Николай Шпанов - Слепень

Прицельная очередь резанула по фюзеляжу. Прохор бросает машину в открывшуюся справа ложбинку. Немец справа проскакивает над головой, едва не задев преследуемого. Ложбинка тесна. Винт рубит ветви деревьев, кусты. За самолётом остаётся полоса оголённого леса — листья сорваны струёй от винта. .

Рядом с самой кабиной вспыхивает молния — снарядный разрыв. Осколок рассекает бровь. Кровь заливает глаза. Ничего не видно. Прохор почувствовал, что мазанул машиной по кустам. Беречься земли. Но кровь стекает на глаза; багровый полог застилает все. Выхода нет — впереди только кровавый туман. Нужно садиться. Прохор проводит рукой по глазам. Сверкнул свет: просека. Зашёл на посадку. Один за другим два снаряда рвутся у самой головы. Осколки впиваются в затылок, в руки, в колени. Последним усилием Прохор выравнивает машину. Она бреет по вершинам леса. По стальному животу самолёта бьют ветки и сучья. А сверху, ясно слышные теперь сквозь гул притихшего мотора, беснуются пулемёты четырех «Мессеров». Впереди, перед самым лицом, вспыхивает молния, гремит оглушающий взрыв. «Пушка „Мессера“, — отмечает создание. Лицу становится жарко. Все плывёт в багровом покое…

Выслушав доклад о том, что Прохор не вернулся с задания, полковник сжал зубы. Загорелое лицо, налившись кровью, стало ещё пунцовее, глаза сделались маленькими и злыми: слепень не вернулся! Полковник знал, как трудно вырваться из цепких лап семи преследователей, и всё-таки сказал:

— Вернётся. — Он хотел придать своему голосу уверенность.

Может быть, кое-кто и поверил ему, но я-то видел, что сам он думает совсем не то, что говорит.

Прошли сутки, другие. В каждом возвращающемся самолёте мы хотели видеть истребитель Прохора, хотя все уже знали, что общий любимец погиб. Кое-кто повторял за полковником:

— Может быть, вернётся…

— А то нет!.. — бодро говорил полковник, и глаза его снова загорались злым огоньком мести. — Если в нём есть хоть капля крови, будет здесь…

Противник продолжал ожесточённое наступление в обход Вязьмы. Голова его танковой колонны, пробив, как тараном, наше расположение, застряла на лесных дорогах. То и дело взлетали ваши штурмовики, чтобы долбить по этой панцырной голове. Противник знал, что едва ли не самым страшным врагом его танков являются советские штурмовики. От них невозможно укрыться ни в лесах, ни в болотах. Их бомбы и пушки настигают везде. Переворачивают танки, рвут гусеницы, вдребезги разносят машины с мотопехотой. Противник стремился парализовать штурмовики на их аэродромах. То и дело рвался он к нашей точке, пользуясь каждым облачком. А облаков сегодня, как назло, много. Тяжёлым пологом мчатся они над нами, время от времени рассыпаясь тонкой снежной крупой, уныло стучащей по крыльям самолётов, затвердевшим листьям засыпающих на зиму деревьев, по стёклам землянок.

Вдали ухнула очередь разрывов, другая. Немец ошибся. Бомбы легли совсем не в тот лес, где прячется аэродром. Не успели мы по звуку определить, куда развернулись бомбардировщики, как слышим совсем низко, над самым леском, стрекотанье небольшого мотора. Ошибиться нельзя — это связная машина. Кто бы это мог быть?

Свои все на месте.

Что за неожиданный гость?

Самолёт садится, пассажир вылезает. Но он странно медленно бредёт по аэродрому. Лицо полковника на секунду мрачнеет. Потом так же быстро светлеет. Он быстро идёт навстречу прибывшему. Мы нерешительно делаем несколько шагов следом и видим, как наш обычно сдержанный на слова и жесты командир, широко раскрыв объятия, принял в них гостя и трижды поцеловал. Это — Прохор.

Опознать Прохора по лицу было невозможно. Вся голова его представляла собой белоснежный ком бинтов. Правая рука на перевязи. Свободной левой он опирался на палку, и всё-таки это был наш Слепень, наш любимый Прохор.

— Дома?.. — ласково бросил полковник, заглядывая в крошечное отверстие в бинтах, откуда глядел одинокий, но весёлый глаз моего друга.

— А то как же?.. — Прохор криво улыбнулся опухшей губой.

— Ну, товарищи, кто говорил, что Слепень не вернётся?..

Полковник обвёл нас искрящимся от радости взглядом. А когда наш полковник глядит такими глазами, нельзя не улыбнуться. Все улыбались. Улыбались боевые друзья Прохора — лётчики, улыбались штабные командиры, улыбались мотористы техсостава, улыбались связисты.

Позже, сидя у койки Прохора, я услышал рассказ об его бое и заключение этого рассказа, которое вы ещё не знаете.

