Леонид Ленч - Из рода Караевых
— Обождите! — недовольно ответила девушка. — Сейчас будет наурская. Я хочу посмотреть!
И точно. Дирижер оркестра, полупьяный старик с седой гривой нечесаных волос — под Рубинштейна, взмахнул рукой, и началась наурская.
Тотчас же в углу зала, где, небрежно развалясь, с папиросами в зубах, гортанно переговариваясь между собой, сидели офицеры горского кавалерийского полка, возникло движение. В образовавшийся круг вошел горец с погонами корнета на плечах, с трехцветным добровольческим шевроном, нашитым углом на широкий рукав темно-серой черкески. У него была широкоплечая и узкобедрая фигура хорошего гимнаста.
Сначала размашистой тигриной походкой корнет прошелся по кругу, взмахивая длинными рукавами черкески, словно собираясь взлететь. Потом ритм пляски стал убыстряться, как того потребовала музыка — подмывающая и страстная. Ноги горца, обутые в мягкие кавказские сапоги без каблуков, перетянутые под коленями узкими ремешками, делали резкие, быстрые движения. Теперь он не ходил, а бешено, с хлыстовской одержимостью носился по кругу, сохраняя при этом великолепную неподвижность корпуса. Но вот танцор понесся туда, где среди толпы стояла и, улыбаясь, ожидающе глядела на него высокая, статная женщина в бальном платье из светло-серого тюля, с сильно обнаженными плечами и грудью. На ее тонкой шее сидела непропорционально маленькая змеиная головка, черноволосая и черноглазая.
Высокую женщину все знали. Это была Раиса Петровна Радунская, жена владельца галантерейного магазина. На балах ей всегда присуждали приз «за красоту».
Муж дипломированной красавицы тоже был здесь. Он стоял рядом с женой, очень приличный в своей черной визитке и полосатых брюках, и тоже улыбался глуповатой, учтивой улыбкой ко всему приученного рогоносца. Он и у себя в магазине улыбался так же, когда встречал хорошего покупателя.
Обжигая Раису Петровну зовущими, дерзкими взглядами, яростно откидывая в сторону то правую, то левую руку, горец плясал перед ней на месте, вызывая на танец.
Наконец Раиса Петровна, слегка наклонив прелестную голову, покорно скользнула в круг, и горец помчался за ней, то настигая ее, то удаляясь, чтобы снова настигнуть и снова, скаля крупные белые зубы, обжигать ее токами откровенного и грубого желания.
— Замечательная пара! — с восхищением и завистью сказала Ася, ударяя вместе со всеми в ладоши.
Горец старательно выполнял ритуал пляски. Выхватив из дорогих, серебряных с чернью, ножен длинный кинжал, он неотступно преследовал ускользавшую от него Раису Петровну, делая вид, что хочет заколоть ее в припадке безумной страсти, а она, смутно улыбаясь, казалось, не замечала ни острия кинжала, нацеленного ей в грудь, ни своего отчаянно небритого кавалера.
От громкого, резкого хлопанья ладоней, от выкриков и грома музыки у Игоря заболела голова. Он взял Асю за руку и сказал тихо:
— Пойдемте, Ася, я вас умоляю!
Молча они вышли из актового зала, спустились по лестнице этажом ниже и пошли по полутемному коридору. Игорь тронул одну из дверей — она была открыта. Они вошли в пустой класс и сели рядом на парту.
В черный квадрат широкого окна была четко вписана желтая морозная луна. Приглушенные звуки музыки теперь не раздражали, они волновали Игоря. Ему казалось, что музыка сквозь кожу проникает в кровь, звенит и поет во всем его теле.
— Здесь пятый класс занимается, — сказала Ася почему-то шепотом.
И этот доверчивый шепот сразу сблизил их. Чувство восторженной нежности снова охватило юношу. Решившись, он робко поцеловал Асю в жаркую щеку. Девушка осталась неподвижной. Игорь протянул руку и обнял Асю за плечи — она не сопротивлялась. И вдруг сама потянулась к нему, и ее влажные теплые губы податливо и жадно встретились с его губами.
Игорь считал себя записным волокитой, и уже не один «роман» с затяжными поцелуями значился в его донжуанском списке, но это было совсем другое. Это было как короткий обморок.
Наконец сознание вернулось к Игорю, Асино лицо, бледное и таинственное от лунного сияния, показалось ему еще более прекрасным и гордым.
— Ася! — сказал Игорь. — У меня есть новые стихи. О вас!
— Прочтите!
Игорь начал читать, подчеркивая ритм:
Звонкой сталью кованы копыта,Четок их чеканный перебой.Ты — одна, давно отстала свитаОт твоей английской вороной.
