Александр Воинов - Жозефина
Под облаками строгим строем прошли на Кенигсберг двенадцать «петляковых». Издалека доносился гул артиллерийской стрельбы.
— Скоро мы все заживем мирной жизнью! — сказал Курбатов. — Березкин вернется в Москву… Ох и плохо тебе, Березкин, на первых порах будет. Тут ездишь, никаких правил уличного движения тебе нету. А там начнут милиционеры штрафовать!
— Ничего! — ответил Березкин. — Я как увижу первого милиционера, так на радостях полезу с ним целоваться!
Курбатов перевел его слова Жозефине, и она улыбнулась.
— А вы, Жозефина, вернетесь во Францию, возьметесь за свою живопись и постепенно все забудете…
— Не знаю, — задумчиво ответила француженка. — Мое сердце теперь мертво.
Курбатов взглянул на ее бледное лицо, подернутое тенью усталости, и подумал: война надломила эту женщину. Найдет ли она в себе силы преодолеть те испытания, которые ей еще предстоят, — ведь надо начинать жизнь сначала…
— Товарищ майор! — вдруг крикнул Березкин. — Смотрите!
Под облаками летел тяжелый немецкий транспортный самолет. Он пробивался к Балтийскому морю. С двух сторон его зажали «миги». Они кружились вокруг него, посылая пулеметные очереди. Ю-50 маневрировал: он то опускался, то поднимался, все время стремясь войти в облака. Но облака были мелкие, весенние, пронизанные солнцем. Они служили плохой маскировкой для огромного фюзеляжа с ярко-желтыми крестами.
— Сейчас собьют! — крикнул Березкин. — Обрубят ему хвост, прошьют бок, и закувыркается…
Правый мотор Ю-50 задымился, и самолет резко пошел на снижение. Шоссе здесь было прямое, а по бокам ни дерева, ни телеграфного столба, только низкорослые кусты, покрытые молоденькими мелкими листьями.
— Черт подери! — воскликнул Курбатов. — Он летит прямо на нас. Смотрите, он выпускает шасси!… Ложитесь!
Ему снова пришлось схватить Жозефину за руку. Они отбежали от дороги и опустились за кустами. Курбатов вытащил пистолет, а Березкин приготовил автомат к стрельбе.
Ю-50 коснулся колесами шоссе, мягко подпрыгнул и стремительно побежал по асфальту, оставляя за собой шлейф белого дыма. Огромный фюзеляж поравнялся с кустами. В окнах замелькали лица людей. Кто-то прижался к стеклу, высматривая местность.
Пробежав еще метров пятьдесят, самолет остановился, гудя и сотрясаясь от продолжающих работать моторов.
— Стрелять? — обернулся к Курбатову Березкин.
— Подожди.
— А вдруг улетит?
— Не улетит, — сказал Курбатов, — того и гляди взорвется.
Березкин щелкнул затвором своего автомата и, пристраиваясь поудобнее, плотно прижался к земле. За спиной Курбатова хрустнула ветка. Он обернулся. Жозефина подползла к нему и, сдвинув брови, острым взглядом смотрела на шоссе.
— Назад! — строго сказал он. — Получите шальную пулю.
И, махнув рукой Березкину, перебежками от дерева к дереву он стал приближаться к машине.
Моторы заглохли. Дверь приоткрылась. Сквозь небольшую щель осторожно просунулась круглая голова. Человек осмотрелся и, не заметив ничего подозрительного, спрыгнул на землю. Ему сбросили автомат. Затем один за другим спрыгнули еще три гитлеровца. Двое из них были в комбинезонах летчиков.
— Сколько же их там? — сказал сам себе Курбатов. Он понял, что нельзя терять время — врагов много, они могут занять круговую оборону, — и первым выстрелил в тучного немца, который медленно и осанисто шел вдоль самолета.
Гитлеровец повалился на бок. Березкин дал длинную очередь по остальным. Они тоже упали.
Несколько минут из самолета никто больше не показывался. Казалось, там уже никого не осталось. А может быть, выжидают. Курбатов подполз еще ближе. Дым медленно стелился вдоль шоссе, сначала он был плотный, потом ветер начал рвать его на клочки, и они постепенно рассеивались, путаясь в ветвях кустарников.
Курбатов вдруг увидел, что толстый гитлеровец, судя по мундиру, полковник, которого он считал убитым, пытается приподняться. Он хотел еще раз выстрелить в него, но побоялся себя обнаружить.
Эта осторожность спасла его. В дверях самолета показался высокий, худощавый человек в светлом плаще, отнюдь не военного образца. Он взмахнул рукой, и в сторону кустов, где прятался Березкин, полетела ручная граната. Она еще не успела взорваться, как коротко ударил автомат, человек в плаще схватился за плечо и полетел вниз на гудрон шоссе.
