Пехота-2. Збройники - Брест Мартин

Я забрал у Мастера зажигалку и, оставив его возле машины, шагнул к «бэхе». «Бэха» фыркнула и вдруг взревела, пыхнув выхлопом прямо мне в лицо. Из люка показался торжествующий Прапор. Он уселся на край, свесив ноги в люк, задрал голову, улыбнулся прямо в небо, вытащил из кармана тряпку и швырнул ее в Ваханыча. «Бэха» работала. Хорошо. Прапор махнул нам рукой и опять слез внутрь прогревающейся машины. Так они обе и дымили — БМП-1 сорок первого отдельного мотопехотного батальона, с написанным белой краской на борту названием «Тардіс», и стоящий в нескольких метрах белый волонтерский лендровер-дискавери, который Вася настойчиво не хотел перекрашивать.

Я решил позадалбывать особовый склад и полез на «бэху», стараясь не испачкать ни новенький, свежекупленный комплект софтшела, ни понтовые, первый раз обутые ботинки.

«Бэха» была покрыта тем, что обычно покрывает военную технику: такой, знаешь, липко-скользкой пленкой какого-то масла, смешанного с грязью и мерзкой зимней тающей влагой. Может, ее на мойку загнать, раз она вже на ходу? В Вахе вроде есть мойка, возле шаурмы. Не, смешно все-таки, для всего города это — шаурма возле автомойки, и только для военных, не моющих машины из принципа, на первое место выходит дешевый фастфуд по-донбасски, кусочки чего-то, завернутые в подсохшее что-то и густо залитые майонезом.

Мля. Тре хавки купить. Так, поезд у товарища генерал-майора в восемь-двадцать, потом в АТБ можно заехать. Блин, киоск с пиццей на входе вже закроется, он до семи…

«Бэха» чихнула и заглохла. Криков и матов не было — значит, не «заглохла», а «заглушили».

Я по-молодецки, то есть, кряхтя и пытаясь не измазаться, взгромоздился на «копейку» и встал, покачиваясь с пятки на носок. Нога чуть поехала. Не, пора завязывать с подцепленной у комбата привычкой покачиваться. И скользко чего-то на этом нашем «загиблике»…

Из-за бани, холмом чистого благолепия возвышающейся за мной, раздался писк, маты, снова писк и звон упавшего чайника. Грязный Гала вырулил, сосредоточенно смотря под ноги, и уткнулся в «бэху». В одной руке у Галы был почти чистый ящик с Новой Почты, в другой — пищащий щенок, совершенно правильно понявший, зачем Гале ящик. За спиной у невысокого двадцатилетнего контрактника висел РПК.

— Галаааа… — протянул я и снова покачался. Вот же привязалась привычка!

— Шо хочешь? — поднял на меня глаза Гала и скривился. — Ты чего при параде такой на бэху вылез?

— Планы захвата Докуча строю.

— Смотри не навернись, Маннергейм, мля. Клазевиц.

— Темный ты, Гала, человек, хоть и младший сержант. Во-первых, «КлаУзевиц». Во-вторых, от ты у Танцора наслушался про Маннергеймов всяких и суешь их куда попало. Ты хоть знаешь, чем был знаменит тот же Маннергейм?

— Укреплинию построил. И не трындел овердофига, — ответил Гала и опять на меня недовольно посмотрел.

— Уел, згиден.

Щенок снова запищал. Гала угрожающе покачал коробкой возле его носа, щен понюхал картон, чихнул и завопил еще громче.

— Куда грузить? — Гала поднял щенка и коробку и кивнул в сторону лендровера.

— Грузчик, мля… Во-первых, треба щенка напоить. Во-вторых, в ящике наколапуцать дырок. В-третьих… Не в дне же! — крикнул я Гале, который тут же уронил ящик в грязь и достал угрожающих размеров «военный» нож. При виде ножа щенок смолк и облизнулся — ножом открывали тушман, нож — это значит скоро хавка. Ты гля, безусловный рефлекс. Рота Павлова, мля.

— В-третьих, надо шо-то с хавкой в дорогу ему придумать. Сникерсы и вафли он вряд ли жрать станет, — буркнул подошедший Мастер. Я снова покачался.

— В-четвертых… — показался из люка Прапор, посмотрел на меня снизу вверх. — А ну отойди… В-четвертых, это не тот щенок.

— Как не тот? Я, мля, за ним под всей баней лазил! Я ему с чайника ноги мыл! Ну охренеть теперь, мля!

