Евгений Рябчиков - Поединок на границе
Начальник погранвойск выпустил изо рта густое облако папиросного дыма, разогнал его рукой, и я увидел его смеющиеся глаза.
— Я понимаю, — сказал он, — вам лучше иметь дело с уже знаменитым пограничником: прямо пиши — и в номер! Но я уверен, вы полюбите Карацупу. Вы много о нем будете писать, если, конечно, поживете с ним в казарме, походите в наряды, а то, может, и в погоне придется участвовать. Вот тогда, в деле, вы узнаете Никиту. Да! Особенно-то не рассчитывайте на рассказы самого Карацупы — кремень, молчалив. Очень молчалив. Сами смотрите, сами ходите с ним — вот тогда и будет толк…
Совет начальника погранвойск пришелся мне по душе. Я надел шинель, взял винтовку и очутился на заставе, где начальником был умный и смелый командир Усанов.
НОЧНАЯ ТРЕВОГА
Кирпичное одноэтажное здание в тени вязов, деревянная наблюдательная вышка, окопы, ряды колючей проволоки, конюшни, помещение для собак, посыпанный песком плац — вот, кажется, и все, что можно было увидеть на нашем берегу.
За пограничной рекой, несколько поодаль, поднимались мрачные глинобитные стены и башни древней крепости. Еще дальше, на сопках, в гуще порыжевших кустарников, пестрели домики. Посмотрев в бинокль с вышки, любой наблюдатель мог обнаружить, что яркие хижины вовсе не мирное жилье, а замаскированные железобетонные доты; в них были скрыты пулеметные гнезда и пушки.
Не сразу, а только после долгого и внимательного изучения долины можно было заметить на нашей стороне в кустах, среди нагромождений валунов едва видимые дозорные тропы. Словно кровеносные сосуды, охватывали они долину и тянулись на юго-восток, где высились лысые, с темными пятнами кустарников сопки, и на северо-запад, где также тянулись к небу скалистые вершины.
Не всякую дозорную тропу можно обнаружить в густых зарослях и камышовой чаще, но все пограничные дорожки были четко обозначены на карте, что висела в маленьком кабинете начальника заставы Усанова. Как правило, карта охраняемого пограничниками района была прикрыта серой занавеской, и ни один человек на заставе без ведома Усанова не имел права ее открывать. Но в тот день 1934 года карта была открыта, и Усанов, человек с мужественным, волевым лицом, водил по ней обычным карандашом и, отмечая квадрат за квадратом, говорил стоявшему перед ним проводнику собаки Никите Карацупе:
— Есть данные, что ночью, в тумане, попытаются забросить «петуха». Судя по всему, «петух» пойдет вот сюда. — Усанов обвел карандашом квадрат, включавший в себя часть долины реки, самую реку и склоны сопки. — Пойдет он к соседям. Но и нам нужно быть начеку. Ясно?
— Так точно! — Приземистый, широкий в кости боец Карацупа внимательно смотрел на карту.
А я смотрел на пограничника. Его чуть искривленные, как у кавалериста, ноги были наполовину закрыты подрезанной ножницами шинелью. На крепко натянутых яловых сапогах белела въевшаяся пыль. Шинель опоясывал туго набитый патронами брезентовый патронташ. Голову закрывал надетый строго по уставу суконный серый шлем. Карацупа только что вернулся из наряда, отвел на отдых собаку и, отдав рапорт начальнику заставы, получал новое задание.
Выслушав рапорт, Усанов внимательно посмотрел на Карацупу, потом на меня, сдержал улыбку и, задернув занавеску, — с новым заданием все было кончено, — бросил на стол карандаш. Придав своему лицу особую серьезность, он сказал:
— Сегодня вы получаете дополнительную нагрузку: с вами пойдет гость. Корреспондент. Будет дублером в наряде. Предварительно объясните ему и покажите, как нужно приготовиться к наряду. И очень прошу, не отвечайте товарищу корреспонденту так односложно, как обычно: «Все в порядке, все нормально». Ясно?
Усанов заулыбался, давая понять, что разговор окончен.
На усталом лице Карацупы появилось грустное выражение. Он вздохнул, взял под козырек, сказал: «Все в порядке» — и, печатая шаг, вышел со мной из кабинета. Я пошел за пограничником, сбитый с толку его мрачным видом и тяжелыми вздохами. Пока мы шли, Карацупа обернулся и в мгновение осмотрел меня. В глазах его я не ощутил какой-либо благоприятной для меня перемены.
В столовой Карацупа ел молча, тщательно прожевывая каждый кусок. Я смотрел на плечистого воина с обветренным лицом, на его рыжеватые от солнца волосы, на орлиный, чуть с горбинкой нос и старался представить себе его на границе, в деле. Закончив обед, Карацупа собрал со стола в ладонь крошки, запрокинул голову и аккуратно ссыпал мелочь в рот. Он степенно встал, одернул на себе гимнастерку, поправил пояс, подтянул сапоги и подождал, пока я повторял все его движения. После этого, не говоря ни слова, Карацупа пошел в казарму, откуда доносилась тихая песня.
