Григорий Покровский - Ввод
— Тогда казалось, любила, а встретила тебя, все перевернулось. Так бывает, Вася, я знаю, ты меня не любишь. Просто, тебе нравлюсь как женщина. Ты мне никогда об этом не говорил. Я сама боялась этого разговора. Женщина, всегда чувствует, где любовь, а где флирт. Я чувствую, ты любишь другую женщину. Кто она, скажи?
— Моя бывшая жена.
— А зачем же ты её бросил?
— Так тоже бывает. Не мог простить измену.
— Видать, вы не любили друг друга.
— Нет, она меня любит. И я до сих пор люблю.
— А зачем же она тогда изменяла?
— Обстоятельства так сложились.
— Эх, Вася, Вася, как же ты из-за каких-то обстоятельств потерял любовь. А жить, как собираешься дальше, с обстоятельствами или без них? Так и будешь по женщинам бегать? Так ведь надолго не хватит, чуть привянешь, и попрут.
Конечно, он больше не встретился с ней.
— Это было непорядочно, — думал он. — Можно было ради приличия позвонить. Вот приеду к новому месту службы и позвоню. А что я ей скажу? Чтобы приезжала? Куда? Бросит ли она Москву и поедет в эти оренбургские степи? Скорее нет. А может и поедет. А как жить с нелюбимым человеком? По принципу «стерпится-слюбится». Будешь желать, чтобы куда-то, скорее, с глаз долой. А потом начинать службу с этими пересудами да сплетнями. Дрянной ты человек Бурцев, — подумал он. — По крайней мере, уже две женщины любят тебя. Иному за всю жизнь и одной любви не найти.
Стало неприятно на душе. Самокритикой заниматься больше не хотелось. Он снова взял «Огонек» и начал листать. На первой странице было напечатано выступление Брежнева на пленуме. Прочитал несколько строк. Там была статья: «О моральном облике коммуниста и о коммунистических кадрах».
— Вся сила в кадрах, — пробормотал себе под нос Бурцев и швырнул «Огонек» к ногам в угол полки. Попытался выбросить все из головы. Повернулся на живот, стал рассматривать пробегающие за окном пейзажи. Мысли, навеянные строками, как крючки цеплялись одна за другую, лезли сами по себе в голову.
— Чистота кадров! Где вы видели эту чистоту? Взгляды и убеждения этих «кристально чистых» менялись в такт с колебанием генеральной линии партии.
Он вспомнил, как сдавал экзамен по военному искусству. Как-то так получилось, что учебник потерялся. Весь курс проучился без учебника. Перед самым экзаменом вынужден был пойти в библиотеку и заявить о пропаже учебника. Второго учебника в библиотеке не оказалось. Все были на руках. Девушка, поковырявшись на стеллажах, нашла академическую разработку, научное творчество кафедры. Сей труд, оказался, на беду, с бородой. В ней говорилось о мудрости Никиты Сергеевича Хрущева, ну и, как всегда, о направляющей и руководящей роли партии под его чутким руководством. На дворе давно уже стояла эпоха Брежнева и мудрым, верным ленинцем был Леонид Ильич.
— Старовата книжонка, — подумал Бурцев. — Но, если отбросить все эти прибамбасы, вместо мудрости Хрущева вставить мудрость Брежнева, то военному искусству никакого ущерба не нанесу.
На экзамене ему попался вопрос о начальном периоде войны и об искусстве советских военных начальников в этот период. Докладывая по данному вопросу, он, прежде всего, остановился на растерянности верховного командования во главе со Сталиным в первые дни войны. Это привело к потере управления, а как результат — потере в живой силе, технике и вооружении в начальном периоде. Привыкшие действовать по указке сверху, командиры боялись брать на себя решения. Любая инициатива могла кончиться арестом или расстрелом. А Сталин закрылся у себя на даче, и на неделю самоустранился от управления страной. В результате репрессий в армии оказались малоопытные, зачастую безынициативные, по принципу «чего изволите», командиры. С этой мыслью Бурцев и начал ответ.
— Что вы несете, молодой человек? — спросил старый полковник. — Где вы вычитали такое?
— В академической разработке вашей кафедры.
— Что вы можете знать о роли Сталина?
Бурцев понял, что перед ним явный сталинист, (в брежневские годы сталинизм снова стал входить в моду).
— Да если бы не Сталин, мы бы и войну не выиграли. Сталин привёл нас к победе.
— В войне победили солдаты, — не выдержал Бурцев, — которые впятером с одной винтовкой в первые дни войны шли в бой, а власть затыкала свои прорехи пушечным мясом. Это не в книжках я вычитал, а слышал из уст отца.
Василий положил перед преподавателем академическую разработку.
— Это же старая разработка. Где вы её взяли?
— В академической библиотеке.
