Богдан Сушинский - Стоять в огне
— Но согласитесь: ваша группа оказалась в этой крепости лишь благодаря тем, кто прошел через окопы и сожженные села. И только благодаря тому, что они, растерзанные тела многих тысяч солдат вермахта, устлали эту землю кровавым ковром триумфа будущих победителей.
— Несомненно, господин подполковник, несомненно… Хотя могла бы оказаться здесь и без них. И сделать больше, чем все подразделения вермахта, прошедшие через Подолию почти за два года войны. Эту страну с ее гигантскими лесами можно было полностью деморализовать действиями одних только групп хорошо подготовленных диверсантов. Парализовать экономику, устроить межнациональную резню. А затем уже прийти. И захватить за три-четыре месяца. А что касается триумфальных ковров из тел — оставим эти патетические банальности ученикам Геббельса. Это их хлеб.
— Вы прекрасно знаете, что сюда забрасывали сотни всяческих групп. Интересно только, где они теперь?
— Вопрос в том, кого именно забрасывали? Трусливых неучей? С примитивными рациями, к давно перевербованным резидентам?… Кстати, как чувствует себя тот старикашка, в доме которого, говорят, всю зиму отогревался Беркут?
— Завтра же передам его гестапо.
— Неужели так и не заговорил?
— А он и не пытался отмалчиваться.
— Странно. И что он поведал нам?
— Что раньше Беркут бывал у него довольно часто. В его доме, собственно, и перезимовал.
— Один наведывался, один зимовал?
— Иногда ночевали еще два-три человека. И, как правило, с Беркутом был его ординарец.
— Что, действительно ординарец? — насторожился Штубер.
— Так говорит старик. Он — бывший солдат. И еще одна особенность: старик утверждает, что ординарец и Беркут немного похожи друг на друга. Правда, Беркут более коренаст и, видимо, физически покрепче, но все же деталь довольно любопытная.
— Значит, вместе с ним все еще действует сержант Крамарчук. Старый знакомый. Удивительно живуч. Он описал внешность Беркута?
— Описал. Совпадает с описанием, которое дал один из двух полицейских (врачи чудом спасли его): высокого роста, широкоплечий, могучая грудь, полнолицый, широкий раздвоенный подбородок. Нос по-орлиному загнут, кончик слегка приплюснут.
— Полицейский успел заметить даже такое?
— Нет, это уже со слов старика. Кстати, оба описания совпадают с имеющимся в гестапо. Оно составлено на основании донесений различных лиц, поступавших еще с прошлой осени.
— Гестапо может гордиться. Интересно, зачем Беркуту понадобилось уничтожать патруль? Так рисковать…
— Захватил оружие, патроны, документы… Боюсь, что все это очень скоро ему пригодится.
— Прикажите, пожалуйста, доставить этого отставного солдата ко мне. Не в гестапо, а сюда, в крепость. Со штурмбаннфюрером Роттенбергом я договорюсь сам. Кстати, гестапо получило те же указания относительно моей группы, что и ваш абвер. — «Ваш абвер» Штубер произнес таким тоном, словно речь шла о чем-то не стоящем внимания. — Надеюсь, у них есть кого вешать и без этого древнего старца?
— Планируете какую-то операцию против Беркута? — осторожно поинтересовался подполковник.
— Планирую. Старик может пригодиться.
Подполковник молча кивнул. По тону ответа он понял, что подробностей пока не узнает. Ну что же, он не настаивает.
— Да, с чего это ваш пленник вдруг оказался таким разговорчивым? — спросил Штубер, когда Ранке уже ступил на лестницу. — Меня интересуют мотивы.
— Знаю только, что ни одно из представленных им сведений использовать против Беркута мы не сможем. В доме у старика тот не появляется с марта. Мы следили. А ждать, когда из него начнут выжимать ответы, старику нет смысла.
— Логично, — согласился Штубер. — Хотя логичность в таких делах всегда настораживает.
2
Войдя в башню, старик остановился у входа в темное смрадное подземелье, но конвоир подтолкнул его к ступеням, ведущим на второй этаж. Лесич изумленно посмотрел на него, потом на ступени, которыми ему теперь нелегко будет подниматься, и перекрестился. Может, обрадовался, что не в подземелье, а может, из страха перед тем, что ждет его наверху. Он знал, что идет на смерть. Но знал и то, что люди придумали тысячи смертных мук. И неизвестно еще, какую именно уготовили ему.
Сквозь бойницу ударил в лицо луч предзакатного солнца. От неожиданности старик зажмурил глаза, а когда открыл — слева от нее увидел стройного, плотно скроенного немецкого офицера, который, держа руки на пряжке ремня, смотрел на него невозмутимо и почти сочувственно.
Лесич отвел взгляд, вздохнул и, не дожидаясь разрешения, устало опустился на стоявший рядом стул.
