Константин Семёнов - Воронка
У магазина полно людей: входят, выходят, спешат. Даже у киоска «Союзпечати» толпится народ. И у другого киоска — через дорогу — тоже несколько человек. Вроде очереди. Что же там продавали? Воду, пирожные? Нет, не вспомнить.
Воронцов набрал воздуха, перевёл взгляд на фигурку, одиноко стоящую сбоку киоска. В глазах запрыгали мушки, заколотилось сердце, побелели пальцы, судорожно сжимающие мышку. Машина времени остановилась, и через 35 лет Воронцов встретился сам с собой. Старомодное пальто, дурацкая кроличья шапка, зато джинсы фирменные — «Levi's», в руках самодельная сумка. Лица не разглядеть, но это он — Лёшка Воронцов. Он! Он даже знает, что в сумке — бутылка «Советского Шампанского» и шоколадка. Правда, Лёша? Ты купил это только что в «Аракеловском». Ты ещё раздумывал, что взять — шампанское или «Шипучку». А насчёт шоколадки сомнений не было — только «Гвардейский», только. Ведь Машка не любит сладкий шоколад!
Алексей Ильич Воронцов оторвал ревматические пальцы от «мышки», нащупал сигарету, щёлкнул зажигалкой. Всё это, не отрываясь от экрана. Да бог мой — какой экран, где? Не было уже никакого экрана — было окно. Окно в прошлое. Оно манило, оно звало, оно пело забытую песню, и Воронцов узнал её. Руки легли на клавиатуру, перед глазами смутно замаячила картинка. Роняя пепел, он свернул фотографию, открыл Word. Почти забытое чувство накрыло Воронцова, выздоравливающие пальцы забегали по клавиатуре, сами находя нужные клавиши. Теперь главное не мешать, не пытаться контролировать. Сейчас, сейчас! Сейчас он всё увидит, уже видит. Вон и Машка идёт. Господи, какое же у неё смешное пальто! И какая же она красивая! Сейчас, сейчас! Сейчас будет всё, всё! Только той дурацкой ссоры не будет. Он может всё, и он не позволит!
Ещё недавно с трудом двигающиеся пальцы легко запорхали над клавиатурой, по экрану побежали строчки — Воронцов их не видел. Он вновь видел картинки, он вновь творил. Любил, страдал, жил!
Большое и доброе вернулось, удобно устроившись на плече.
* * *Алексей увидел Машу издали и тут же повернулся спиной, сделав вид, что разглядывает пирожные в витрине. Через минуту тёплые ладошки закрыли ему глаза, ресницам сразу стало щекотно.
— Кто? — спросила Машка неумелым басом.
— Доцент кафедры аналитической химии Промокашка, — отгадал Алексей.
— Фу! — ладошки сжали глаза сильнее.
— Тогда Софи Лорен!
— Теплее, — сказала Машка обычным голосом, — но мимо. Лучше! Гораздо лучше!
— Лучше? Кто же у нас может быть лучше Софии Лорен? — Алексей задумался. — Неужели… лично Леонид Ильич?
— Болтун! — засмеялась Машка. Ладошки освободили глаза, погладив на прощание щёку. — Давно ждёшь?
— Пять минут, — Алексей повернулся и сразу утонул в бездонных чёрных глазах. — А может, час. Счастливые часов не наблюдают.
— А ты счастливый? — улыбнулась Маша, беря его под руку.
— Ессесенно! И очень надеюсь в будущем году… О, если бы знали трудящиеся всех стран, на что я надеюсь!
Маша, молча улыбаясь, засунула ему руку в карман, её тёплые пальцы переплелись с его холодными и, как всегда, немного закружилась голова. Они медленно двинулись, прошли мимо «Родника», миновали громадную арку Пятого жилстроительства. Голова всё кружилась. В воздухе пахло зимней свежестью, мандаринами и сладостным ожиданием чуда. Даже окна вечно угрюмого Обкома светились сейчас по-другому. Машкины пальцы тихонько шевелились в его руке, и Алексей не замечал ни елки на площади, ни новогодней суеты. Он смотрел только на Машку, она, взмахивая ресницами, улыбалась, и не нужно им было больше ничего.
Их было двое.
Из хлопнувших дверей «Столичного» вырвалось облако тёплого воздуха, неся с собой дурманящий запах ванили и свежего кофе.
— Ой, Лёша, я же есть ужас как хочу! — Маша остановилась как вкопанная, вдыхая соблазнительные запахи — Пойдем, кофе выпьем.