— Не тот, не тот, я тебе говорю. Это «Прапор», — Коля опознал «своего» щенка и потянулся с «бэхи». — А ну, подай его мне, я его научу нашего «загиблика» чинить. Ух ты ж моя пууусечка! Хочешь жрать? Всегда хочешь. Щас дядя Ваханыч капот нашего бимера закроет, я на сигнализацию поставлю, и пойдем ужинать… — Прапор прицелился и опять швырнул тряпку в Ваханыча. На этот раз промазал, и тряпка повисла на остром носу боевой машины.

— Сукаааа… — протянул Гала, отдавая щенка. — А может — тогой?

— Не тогой, — сказал Мастер и почесал седеющую бороду. — Командир у нас хороший, командир у нас один. Опознает подмену — к бабке не ходи. Не обманете, и не старайтесь. У Прапора грудка белая и задние ноги кривые.

— У тебя, мля, задние ноги кривые, нашелся, мля, киновед! — обиделся Прапор.

— Кинолог, — поправил я. — Это называется «кинолог».

— Охренеть, все такие умные, — расстроенно протянул Гала и толкнул Мастера. — Дай сигарету, кинолог.

— Свои кури, — тут же помрачнел Мастер, но сигарету дал. Я тоже полез в карман. Гала затянулся, выдул дым через нос и обернулся ко мне: — Слышь, вы в АТБ заедете? Йогурта мне купи. С клубникой…

Мы стояли и курили. В «бэхе» тихо копался Ваханыч, что-то бубнели друг другу Прапор и щенок, ветер сносил дым в сторону бурчащего лендровера. Было как-то… хорошо, что ли. Как бывает только вечером, зимой и на войне.

Где-то возле СП снова затявкал щенок.

Гала выругался, бросил коробку и умчался в сторону спостережника, высоко поднимая ноги с налипшими комьями плодючого донбаського чернозема. Мастер хмыкнул, глянул на редеющий дымок трубы, торчащей из навеса, и потопал на КСП. Ваханыч спрыгнул с «бэхи», громко чавкнув дутиками, Прапор, нежно прижимая щенка, умудрился аккуратно спуститься, и они вслед за Мастером погребли мимо дроварника. Прапор гладил щенка, тот, сообразив, что угроза в виде Галы и ящика его счастливо миновала, подтявкивал. Видать — на что-то жаловался.

Хлопнула дверка кунга, и на брошенную перед входом палету спрыгнул командир. Поскользнулся и, раскинув руки, аккуратно пошел ко мне. Николаич не шел, а плыл над землей. Аки лебедушка, я такое в балете видел. Правда, в балете, к которому я был абсолютно равнодушен, обычно худенькая девочка в смешной юбке семенит из одного края сцены в другой. Ротный семенил от кунга к лендроверу, через кособокие ступеньки, переступая через связку шестилитровых «булек» из-под бензина. Я представил на ротном оту смешную юбку из балета — поверх неуставного мультикамного софтшела, черной кобуры с рукояткой «пээма», рыжих берцев и флисовой шапочки, сдвинутой на самый затылок. Получилось смешно.

— Ну? — проворчал Николаич, подтанцевав к «бэхе» и смерив слегка отсутствующим, эдаким «отпускным» взглядом мою мужественную обрюзгшую фигуру.

— Колонна до маршу готова, товарищ генерал-майор. — Я осторожно переступил по скользкой «бэхе». — А кого собрался убивать?

— Всех, — мрачно ответил ротный каким-то своим мыслям, но тут же встрепенулся. — Ты про шо?

— Шпалер зачем взял?

— А… блин, — ротный похлопал по пистолету и зачем-то смутился. — Так по привычке.

— ВСП тебя тоже по привычке запакует на вокзале.

— Нае… Ээээ… надурим.

— В Вахе надуришь, а в Киеве?

— Блин. Сниму.

— И в карман положишь?

— Ну да.

— То есть, смотри. Приезжает эдак шестого января, в канун Різдва, на секундочку, на киевский жэдэ один бравый лейтенант из пехоты. И принимает его патруль ВСП во главе с целым майором. А у лейтенанта — коробка со щенком, бумажка про відрядження и пистолет в кармане.

— Блин.

— Ты повторяешься. А еще — два левых магазина и пачки три патронов в другом кармане. Все, профит. Майор вертит дырку под орден, газета пишет… эээ… «Подравшийся с представниками військової служби правопорядку оказался командиром роты сорок першого окремого…» Комбат будет просто счастлив.

— Блин! — Ротный сунул руку в карман и вытащил две пачки патронов к «пээму». Рыхлый советский белый картон расползался под пальцами, поблескивали холодными пулями патроны, мгновенно покрывшиеся висящей в воздухе влагой.

Я не удержался и заржал. Николаич злобно посмотрел на меня и нахмурился.