Исцеление - Андрей Беляков
— Читали? — Да, да, читал, давно, правда, в другой жизни. Я сельским учителем до войны работал; читал, много читал.
В кабинете воцарилась тишина. Лишь завывания ветра слышны были за окном. Мужчина взял второй стакан.
— Погодите, погодите, Вы хоть закусите чем-нибудь; сейчас, секунду, хлеба отрежу, нельзя же так, — женщина взяла нож и принялась нарезать хлеб. — Тушенку откройте.
— Нет, нет, не надо тушенку.
— Что б еще Вам предложить? А, вот, сало у меня есть.
— Ой, да это лишнее, спасибо огромное.
Григорий положил шматок сала на хлеб:
— Ну вот, какой замечательный бутерброд получился, — и он подмигнул Вере. Опустошив второй стакан, он принялся закусывать.
— Вы только никому, ради Бога, не рассказывайте об этом, — попросила врач.
— Само собой, не думайте даже, — заверил Григорий. — Ну, пойду я, — мужчина встал.
— Вы курите?
— Да.
— Ну, покурите, посидите, что уж Вы так сразу.
Григорий достал папиросу. Его осоловелые глаза приобрели характерный блеск.
— Приду, сразу упаду спать, спасибо Вам, давно мечтал выспаться.
— Это алкоголизм, Григорий, нужно как-то бороться.
Мужчина промолчал, затягиваясь. Вера Анатольевна подставила ему пепельницу.
— А семья? Семья у Вас есть?
— Семья? Была, да только нет уж никого.
— Ой, простите.
— Да нормально все, Вы-то тут причем. Один я остался, отболело уже, ничего уже не держит, умерло все, проще так даже, — повторил мужчина. — Ладно, пойду я, еще раз спасибо.
— Да за что?
— За все, — и он вышел… А утром, причем довольно рано, в кабинет к Вере Анатольевне ворвался главврач, взволнованный весь, красный как рак. И бедная женщина было подумала, впрочем, речь пошла совершенно о другом.
— Фролова! Че сидишь-то, срочно собирай санитарок, Степаныч где? К нам командующий едет.
— К нам? — зачем-то переспросила врач.
— Ну, а к кому же, со штаба позвонили. Что ж за напасть-то такая, ну за что мне это все?
— А нужно-то чего, командующему этому?
— Да почем я знаю, давай марафет там, раненые пусть в порядок себя приведут, через 10 минут планерка у нас, в моем кабинете.
За имеющийся в их распоряжении час персонал госпиталя подготовился по максимуму. Степаныч даже перила на входном крыльце подлатал, до этого все руки никак не доходили. Хотели еще было покрасить, да передумали после, от греха подальше — прислонится еще кто или, того хуже, возьмется за них, из начальства. Беды потом не оберешься. Надраили полы, раненые побрились и приоделись, как могли. Поменяли постельное белье, и еще много чего сделали. Порядок и чистота бросались в глаза, а хлорка их щипала… И вот он появился во дворе госпиталя в окружении штабных офицеров и взвода охраны. Главврач доложил по форме, бледный весь, взволнованный, но четко, без заминки получилось. А командующий даже проходить не стал, снял папаху и, поглядывая на солнце, щурился, улыбаясь. «Скоро весна, скоро.»А солнце впервые за последнее время не жалело своего тепла и ласки и уже по-весеннему пригревало. Прекратился ветер, что завывал всю ночь. И даже птицы оживились, громко чирикая. Красота! Словно и нет этой проклятой войны.
— Ну, где герой наш, зовите, я заходить не буду, времени в обрез. Да, и завтра в штаб, получишь новый приказ, переезжает твой госпиталь через неделю. Хватит прохлаждаться, устроили тут санаторий, понимаешь.
— Кого позвать-то? — главврач покрылся потом.
— Кого-кого, капитана Смирнова, сам хочу орден ему вручить. Майор, давай живее, время, время, — и командующий пальцем постучал по циферблату часов.
— Фролова, позови Смирнова, срочно.
Вера Анатольевна, глядя на главврача, робко спросила:
— А это кто?
— Второй этаж, 3-ья палата; живо, Вера, одна нога здесь, другая там!
Когда она постучала и зашла в палату, капитан стоял у окна.
— Григорий, Вы? — сказать, что женщина была удивлена, явно мало для нашего случая. Чисто выбрит, в наглаженном офицерском мундире с орденом «Красной Звезды» на груди, в начищенных до блеска сапогах — мало что напоминало вчерашнего Григория.
— Ух ты! — не скрыла своего восхищения Вера Анатольевна и присела на табурет, что стоял в углу у двери.
— Это по мою душу? — спросил он, указывая рукой на улицу.
— По Вашу.
— Ладно, пойду я; как я, кстати, выгляжу?
Женщина не подобрала нужных слов, а лишь кивнула, прикрыв глаза. Он тоже зачем-то кивнул и вышел. А через сутки у Веры Анатольевны вновь было ночное дежурство. Время за полночь, и госпиталь спал. Посмотрев на часы, женщина захлопнула книгу и, подумав с минуту, встала и вышла из кабинета, закрыв его на ключ. Поднялась на второй этаж. У 3-ей палаты она остановилась и прислушалась. Тихо! И постучав, женщина открыла дверь. Он сидел на подоконнике и курил в приоткрытое окно.
— Вы? — капитан вскочил с подоконника. — Здравствуйте.
— Здравствуйте, зашла вот узнать, как Ваше самочувствие.
— Да нормально все, спасибо.
— А почему не спите? — женщина вплотную подошла к офицеру.
— Ну, Вы же знаете почему, но… но Вы не беспокойтесь, я в порядке, борюсь. Вера Анатольевна взяла руку Григория:
— Дайте, пульс Вам посчитаю.
С минуту мужчина и женщина молча смотрели друг на друга.
— Учащенный, все-таки Вам необходимо принимать успокоительное. — Она положила свою ладонь ему на грудь.
— Вера, не надо, пусто там все.
Она переместила ладонь влево — там, где его сердце.
— Пока оно бьется, там пусто не бывает.
И они поцеловались…
И вот утро уже, но за окном по-прежнему темно; все-таки еще зима. Капитан Смирнов Григорий Васильевич крепко спит. Одеваясь, Вера Анатольевна смотрит на офицера и улыбается. А перед тем, как выйти, она касается его волос, проводит пальцами по орденам на кителе, что висит на спинке стула рядом с кроватью — и все, женщина выходит… Историю эту, про моих дедушку и бабушку, поведал мне отец. И знаете, у меня даже доли сомнения не возникло. Дело в том, что я хорошо знал бабушку, она кого угодно исцелит и на ноги поставит. Огромной жизненной энергии был человек, откуда только черпала ее? И любовь их, да, пусть короткая, мимолетная, но такая вот, какая есть, победила-таки эту страшную войну. А что это любовь была, так отец мой яркое тому подтверждение. Не появляются дети на свет этот без любви, не появляются. А война деда все же забрала, погиб он где-то в Польше, в 44-ом. Осталась только фотокарточка, что он подарил бабушке при их расставании, да несколько писем. Фотографию эту мы отреставрировали, и вот уже мои дети несут портрет Григория Васильевича в Бессмертном полку.
