Александр Пак - В списках спасенных нет
Полковский еще долго ходил из угла в угол с тихим радостным чувством на душе, потом вдохнул запах цветов, надел шинель и вышел на капитанский мостик.
2
На следующий день под вечер «Евпатория» прошла одесский маяк и пристала к Арбузной гавани.
Выполнив все формальности, Андрей Полковский надел штатский костюм, поправил густые черные волосы, улыбнулся отражению в зеркале энергичного, еще молодого тридцатилетнего человека с открытым подвижным лицом, осторожно завернул в бумагу вазу с цветами и вышел в порт.
Поднимаясь по большой одесской лестнице, потом идя по бульвару, он чувствовал, как в груди расширялось что-то теплое, от чего во всем теле появлялась легкость.
Яркий свет фонарей на бульваре, неторопливый поток гуляющих, хруст гравия под ногами, отрывистый смех, звуки военного оркестра и веранда над обрывом, где они с женой любили есть мороженое, и над всем этим дыхание моря, смешанное с запахами земли, опьяняли его. Не чувствуя под ногами земли, он шел раскачивающейся походкой, как по зыбкой палубе. Полковский торопился в управление пароходства, чтобы скорей покончить с делами и уйти домой, к жене и детям.
Еще издали он понял, что в управлении уже никого не было, так как светились только два окна кабинета начальника.
Полковский широко раскрыл дверь приемной, чтобы не повредить цветы, и неловкость, которую он испытал от возможной встречи с кем-нибудь, сразу исчезла.
В приемной никого не оказалось. Андрей поставил вазу на подоконник и постоял у двери Мезенцева, прислушиваясь, не раздадутся ли там голоса. «Один», — подумал он и попытался вообразить, как его встретит старик. Наверное, встанет, потянется, хитро улыбнется и скажет:
— Опять побил рекорд скорости! Андрей, а не подсиживаешь ли ты меня?
Потом рассмеется, и щеки у него будут трястись.
О рейсе он выслушает внимательно, будет спрашивать, перебивать и делать хитрые намеки. На прощанье он скажет, что в воскресенье надо съездить в Аркадию и чтобы Вера приготовила хороший обед.
Лет десять назад, когда Мезенцев плавал капитаном, Полковский служил у него старшим штурманом, и старик привязался к нему, стал бывать дома и полюбил семью Андрея. Они обращались, как равные, на «ты»; и хотя теперь Мезенцев командовал всем Черноморским торговым флотом, отношения у них остались прежние.
Полковский бесшумно прошел по ковру до огромного письменного стола, над которым чуть возвышалась тучная фигура Мезенцева со склоненной над бумагами седой головой.
— Здравия желаю, — улыбнулся он, став напротив Мезенцева.
Седая голова приподнялась. Полковский увидел черные брови, и тотчас же голова опустилась.
— Здравствуйте, — пробурчал Мезенцев и жестом пригласил сесть. Он стал рыться в бумагах, точно забыл о Полковском, потом холодно, официальным тоном спрашивал о рейсе, с подчеркнутой вежливостью обращался на «вы». Видно было, что ему уже все известно. «Сердится», — подумал Андрей и отвечал в тон, тоже на «вы».
— Что у вас с третьим штурманом? — вдруг спросил Мезенцев, оставив бумаги и пристально взглянув на Андрея.
Полковский понял, что скрывать бесполезно, и рассказал о проступке штурмана. Умолчал лишь об интимной стороне дела.
— Вы понимаете или нет, что вы делаете? — вспылил Мезенцев. — Ваша доброта может до беды довести! Международная обстановка накалена! А он? Нет, вы только подумайте, он добрый! Вместо готовности — один смех! Чем вы занимаетесь? Я вас спрашиваю?
Полковский откинулся на спинку кресла, в раздумье посмотрел на люстру, лившую мягкий свет на натертые полы; и ему вдруг стало совсем спокойно.
— Что же я должен был сделать?
— Под суд отдать дезорганизатора!
Полковский вспомнил вчерашний вечер, штурмана, сначала его пришибленный вид, потом энергичное, воспрянувшее лицо и улыбнулся:
— Зачем же? Пропадет молодой человек. Он и так тяготится своей виной, зачем же больше?
Мезенцев ударил ладонью по столу, нервно засмеялся, и щеки его затряслись:
— Нет, вы только послушайте его! Не моряк, а пастырь церковный!
У Полковского возникла мысль: что, если помочь Птахе, примирить его с Лорой? Мысль ему понравилась, он улыбнулся и уже не слушал Мезенцева, который сердился и говорил о либерализме судоводителей, о том, что он не посмотрит на решение Полковского.