Обычно полный зал кондитерского магазина «Столичный» был непривычно пуст, даже все пять столиков кафетерия — Алексей такого не видел никогда. Маша выбрала столик, и теперь с интересом смотрела, как Алексей с трудом выковыривает из кармана джинсов помятый рубль. Это было трудно, очень трудно — джинсы тесные, карман глубокий. Машка демонстративно вздохнула — её это действие всегда немного раздражало. Алексей догадывался, но ничего поделать с собой не мог: привычка не носить бумажников въелась в него вместе с воздухом родного города.
Наконец рубль сдался. Алексей поздравил одинокую продавщицу с наступающим, взял два кофе и два пирожных. Себе заварное, Машке — «краковское». Пирожное оказалось изумительным, кофе не хуже.
— А что же ты не спрашиваешь про зачёт? — спросила Машка, аккуратно отхлёбывая кофе.
— Ой, забыл! Мадемуазель, не соблаговолите ли Вы открыть несчастному склеротику тайну получения зачёта в новогодний день?
— Соблаговолю! — скромно опустила ресницы Маша и тут же не выдержала. — Ой, Лёш, знал бы ты как я гонялась за этой Промокашкой. Думала уже всё — конец!
Продавщица включила музыку.
«Michele ma belle,Sont les mots qui vont tres bien ensemble [2]»,
— поплыло по залу, и закачались елочные гирлянды, и даже бумажные снежинки, приклеенные к стёклам витрин, закружились в танце. Маша ела пирожное, запивала маленькими глотками кофе и тоже покачивала головой в такт музыке. При этом она, ни на секунду не останавливаясь, рассказывала о своих сегодняшних подвигах. Как она удивилась, что в новогодний день в институте полно народу. Как долго и безуспешно искала Валентину Петровну, по прозвищу Промокашка. Как уже думала, что ничего не выйдет, но удача ей всё же улыбнулась. И чего ей, бедной скромной второкурснице, стоило уговорить надменную Промокашку сжалиться и поставить зачёт.
Алексей давно проглотил пирожное и забыл про остывающий кофе. Он, не отрываясь, смотрел на Машу, ловя её глаза. Кружились бумажные снежинки, танцевали гирлянды, нежность заволакивала Алексея как ласковое море, и перехватывало дыхание.
— Ты чего, Лёша? — осеклась Маша и глянула ему прямо в глаза.
Алексей молчал — его уже не было, он утонул в этой бездонной Вселенной.
— Лёша! Леша, ты где? — ласково спросила Маша. — Ау!
— Какая же ты красивая! — прошептал Алексей выныривая.
— Ага! Красавица писаная! — ухмыльнулась Маша и тут же опустила глаза. — Лёша, ты меня смущаешь.
Дверь магазина приветливо хлопнула за ними, выпуская на мороз новую партию запахов: «С Новым Годом! С новым счастьем! Заходите ещё». На улице зажглись фонари, медленно закружились хлопья мокрого снега. Машина рука вновь уютно устроилась у Алексея в кармане, говорить ни о чём не хотелось.
Они прошли банк, кафе, рядом с которым толстая женщина ещё продавала горячие пирожки. Сзади остался «Детский мир», как ни странно, там тоже ещё было немало покупателей.
А в сквере было пусто, аллейки уже покрылись снегом. Снег лежал на елях, помнящих Алексея с детства. Снег укрывал тонким слоем ступеньки, и они вновь казались юными. Снег лежал на голове, эполетах и носу Лермонтова, грустно и понимающе смотрящего на предпраздничный город.
Снег лежал всюду.
— Лёша, а ты знаешь, с тобой очень легко молчать, — сказала Маша, проводя пальцем по заснеженной ограде ступенек. — Спокойно и уютно.
— А я думал, это потому что от меня редко что умное услышишь.
— Болтун! — улыбнулась Маша. — Это тоже есть. А что у тебя в сумке?
— В какой сумке? — сделал большие глаза Алексей. — А, в сумке? И что же у нас в сумке? В сумке у нас шампанское.
— Полусладкое?
— Полусладкое!
— Что же ты молчишь? Вот партизан! Давай его выпьем! — Маша вытащила руку, подбежала к скамейке у фонтана и стала сметать снег. — Надо обязательно выпить и загадать желание.
Алексей подошёл, стал помогать сметать снег. Снег был липким, сметаться не желал, оставлял на скамейке маленькие лужи и льдинки.
— Да ну её к чёрту, — засмеялась Машка, — что мы старенькие? Давай стоя. Как алкаши!
— Желание дамы закон! — усмехнулся Алексей, открывая бутылку. — Держи стаканы, алкашка.
— Только ты со стрельбой открывай, чтоб пробка в небо полетела, — потребовала Маша.
Алексей открутил проволоку и, изображая страшный испуг, стал вытаскивать пробку. Машка нетерпеливо повизгивала, держа в каждой руке по бумажному стаканчику. Бутылка тихонько хлопнула, выплеснув лёгкий дымок. Пробка осталась у Алексея в руках.
