобно, да и, в конце концов, им же не по 18 лет. Постепенно странный фильм захватил и не отпускал уже до конца, хотя зал быстро опустел на треть – многие уходили. Потом выпили по стакану газировки в автоматах и решили прогуляться. Прогулка закончилась через сто метров, на скамейке.
– Тебе фильм понравился?
– Понравился.
– А что смеешься?
– Твоя мама говорит, что мы уже чемпионы мира по просмотру кинофильмов. Где мы еще не были?
– Как где? Да полно – «Октябрь», например. Еще в Черноречье какой-то кинотеатр есть.
– Нет уж, спасибо! Как-нибудь обойдусь. Боря, а мне кажется, что я твоей маме не нравлюсь.
– Глупости! – уверенно заявил Борис. – А вообще, это не важно. Важно, что ты нравишься мне.
Мимо прошла очередная парочка, парень завистливо покосился на занятую скамейку. Ира засмеялась:
– Завидуют. Уже вторые!
– Я сам себе завидую!
Борис погладил черные волосы, уткнулся в них носом, замер.
– Нравятся? – спросила Ира.
– Угу! – промычал Борис. – Они у тебя, как водопад, у меня от них голова кружится.
– Как, уже? Наркоман! Я тоже хочу. Чтоб кружилась!
Борис, не отрывая руки от черного дурмана, нашел ее губы, осторожно поцеловал. Чуть отстранился и поцеловал снова.
Мир послушно остановился. Прохладная ладонь легла ему на затылок, где-то на краю сознания тихо шумела Сунжа, и сладкая судорога заполняла все тело, всю душу.
Весь мир.
Перехватило дыхание, и Борис с сожалением отстранился. Ира тут же прижалась к плечу, замерла. Он опять уткнулся в мягкие волосы, перебирая их губами. Рука легла на руку, потихоньку поднялась по гладкой коже до плеча, медленно пошла назад.
– Сейчас замурлычу, – прошептала Ира.
– Давай! – согласился Борис, целуя волосы.
– Ле-тай-те само-летами Аэрофлота, – по слогам произнесла Ира. – Температура воздуха – плюс двадцать два градуса.
– Эй! Это кто же так мурлычет?
– Реклама! – довольно засмеялась Ира.
Борис поднял глаза: по крыше гостиницы «Чайка ползли неоновые буквы бегущей строки.
– Хра-ни-те день-ги в сбе-регательной кассе! – прочитали они одновременно и засмеялись.
– Загадывай желание! – объявила Ира.
– Это что, твое желание? – спросила она, оторвавшись от Бориса через три минуты.
Или прошло сто лет?..
Борис молча поднес ее руку к губам и стал целовать пальцы. Один, другой…
– А знаешь, – прикрыв глаза, сказала Ира, – с моего нового места видна «Чайка».
Третий, четвертый…
– А если лечь на стол, то и рекламу видно.
Пятый.… Все? Нет, можно начать сначала.
– Ты меня слышишь?
– Слышу, – объявил Борис. – Хоть ты мне и мешаешь, я все слышу. И как тебе новая работа? Гордишься, небось – Министерство, не халам-балам!
– А как же! Обязательно! – Ира легонько хлопнула его пальцем по губам. – А ты просто завидуешь!
Борис поймал палец, сжал губы посильнее.
– Конеффно, зафитую.
Ира фыркнула, оторвалась от плеча, тряхнув головой. Борис шутливо застонал, пытаясь поймать сразу и пальцы, и волосы. Она засмеялась.
– Нет, серьезно! Ну подожди! – чмокнула его в щеку, опять прижалась. – Правда – мне там очень нравится! И работа интереснее, и коллектив. И встретили все очень хорошо! Правда – все-все!
– И муффины?
– Ревнуешь? Увы, только женщины, мужчин почти нет. Нет, есть один, но он пожилой уже. Замминистра. Отличный дядька! Вежливый, остроумный. А как он здорово знает русский язык! Если кто сомневается, как правильно написать, он всегда подскажет. Представляешь – он вообще не делает ошибок, никогда! Хоть и чеченец.
– Не может быть, – Борис выпустил палец. – Это вы там все безграмотные собрались.
– Может! – опять легкий хлопок по губам. – А кто у нас инженер через «и» написал. Инжинер!
Борис зарычал, поймал неугомонный палец, Ира тихонько засмеялась.
– Это слуфайно. А как ефо зфать?
– Инжинера? У тебя еще и склероз? Вроде бы, Борис! – довольно блеснула глазами и сжалилась: – Его зовут Тимур Мухтарович.
– Как? – Борис выпустил руку, откинулся на лавке и захохотал: – Му-хтаро-вич! Мухтарович!
– Ну, ты чего?!
– Мухтарович! Кошмар! И вы его так называете? Ой, не могу! Мухтарович!