Накричавшись вдоволь, Мезенцев вдруг утих, глаза его хитро сверкнули, и уже другим голосом он произнес:
— Слушай, Андрей, у меня идея.
Андрей понял, что Мезенцев уже отбушевал и теперь начнет добродушно язвить.
— Да, какая?
— Ты видел здесь, у пароходства, лоботрясничает несколько бичей? В каботаж они не идут, ждут заграничного. Возьми их на перевоспитание?
— Павел, ты веришь мне? — спросил Полковский, взглянув на Мезенцева серьезно.
Мезенцев почувствовал это и ответил:
— Да.
— Мой третий штурман выдающийся моряк и благородный человек. Ушиб — не смерть: залечится.
У Мезенцева глаза усмехнулись; он хотел заметить, что Полковский не только пастырь, но и доктор. Однако, почувствовав, что Андрей может обидеться, он сказал:
— Ладно, верю тебе. Скажи Вере, чтобы в воскресенье хороший обед приготовила. Да, «Евпаторию» поставим на текущий ремонт дней на пятнадцать.
— Знаю.
Они расстались, как обычно, Друзьями, веря друг другу. Но Полковский вышел из пароходства с неприятным осадком на душе.
3
Полковский нырнул в парадное своего дома, поднялся на третий этаж и позвонил. Минуту никто не отзывался. Потом он услышал, как в коридоре застучали женские каблуки, отомкнулся запор.
Дверь открылась. В светлом прямоугольнике перед ним стояла красивая блондинка лет двадцати семи. Ее волосы, разделенные пробором, тяжелым жгутом лежали на затылке.
Он почувствовал знакомый нежный запах ее волос.
— Андрюша!
— Вера!
Из гостиной выглянула девочка лет пяти и, не разглядев отца, сказала:
— Мама, ты долго, — потом, узнав Полковского, побежала к нему.
Полковский передал вазу с цветами жене и поднял на руки дочь.
В гостиной собралась вся семья, тесно окружив Андрея. Иринка, большеглазая, с волосами пшеничного цвета, подстриженная в скобку, была баловницей дома; она уселась на коленях Андрея и без умолку тараторила, кокетничая, то надувала губы, то смеялась.
— Володя пристает, пристает ко мне: скажи, скажи что-то остроумное. Я ему и сказала «ква-ква», — говорила она, жеманно вытянув губы.
Андрей умиленно слушал и переглядывался с Верой; и видно было, что они балуют и любят ребенка.
Еще один член семьи бурно выражал свой восторг. Это — овчарка Барс. Собака валялась по полу и обнимала ногу Полковского.
— Ну, ладно, ладно, Барс, — гладил его Андрей.
Барс от избытка чувств вскакивал и кружил по комнате, навострив уши и вытягивая хвост.
Няня Даша, расплываясь в улыбке, от которой лицо ее покрывалось мелкими морщинками, суетилась возле Полковского:
— Родненький вы мой, сейчас, сейчас чаек будет. А какое варенье? Вишневое или черешню?
— Нянюшка, милая, все равно, я ведь не тороплюсь.
Витя, тихий мальчик, лет восьми, носивший подтяжки и длинные брюки, застенчиво стоял у стола и сжимал в руках коробочки, в которых скреблись стрекозы, пчелы, пауки, мухи. Он их терпеливо собирал, любил возиться с ними и умел долго и хорошо рассказывать о своем «зверинце». Он поднимал длинные ресницы и просительно смотрел на отца, скромно ожидая, когда тот позовет его, обнимет и расспросит о новых пойманных букашках.
Свежий ночной воздух, напоенный запахом акаций, и отдаленный шум улицы вползали в комнату и дополняли счастье, которым дышала вся семья.
Только изредка по лицу Полковского вдруг проходила тень озабоченности. Вера заметила это и с беспокойством спросила:
— Что случилось, Андрюша?
Вспышка Мезенцева не прошла бесследно. Полковскому неожиданно вспоминалось какое-нибудь колкое слово, и тогда он начинал сомневаться, сможет ли помочь штурману.
— Ничего, чепуха, — уклончиво ответил Полковский.
Вера еще больше встревожилась и стала укладывать детей спать.
Полковский слышал, как в ванной полилась вода из крана, как Витя фыркнул, а Иринка, не любившая умываться, захныкала.
Потом в детской послышались веселая возня, смех, и донесся милый голос Веры:
— Не шалите, дети.
И Андрей вдруг подумал, что он обладает несметным богатством — счастьем и любовью бесконечно дорогих людей.
Гнев Мезенцева, его обидные упреки потускнели, казались мелочными; и неприятный осадок растворился в огромном чувстве радости и покоя.
В коридоре послышались шаги Веры — ритмичный стук каблуков. Полковский встал и, улыбаясь, пошел ей навстречу.