— Ты действительно был солдатом?
— Что? — настороженно поднял глаза Лесич.
— Я спрашиваю: был ли ты солдатом, старик? — не резко, но достаточно твердо переспросил Штубер.
— А, солдатом… — задумчиво повторил Лесич. — Мне семьдесят пять лет. Но когда-то служил. В царской. В Первую мировую.
— Все офицеры царской, естественно, были негодяями?… Надеюсь, большевики сумели убедить тебя в этом?
— Там были разные офицеры, — пожал плечами старик. — Уж где-где, а на фронте повидал.
«А держится он в свои семьдесят пять неплохо, — подумал Штубер, наблюдая за выражением его морщинистого лица, — волевой и, пожалуй, довольно неглупый человек. Такого следует использовать».
— Тогда ты, наверное, согласишься, что и в нашей армии тоже есть разные офицеры? Как и во всех армиях мира. Стало быть, есть офицеры, на слово которых можно положиться.
— Оно-то так. Да только пули у всех у вас одинаковые. Свинцовые.
— Пули… — холодно усмехнулся Штубер. — Что ты знаешь о пулях, старик? Не пригласи я тебя сюда, быть бы тебе сейчас в гестапо. А там пулю выпрашивают, как милость Божью. Потому что к ней нужно пройти через ад. Но я не требую благодарности. Я пригласил тебя как старого солдата. Но хочу, чтобы ты тоже не забывал, что перед тобой офицер. Ты хорошо знаком с Беркутом?
— Да, — мрачно ответил старик. — Но где он сейчас — этого я не знаю.
— Допустим… Не бойся, я не стану требовать, чтобы ты вел нас на его базу. Хотя в гестапо ты заговорил бы и о ней. Как думаешь: Беркут из кадровых?
— Он никогда не рассказывал о себе.
— Но ведь ты же опытный солдат. Неужели не сумел различить в нем кадрового офицера? Не поверю в это.
— Знаю только, что это настоящий фронтовой офицер.
— Фамилии своей отцовской он не называл?
— Нет.
— И правильно делал. А не говорил ли тебе когда-нибудь Беркут о том, что в 41‑м он был комендантом одного из дотов?
Старик удивленно посмотрел на Штубера и покачал головой.
«Врет, — понял Штубер. — О доте вспоминал. Значит, это тот самый… Громов. Неужели он? — Сначала Штубер считал, что это кто-то из окруженцев, узнав о подвиге Громова — Беркута, присвоил себе его кличку. Чтобы воспользоваться славой. Но внешность, внешность… Описания полностью совпадают. Неужели он так долго продержался?»
— Слушай меня внимательно. Возьми этот конверт. Он не запечатан. Письмо написано по-русски. — Штубер пододвинул один из двух конвертов к краю стола. — Передашь его Беркуту. Сейчас солдат отвезет тебя домой и оставит там. Как и с помощью кого ты будешь искать Беркута — это твое дело. Уничтожить его и всю группу мы можем и без твоей помощи. Но я хочу поговорить с ним. Не допросить, а всего лишь поговорить. Так и скажи ему. В письме я изложил условия, при которых Беркуту будет гарантирована безопасность. Но все же прошу передать устно: слово офицера, что в день нашей встречи ни один волос с его головы не упадет. Если Беркут захочет выдвинуть свои условия, пусть изложит их в записке. Ты вручишь ее часовому у ворот. Впрочем, это может сделать и кто-либо из людей Беркута. Часовые будут предупреждены. Когда поручение будет выполнено, ты должен исчезнуть из этих мест. Если вернешься домой — безопасность не гарантирую.
— Вы на самом деле отпустите меня?
В устах седовласого человека вопрос этот показался Штуберу до смешного наивным. Впрочем, состояние старика можно понять: кто на его месте поверил бы в такое милосердие?
— Бери письмо и иди. У ворот ждет машина. Солдат проводит тебя и выдаст соответствующий документ. В течение десяти суток эта бумажка будет пропуском через любые заслоны. В течение десяти. Все. Ты свободен, старик. Помолись за человека, который подарил тебе по крайней мере десять дней жизни. Иногда на это не способен даже Господь Бог.
Лесич шагнул к выходу, но гауптштурмфюрер остановил его.
— На допросах ты утверждал, будто у Беркута есть ординарец? И они даже немного похожи. Так, может быть, в большинстве операций участвует не Беркут, а тот, другой?
— Нет, Беркут, только Беркут, — уверенно ответил старик. — Храбрый он солдат, вот что я тебе по-солдатски скажу. У меня два Георгиевских креста, и я знаю, о чем говорю. Тот, другой, он помельче, поосторожнее. Ему прикажи — он выполнит. А чтобы самому… чтобы задумать что-нибудь такое…