— Вот видите, здесь еще Н.С.Хрущев. Этот бред по какому-то недоразумению не уничтожили.
— Выходит, по-вашему, в зависимости от руководства партией можно переписывать историю как вздумается.
— Да вы знаете, — побагровев, закричал полковник, — это вам может дорого стоить.
После этого его начали таскать по начальству. Но, так как отчислить его по неблагонадежности не было причин, вменялось одно — не сдача экзамена по истории военного искусства. Хотя Бурцев проштудировал весь учебник, о повторной сдаче преподаватель не хотел слышать. Замаячило отчисление из академии.
Однажды в общежитие пришел начальник факультета. Бурцев в комнате сидел один. Настроение было ужасное, в город выходить не хотелось. Подполковник тихонько поздоровался и сел с ним рядом на кровать.
— Что будем делать, Вася? Начальник академии меня вызывал. Ему успели настучать. Зам. по учебной части доложил, выслуживается, пердун старый, боится, чтоб не отправили рыбу ловить. Надо пересдать, иначе отчислят. В чём проблема? Все уже давно свои хвосты подчистили, а ты никак не справишься. Предмет-то пустяшный, так, на уровне сказки, проблем-то никогда не возникало.
И Бурцев рассказал всю историю с экзаменом. Достал с тумбочки брошюру и положил перед подполковником.
— Да…, — перелистывая брошюру, сказал подполковник. — История неприятная, ввязался ты с ним, Вася. У власти стоял параноик, а всех овладел гипнотический психоз. Они тогда не давали друг другу жить, доносы друг на друга строчили. Одни сидели, другие охраняли и расстреливали, и сейчас со своими бредовыми идеями не могут расстаться. Восклицают, что поколение, уничтожившее фашизм, святое. Ему, видите ли, слава! А то, что это поколение уничтожало своих соотечественников, это как? Может быть, Гитлер не посмел бы пойти, если бы друг друга не душили. Или победили бы, но не такими жертвами. Он уже давно в земле сгнил, а они на его портрет молятся. Массовая шизофрения — вот как это называется. Знаешь, как сказал мой старый преподаватель? Он был той ещё старой царской закалки, ветеран двух войн: «Война, господа — это грязное дело, а воин может быть победителем или побежденным, но не святым. Ранг святости ему не подходит, если мы придерживаемся заповедей Христа, — Не убий».
Полистав ещё раз брошюрку, начальника факультета воскликнул:
— Есть идея! Видишь, среди авторов майор Сенчиков — это же нынешний начальник кафедры. Писал эту разработку, когда ещё преподавателем был, кандидатскую, наверное, стряпал. Поэтому и разработку не уничтожили, не посмели труд начальника кафедры тронуть. Сходи к нему, расскажи всю историю и непременно подчеркни, что его труд назвали бредом. Попроси, пусть назначит другого преподавателя.
На следующий день Бурцев пошёл к начальнику кафедры. После объяснения сути дела он в лице начальника кафедры обрёл защитника. Экзамен был принят самим начальником. Между начальником кафедры и преподавателем, назвавшим брошюру бредом, завязалась тяжба. Через полгода она закончилась увольнением полковника по возрасту. Мотив был такой — омоложение кадров в свете постановления партии. Бурцеву было неприятно вспоминать эту историю.
— Всё-таки я был причастен к увольнению полковника, — думал он. — Но если бы я не поступил так, то отчислили бы меня. Мир таков. Не ты — так тебя. А он о чистоте кадров. Видел я этих «чистых и честных коммунистов», как они устраивали своих сынков в академию.
— Он вспомнил, — как они, никем не поддерживаемые, до потемнения в глазах, обложившись учебниками, готовились к вступительным экзаменам, а другие отдыхали на пляже, купались, играли в карты, а по ночам гуляли с проститутками, и были зачислении в академию, А домой уехали простолюдины, не прошедшие по конкурсу. По окончанию академии лучшие места достались «сынкам». Эту практику ещё ввел «кристально чистый» вождь всех народов. Он своего Василия в двадцать лет полковником сделал, а затем и крупным военноначальником. Глядя на него, все партийные и военные чины свою детвору пристраивать, стали, МГИМО стал учебным заведением номенклатуры. Хрущев пришёл, Василия Сталина в тюрьму посадил. Вроде как сын за отца не отвечает? Отвечает, у большевиков ещё как отвечает. Не зря же в анкетах ставили штамп «член семьи врага народа», как черная метка. Так что все меченые были, а он о чистоте кадров. Брежнев пришёл, его детки, и детки ближнего круга вверх пошли. Галина, дочь Брежнева, бриллиантами ворованными торговала, анекдоты по Москве ходили. Что-то в этой коммунистической морали не так, — думал Бурцев. — Что-то Карл и Володя не додумали, создавая свою религию. Проповедуется одно, а делается всё наоборот.
