Валерий Гусев - Паруса в огне
Всех помню. Как родных братьев. А как иначе? Кто с тобой под огнем побывал… Кто с тобой под глубинными бомбами на грунте таился в стальной коробке, когда она, бедная, по всем швам трещала… Кто с тобой последнюю кружку пресной воды делил, последний глоток воздуха… Тот навсегда, навечно твоим братом остался.
Вот я и думаю последний долг исполнить, отдать им, братьям своим, светлую память. И нашей славной «Щучке», на которой громили мы врага во славу русского оружия, за свободу и независимость нашей советской Родины…
…Что у меня с войны кроме памяти да ранений осталось? Хранятся в заветной шкатулочке: тельник — морская душа, до белизны выцветший; ордена и медали, нагрудный знак подводника; клочок от листа из бортового журнала. Его я пуще всей памяти берегу. С него начался наш «беспримерный в истории мореплавания рейд» — так в газетах потом писали.
Достанешь его, разгладишь, приласкаешь ладонью и вновь все всплывет как живое, как будто вчерашнее…
«2.IV.42. 8.30. На курсе «норд» задета мина заграждения. Взрыв в кормовом отсеке. Аварийное всплытие. Отсек загерметизирован. На пробоину — дл. 0,7 м — наложен пластырь.
8.50. Произведен осмотр повреждений. Выведены из строя оба ходовых винта, рулевое управление, кормовые горизонтальные рули, гирокомпас, радиостанция. Лодка лишена хода. Погружение невозможно. Расположение противника в двадцати милях к «зюйду».
Вот так и началась наша беспримерная эпопея. Небывалый в истории мореплавания рейд подводной лодки… под парусами.
Возвращались с задания, с победой. В районе мыса Нордкап обнаружили транспорт противника. С эскортом из двух сторожевиков. Немец уже к тому времени нас опасался: научились его бить. В первое-то время его транспортные суда в одиночку ходили, без опаски. А тут уже у них и морской и воздушный эскорт, разведка и оповещение, хорошо поставленные.
Ну ничего. Командир принимает решение совершить торпедную атаку из подводного положения. Вышли на цель удачно — курсовой угол 90°. Залп двумя носовыми. Хорошо пошли. Сторожевики, конечно, торпедный след заметили. И что? Врассыпку бросились — один к «весту», другой к «осту». У нас так не бывало. У нас бывало по-другому. Вот капитану нашего тральщика Героя дали. Он свой корабль под немецкую торпеду подставил, которая на наш эсминец шла. А у нас их в ту пору на флоте всего восемь было. Да что тральщик. Грудью на амбразуру ложились. Горящие самолеты на врага направляли. Под танки с гранатами бросались. Я вот за всю войну ни разу не слыхал, чтобы, к примеру, фашист-ас на таран пошел. А уж чтоб на амбразуру или под танк — не бывало такого, не тот человек немец.
Впрочем, утверждать не стану. Разные солдаты были и у нас, и у них. Наверняка и среди них были такие, что жертвовали собой ради товарищей по оружию, ради победы в бою. Просто не слыхал об этом. А воевали немцы умело, что и говорить, враг был очень сильный.
Сейчас, конечно, доказывают… некоторые, что мы немцев своими трупами завалили. Что, мол, неоправданные жертвы. Солдата не ценили, его жизнь — ничто. Не знаю… Знаю, что силком никого на амбразуры и под танки не гнали. А без жертв ни войны, ни победы не бывает…
Да… Обе торпеды поразили цель. Влепили ему хорошо. В самый мидель. Он тут же на борт лег и захлебнулся.
Взяли курс на «норд». Как говорится, за пределы видимости вражеских постов наблюдения. Ну и для последующего всплытия — аккумуляторы зарядить. Такая была техническая тактика: идем под водой, делаем атаку, а потом уходим подальше, миль за тридцать, заправляться. К новой атаке готовиться.
Дали радиограмму на базу. Радист от себя добавил: «Готовьте порося!» Это у нас, на подводном флоте, обычай такой сложился. Как лодка с победой в базу возвращается, так на подходе к пирсу холостым выстрелом салют дает, а экипаж в обед награждают жареным поросенком. По штуке за каждый вражий корабль. Мы иной раз с нашим Командиром и по три порося заслуживали.
Головко, командующий флотом, сперва вроде бы ворчал, а потом своим приказом этот обычай закрепил.
Да… Идем. Подводным ходом идем. Настроение — праздник. Наш одессит на гитаре наяривает, «Кирпичики» исполняет. Нескромная такая песенка, блатная. Но веселая.
В одном городе поздно вечером,Дело было в осенний сезон,Из кино домой с милой барышнейШел прекрасно одетый пижон.