— …Прижали они меня… — медленно шевеля распухшими губами, говорил Прохор, — как сел, не помню. Пехотинцы мне потом говорили, будто выкатился я из машины, как мешок, и упал. Фрицы в воздухе надо мною елозят и строчат. А я поднялся, прикрыл плечи парашютом, — значит, котелок работал: память и сознание сохранил. Пошёл к лесу. Там бойцы, подобрали меня и перенесли на перевязочный. Очнулся, когда мне в затылке стали ковырять. Это вынимали осколки. Сунули меня потом в самолёт. И… в Вязьму. Ну, а там дали направление в тыловой госпиталь. Поглядел я на эту бумажонку, и так мне стало скучно: неужто ж с родною частью расстаться?

И вижу тут: проходит под окошком знакомый человек — дружок мой по школе, но форма на нём аэрофлотская. Окликнул я его:

— Здорово, Сашок.

— Прохор?

— Чем ты тут командуешь, — говорю, — почему не в боевой?

— Не пускают, — говорит, — диспетчер я, раненых вывозим.

Поговорили мы с ним, и мне тут мысль пришла. Тихонько так ему:

— Слушай, Сашок, друг ты мне или нет?

— Вопрос…

— Недоразумение у меня: видишь ли, ваш лётчик, из молодых, видно, был, вёз меня в часть да заплутался, вон куда привёз. А тут меня за тяжеляка считают и чорт его знает, куда отправляют. Меня в части ждут, а лететь не на чём. Дай, — говорю, — самолёт.

Поглядел он на моё оформление:

— Врёшь ведь, Прохор.

Я в вираж:

— А говорил: друг. Самолёта дать не можешь…

Видно, совесть в нём заговорила: дал.

Прохор не успел закончить рассказ. В дверях избы появился полковник, следом за ним врач.

— Дома? — весело спросил полковник.

— А как же иначе, — сказал Прохор.

— Дома-то, дома, — сказал врач, — но я все же не могу его тут оставить.

— Ну-ну, перестаньте, — сказал полковник, и глаза его сузились, — какой смысл увозить лётчика из части? Потом ни он нас, ни мы его не найдём.

— Закон остаётся законом, — настаивал врач: — не имею я права оставлять в таких условиях тяжело раненого.

— Это кто же тяжело раненный? — Прохор поднялся на койке. — Кто тут раненый, я спрашиваю?

Чтобы не волновать его, мы вышли из избы. Но уговоры ничего не дали: врач стоял да своём. Единственное, чего добился полковник: Прохор будет эвакуирован в госпиталь, ближайший к расположению нашей части, чтобы оставаться у нас на глазах.

В тот же вечер мы заботливо уложили в санитарку вашего любимца, уверенные, что расстаёмся о ним надолго, если не навсегда. Даже полковник ходил мрачный. Он знал, что в боях будет не до лазарета.

— Предали, — зло скривил губы Прохор, когда я выходил из санитарки, — а ещё друзья.

Подпрыгивая на замёрзшей грязи, автомобиль исчез за лесом.

Мы неожиданно переменили стоянку. Сборы были короткими. Штабной эшелон уходил на своих автомобилях перед рассветом. Последние звезды тонули в сером сумраке неба. Мутная пелена снежной крупы неслась нам навстречу и с ожесточением била в ветровое стекло. Под баллонами хрустело сало дорожных луж. Проезжая село Карманово, я вспомнил, что именно здесь должен быть госпиталь, куда врач собирался поместить Прохора. Я отыскал здание больницы, превращённой в госпиталь. Холодный рассвет вливался в широкие окна пустых и гулких палат. Ни Прохора, ни других раненых тут уже не было. Одинокий санитар объяснил мне, что госпиталь перешёл на новое место. Куда именно, он не знал. Это значило, что следы Прохора утеряны. Не без раздражения захлопнув дверь, я покинул больницу и мимо неприглядных сараев, загромождавших больничный двор, направился к своей машине. У одного из покосившихся сарайчиков я услышал осторожный свист. Дверь приотворились, в просунувшийся в щель палец таинственно поманил меня. Когда я распахнул дверцу, необыкновенное зрелище предстало мне: из-за поленницы высунулась белая чалма бинтов.

— Прохор! — крикнул я в изумлении.

— Тише, — прошипел он и приложил палец к губам.

В больничном бельё, завернувшись в одеяло, он спрятался сюда, чтобы не ехать с эвакуирующимся госпиталем.

— Ты с ума сошёл, — сказал я. — Хотел попасть в лапы противнику?

— Всего только присоединиться к своей части, — уверенно ответил он. — Рано или поздно должны же были за мной заехать.

Нагнав автомобиль полковника и докладывая ему о проделке Прохора, я ждал взрыва гнева. Но вместо этого глаза полковника блеснули смешком:

— Право, настоящий слепень, — сказал полковник с видимым удовольствием: — что в немцев, что в своих: вопьётся, не отстанет. Пока не доедем до новой стоянки, врачу ни звука.