Ася слушала стихи с тем снисходительно-покровительственным выражением на лице, с каким взрослые люди обычно слушают лепет малышей. Игорю стало не по себе. Кое-как он добрался до конца стихотворения и уже вяло, скучно прочитал последние строчки:
Вспыхнет крик, в просторах замирая,Расплывется пред глазами муть,И меня ударит воронаяКованым копытом прямо в грудь!
Ася вдруг фыркнула.
— Вам смешно? — надменно спросил Игорь, готовый провалиться сквозь пол от жгучего стыда. Хорошо еще, что в полутемном классе Ася не могла видеть краски, залившей его лицо.
Гимназистка снова засмеялась — теперь уже откровенно, от всего сердца — и сказала:
— Я ужасно боюсь лошадей, никогда в жизни верхом не ездила, а вы… меня… посадили на лошадь! Да еще на такую, которая лягается! Идемте лучше танцевать.
…В актовом зале пол трещал под ударами каблуков. Гремела венгерка.
— Я вас потом провожу домой, Ася! — сказал Игорь. — Можно?
— Нет!
— Почему?
— Я уже договорилась с Павликом Орловым. Он рядом живет, нам по пути!
И сейчас же, словно по заказу, перед Асей и Игорем возник восьмиклассник Павлик Орлов, его «соперник счастливый», в крахмальном затекшем воротничке под тугой стойкой серого гимназического мундира — самодовольный, краснорожий, с нагловатыми оловянными глазами. Его потный мочальный кок растрепался и свисал на лоб, ноздри крупного носа раздувались. Он пританцовывал на месте, как нетерпеливый, горячий конь.
«Вот он-то меня сейчас и лягнет!» — с горькой усмешкой подумал Игорь.
— Асенька, деточка, я вас ищу повсюду! — пшютовато сказал Павлик Орлов. — Позвольте вас ангажировать.
Ася подала ему руку, и они стали разделывать такую венгерку, что у Игоря в глазах потемнело от обиды и ревности. Все померкло для него в гремящем, шаркающем, переговаривающемся зале. Он сбежал вниз по лестнице, взял у гардеробщика шинель и фуражку и вышел на улицу.
Было около двенадцати ночи. Призрачно-белые низкие провинциальные домики со ставнями, перечеркнутыми наискось железными полосами засовов, уже спали безмятежным сном. Лениво переругивались между собой охрипшие на морозе собаки. Игорь шел домой, и мысли его путались. То ему хотелось вернуться в гимназию на бал и гордо бросить Асе в лицо что-то очень обидное и резкое, «железный стих, облитый горечью и злостью», то казалось, что жить после того, что произошло, вообще не стоит.
2. ПИСЬМО ИЗ РОСТОВА
В таком состоянии Игорь добрел до своей Песчаной улицы и, звякнув железным кольцом, отворил калитку палисадника.
На крыльце хозяйского флигеля стоял Григорий Иванович, мещанин, домовладелец, у которого Ступины снимали трехкомнатный кирпичный домик. Григорий Иванович был в калошах и в нагольном недлинном полушубке, накинутом поверх белья. Под полушубком, открытые до колен, покойницки белели его тощие ноги в подштанниках с тесемками.
Строго посмотрев на гимназиста (они не ладили), Григорий Иванович сказал елейным голосом, стараясь казаться отечески благодушным:
— Мамаша у вас — одинокая дама, горькая вдовица. Вам бы следовало около ей сидеть, утешать мать хорошей беседой, а вы все по балам проказничаете, молодой человек, подобно попрыгунье-стрекозе, извиняйте уж, пожалуйста, за откровенность!
— Надо говорить «извините», а не «извиняйте»!
— Мы гимназиев не проходили! — ядовито сказал Григорий Иванович.
— Оно и видно!
Не удостоив Игоря ответом, Григорий Иванович стал с шумом, прямо с крыльца, справлять малую нужду.
Игорь сильно постучал в дверь. Она сейчас же отворилась, и Игорь понял, что Елена Ивановна не спала, ожидая его. Он вошел в маленькую прихожую. В милых, васильково-синих маминых глазах стояла тревога, веки покраснели и опухли от недавних слез. Случилась какая-то беда. Но какая?
— Дима прислал письмо! — сказала Елена Ивановна. — Его мобилизуют! Надо что-то делать!
Ася Пархаева, Павлик Орлов и все огорчения бала сразу вылетели у Игоря из головы.
Он взял письмо, лежавшее на столе в столовой, и быстро прочитал крупные четкие строки. Старший брат писал, что в ближайшие дни в белую армию, видимо, будет объявлен призыв студентов, имеющих отсрочки, и что его не спасет от этой мобилизации даже служба в Земском союзе. После этого короткого деловитого сообщения следовал нелепо и странно звучащий совет: «Тем не менее обо мне не беспокойтесь».