Курбатов поднял пистолет и стал яростно стрелять по окнам самолета. Он словно дал выход пламени, оно вырвалось из разбитых стекол и стало лизать обшивку. Теперь Курбатов больше не сомневался — в самолете никого не могло быть.
Толстый полковник не шевелился. Но тот худощавый, в плаще, что бросил гранату, медленно полз по направлению к кювету, оставляя за собой кровавый след.
С минуты на минуту Ю-50 взорвется, а тогда погибнет и этот. Курбатов выругался. Спасать врага, рискуя собственной жизнью. Чего только на войне не бывает!
Курбатов подавил в себе последние колебания, вскочил на ноги и, держа на всякий случай пистолет наготове, опрометью пробежал мимо горевшего самолета к краю кювета, до которого успел доползти раненый. Раненый не сопротивлялся и громко стонал. У него было худощавое бледное лицо с черными усиками. Курбатов ощупал его карманы — оружия не было. Он взвалил раненого на себя и, спотыкаясь от тяжести, потащил в кусты. Но вдруг тот словно очнулся и стал судорожно рваться, до боли царапая шею Курбатова.
— Да тише вы! — крикнул Курбатов, уже не в силах больше терпеть боль.
Скинул с себя беспокойную ношу, и раненый шмякнулся на траву у дерева. Его узкое лицо исказилось от боли.
Курбатов вытащил платок и приложил к саднящей шее.
Из кустов выскочил Березкин и, увидев в руках Курбатова окровавленный платок, яростно вскинул автомат.
— Березкин! — закричал Курбатов. — Не смей!… Опусти автомат!… Опусти, приказываю!
Березкина била дрожь. Все напряжение последних часов: ожидание смерти под свистом бомбы, злость за потерю машины, усталость от долгого пути — требовало бурной разрядки.
Курбатов сильным ударом выбил автомат из рук Березкина, и раненый вдруг, охнув, откинулся к дереву.
— Перевяжи его!
Березкин медленно приходил в себя.
Курбатов разглядывал раненого. Подвижное лицо, лохматые черные брови, удивительно не соответствующие тоненькой, тщательно подбритой полоске усов. Курбатов невольно заметил небольшую ладонь с длинными пальцами. Почему-то эти длинные пальцы с коротко остриженными ногтями вызвали у него обостренное недоброе чувство. Холеные ручки, только что метнувшие гранату!
— Перевяжи его! — повторил он.
Березкин скорее автоматически, чем послушно, опустился на колени и, вынув из кармана бинт, нагнулся к пленному; ухватил обеими руками рубашку ниже ворота, и она затрещала, разрываясь до самого низа; затем разом стянул с плеч вместе с рубашкой и плащ и пиджак, обнажив впалую грудь, поросшую рыжим пушком.
Пуля прошла чуть выше локтя, очевидно задев кость. Раненый взглянул на руку и вдруг заплакал.
Удивительное дело, Курбатов, ожидавший чего угодно, но не этих слез, вдруг почувствовал, что злость постепенно уступает чувству, к которому примешано ощущение сочувствия. Он привык ненавидеть врага, но, когда увидел перед собой узкие плечи, вьющиеся колечки рыжеватых волос на груди, увидел слезы, смутился.
— Что это он? — спросил Березкин. — Рехнулся?
— Бинтуй! — со злостью приказал Курбатов.
Березкин развернул бинт, но раненый отшатнулся и истерически закричал:
— Убейте меня! Убейте!…
— Тоже француз? — спросил Березкин; бурное сопротивление его озадачило.
— Но! Но! Я не фашист, — вдруг сказал человек, протягивая здоровую руку ладонью вперед, словно отгораживая себя от несправедливого обвинения. — Я музыкант!
— Музыкант! — удивился Курбатов и вдруг пожалел, что, рискуя, тащил его на себе. — Когда вы бросали гранату, — зло сказал он, — вам казалось, что вы бьете в барабан!… Бум!… Вы и в самом деле музыкант? — переспросил он.
— Да, был им еще десять минут назад, — проговорил француз, — теперь для меня все кончено. Музыкант Поль Венсан прекратил свое существование…
Поль Венсан! Курбатов невольно посмотрел в ту сторону, где находилась Жозефина. Он начиная понимать многое. Несколько мгновений молчал, как-то заново рассматривал человека, которого старался представить себе совсем недавно, когда шел по дороге. Почему-то он представлял себе его совсем иным. Каким, точно сказать не мог бы, но совсем иным…
Курбатов расстегнул сумку, вынул из нее записную книжку и карандаш.
— Как вы оказались в самолете? — спросил он.
— Меня пригласил полковник Гецке, — ответил Венсан, следя за рукой Курбатова, записавшего ответ.
— Откуда летели?
— Из Кенигсберга.
— Куда?
— В сторону Мюнхена.