Гитарист, сидевший на подоконнике и лениво перебиравший струны, при виде Карацупы почтительно встал в положение «смирно», предупредительно махнул рукой товарищам, и бойцы, оборвав песню, осторожно вышли из спальни. Карацупа проводил глазами уходивших и сказал мне: «Вот как нужно» — и скупыми, заученными движениями аккуратно положил на табуретку снятые с себя гимнастерку, брюки. Облегченно вздохнув, он лег на койку.
— Отдыхать! — приказал мне Карацупа и сразу уснул.
Я забрался под одеяло, но уснуть не мог. Рядом лежал взволновавший мое воображение следопыт, и я не мог не разглядывать его мужественного лица: крепкие челюсти, хорошо вылепленный лоб с ранними морщинками, опаленные солнцем ресницы. Он сладко причмокивал во сне, чуть похрапывал и казался милым, усталым после пахоты или покоса деревенским парнем.
Сон взял свое, как вдруг я услышал громовую команду: «В ружье!» Тотчас послышался дружный топот ног, бряцание оружием, тяжелое дыхание. Плохо понимая, что происходит, я сбросил одеяло и вскочил. В казарме горели керосиновые фонари, и в их свете мелькали белые фигуры. Пограничники торопливо надевали гимнастерки и брюки. Карацупа, румяный после сна, освеженный и сильный, с широким разлетом густых бровей на загорелом лице, стоял рядом со мной и ловко натягивал на себя брюки и гимнастерку.
— В ружье! В ружье! — повторял он. — Слышь, тревога! Вставай! Скорей! — Он сунул мне в руки гимнастерку, бросил на одеяло брюки, побежал за оружием и принес себе и мне по карабину. — Скорей! Да скорей! — И опять услышал я над собой участливый и в то же время строгий голос.
При свете фонарей и звезд во дворе заставы выстроились пограничники. Пахло конским потом, сыромятной кожей, винтовочным маслом. Слышалось тяжелое дыхание людей. Над заставой и вокруг нее все было черно. Небо и земля слились и казались непроницаемой стеной. В глухом мраке единственным ярким пятном был фонарь, освещавший шеренгу бойцов. Усанов сошел с крыльца, прошел перед строем и, щелкнув крышкой карманных часов, сказал:
— Отлично! Спасибо за службу. Ра-а-зой-дись!..
В смущении вернулся я в казарму. Из моих сапог торчали концы портянок, ремень свисал, гимнастерка не была застегнута. Карацупа критически осмотрел меня и вздохнул. Кто-то из бойцов засмеялся.
— Отставить! — крикнул Карацупа. — А ты, — обратился он ко мне, — раздевайся. Теперь смотри: вот так держи обмундирование, — посоветовал он и показал, как нужно раскладывать на табуретке гимнастерку, ремень, брюки.
Только я лег, Никита закричал:
— В ружье!
Я вскочил и стал одеваться.
— Теперь лучше. Но плохо еще, — буркнул Карацупа.
ПОЧЕМУ КВАКАЮТ ЛЯГУШКИ
Около часу ночи я опять вскочил с койки: мне показалось, что на заставе вновь объявлена тревога. Задыхаясь, спеша и волнуясь, я натягивал брюки, накручивал на ноги портянки.
— Спокойнее! Спокойнее! — услышал я ровный голос Карацупы. — Нет тревоги, дорогой товарищ. Дежурный разбудил — идем в наряд. А теперь сними-ка сапоги. Эх! — вздохнул следопыт. — Разве так надевают портянки? Посмотри…
Карацупа разулся, сел на край койки и ловко завертел в воздухе портянкой. Проверив, как я обулся, он сунул мне за пояс ладонь и велел ослабить пряжку; потом проверил, как я надел подсумок и держу винтовку.
— Обеспечение успеха операции начинается еще в казарме, — с неожиданной словоохотливостью сказал Карацупа. — Плохо обуешься — ноги собьешь. Мелочей у нас нет. Кому, может, ерундой покажется — поесть или не поесть перед выходом. А от этого станется, что плохо будешь ночью видеть.
Оказывается, Карацупа мог толково и просто объяснять, если считал разговор нужным и полезным. Он говорил убежденно, со знанием дела.
Прикрыв ладонью глаза от света керосиновой лампы, Карацупа вышел из казармы. Вскоре мы были с ним в знакомом мне кабинете начальника заставы. Выстроив в шеренгу бойцов, Карацупа отрапортовал Усанову:
— Наряд к выходу на границу готов.
По едва заметной тропе, проложенной в кустарниках, мы пошли от заставы по долине к сопкам. Впереди бежал Индус, молодая, похожая на волка овчарка. За Индусом шел Карацупа, потом я, за мной — бойцы. Глаза постепенно привыкали к темноте, и я уже различал кустарники, силуэты пограничников. За рекой, в крепости, уныло тявкали собаки. Ветер доносил из-за глинобитных стен запахи кухонь и свалки.