Ну, а тут уж одесские уркаганы. Раздели их до исподнего («Дама в трусиках, в панталончиках…») и совет добрый дали — как им домой добраться, босиком, в трусиках. «Вы по камешкам, по кирпичикам доберетесь спокойно домой».
Озорная песня. Но тут Штурман вошел и кулаком Одессе погрозил. Тот большие глаза сделал, струны ладонью прижал, а потом нашу, родную, запел:
Задраены люки, открыты кингстоны,И лодка уже под водой.Подняв перископ над пучиной морскою,Подводники ринулись в бой.
— Другое дело, — одобрил Штурман. И добавил в шутку: — Да не ори ты так. Как бы немец тебя не услыхал. Разбежится со страху — с кем воевать будем?
Вот тут и грохнуло — кормой минреп зацепили и мину к себе притянули. Это, конечно, наша промашка была. Точнее — не промашка, а просчет. Мина — оружие страшное. Лодка под водой вслепую идет — наудачу. Поэтому у нас такая тактика была: преодолевать минные заграждения на предельной глубине, метров на девяноста. Тогда, даже если и зацепишь минреп, не страшно. Даже если рванет мина высоко над тобой — и всего-то тряхнет лодку без всяких повреждений. Ну, плафон с подволока сорвется, пробка посыплется, лампочки полопаются, кто-нибудь шишку набьет. А серьезного ничего нет.
А тут у нас по курсу подводная гряда ожидалась, потому шли на двадцати метрах глубины — вот и нарвались.
Ну что? В кормовой отсек вода хлынула. Мы его заблокировали, давление в него дали и аварийно всплыли. Смотрим — дело худо. На плаву держимся, а хода нет. И не будет. Своими силами нам рулевое не исправить, винты не заменить. Полная беспомощность. А вражий берег — вот он, в пределах видимости. Да и воздушная разведка у немца хорошая была. В общем, мы как комар на ладони. Только прихлопнуть осталось.
Но пока мы об этом не думали — боролись за живучесть нашей «Щучки». Хорошо еще — не штормило, да к тому же снег пошел. И надежно нас от немца спрятал.
Авралим на палубе, внутри стараемся, а уже мысли-то о другом: а что дальше? Выбор-то в судьбе — небогатый. Или к немцам прибьет, или нас с воздуха расстреляют. Беспомощность и беззащитность. Что хуже бывает, не знаю. Что на войне, что в мирной жизни…
…Выставили на палубу вахту, наблюдателей. Собрались экипажем в кают-компании. Освещение уже вполнакала, аккумуляторы к нулю склоняются. Командир объяснил обстановку. Жестко объяснил. Да мы и сами все понимали. Прищучила немецкая мина нашу «Щучку».
А Командир «рубит» дальше:
— Лодка потеряла ход. Потеряла возможность погружения. Но не потеряла боеспособности. — Помолчал, погонял желваки на скулах. — У нас еще четыре торпеды. Два орудия с полным боекомплектом. Два «максимки». Личное оружие экипажа, наконец. Десять коммунистов, двенадцать комсомольцев. Будем воевать дальше!
Мы все молчим, а у каждого вопрос на языке: «А как воевать?» А у Командира ответ готов:
— Воевать не только силой, но и хитростью. Решение такое. При первой возможности захватываем вражеское судно и на нем, подняв советский флаг, идем в базу. Все ясно?
— Не все, — встал Штурман. — А лодка? Что с лодкой?
— Лодка? — Тут на секунду замялся Командир. — Лодку возьмем на буксир.
Ну какой там буксир? Шторма кругом, волна до восьми метров. Да Командир это лучше нас знал.
— Не получится — затопим.
— Жалко, Командир.
— Жалко? — Командир к нему повернулся, едва зубами не скрипнул. — Жалко… Ну тогда оставим на плаву. Немцы подберут, если тебе жалко.
Штурман не ответил. Да что тут ответишь? А ведь он нашу «Щучку» чуть ли не сильнее мамы родной любил.
— Все! — отрезал капитан. — По местам.
Одесса-папа рванул струны и сбацал строчку из «Варяга»: «Последний парад наступает…». Командир зыркнул на него так, что Одесса даже присел от страха.
Выпрямился:
— Я, товарищ капитан первого ранга, ничего таки дурного не имел. Я имел, что будем биться до конца. Как наш славный одесский «Варяг».
Капитан покачал головой, взял бинокль и поднялся на мостик.
А Штурман как-то вдруг призадумался и говорит:
— Одесский «Варяг»… Ну да, конечно. Броню для «Варяга» на Привозе клепали?
Одесса-папа руки к груди прижал:
— За это не скажу, товарищ старший лейтенант. А за то, что экипаж крейсера сплошь из одесситов набирали, вот за это отвечаю.
— А капитан «Варяга» с Молдаванки? — усмехнулся Штурман.
— С Пересыпи, товарищ старший лейтенант.