Владислав Смирнов - Ростов под тенью свастики
Р. ПЕТРЯКОВА. Ростов бомбили страшно. Особенно тяжелы были первые бомбежки в середине августа 41 года. Война только началась. Мы все думали, что она быстро закончится. Фронт находился далеко. И на тебе — бомбы сыплются на город.
В 60-е годы на углу Буденновского и Московской достраивали здание, рыли котлованы под фундамент. Я тогда ходила и всем говорила: здесь будет много костей — здание разбомбили и накрыло людей.
Немецкие летчики куражились над нами: бросали с самолетов металлические бочки с дырками. Стоял страшный вой, кровь от него леденела. А однажды сбросили рельс на понтонный мост, который вел на Зеленый остров. Он до сих пор на берегу Дона торчит глубоко в земле.
М. ВДОВИН. С конца сентября 41-го начались разведывательные полеты немецкой авиации. Летали одиночные самолеты. С середины октября стали летать ночью. Прилетали одиночные бомбардировщики, сбрасывали груз и улетали. Днем бомбы не бросали, а просто летали, а ночью бомбили. Первая более или менее крупная бомбежка состоялась 11 октября. Штук восемь или девять «Хейнкелей-111» бомбили район вокзала, улицы Сиверса. Мы, мальчишки, уже хорошо знали немецкие самолеты. О том, как опознавать вражеские самолеты, писала и газета «Молот». Они разошлись веером. Один из них спустился, пошел на низкой высоте и стал строчить из пулемета. Мой отец в то время работал на Лензаводе начальником котельной. А у них на крыше котельной стояли крупнокалиберные пулеметы. И наши стрелки этот «Хейнкель» подрезали. Он вначале развернулся, пошел было к Дону, потом потерял высоту и упал где-то за Гниловской. Летчиков немецких взяли, и в газете «На защиту Ростова» были фотографии их и обломков самолета.
С. ЛЮБИМОВА. Мне уже 90. Я в Ростове с 28-го года. Наш дом — полубарак стоял на углу улицы Журавлева, за нынешней гостиницей «Интурист». А рядом в сквере были окопы. Когда муж уходил на фронт, говорил: «Прячься, где хочешь, только не лезь в окопы — их в первую очередь бомбить и обстреливать будут». И вот после налета самолетов в тех окопах было полно трупов. Когда наши ушли, мы стали их закапывать сами. Никуда не носили. Где лежали, там и яму рыли. Там на углу тумба для афиш стояла. Под ней я сама закопала двух наших солдат. Документы тогда не брали. Вот они и считаются без вести пропавшими. Они там до сих пор лежат.
Е. КОМИССАРОВ. Отчетливо помню первое «крещение». Гуляя по улице, заметил, как засуетились прохожие. Посматривают на небо. Вижу — летят! Медленно летят клином девять тяжелых немецких бомбардировщиков. Обычно в это время все жмутся поближе к убежищам, щелям. Побежал и я к своему укрытию. Его соорудил во дворе отец. Это был настоящий блиндаж — окоп, накрытый досками и бревнами, засыпанный землей. Там мы держали запас еды, воды, свечей. На случай, если нас там завалит. Был там и запасной выход. Он упирался в забор. Мы, как суслики, высунувшись из укрытия, через заборные щели могли наблюдать за тем, что происходит на улице. Потом, когда война вошла в город, мы оценили по достоинству наше сооружение.
Я был уже во дворе, когда услышал свист падающих бомб, вбежал в дом, чтобы предупредить родителей, и первые бомбы начали рваться прямо у нас во дворе. Мы кинулись было к блиндажу, но — поздно. Рвануло так, что вышибло все стекла. Отдельные взрывы слились в сплошной грохот. Дом трясет. Пол под ногами ходуном ходит. Забились в угол, за шифоньер. Он валится на нас. Придерживаем его руками. Мама крестится. Абажур под потолком болтается. Штукатурка сыплется на головы. В разбитые окна влетают комья земли, камни. Вонища от дыма и газа. Ощущение какой-то тупой животной безнадежности. И мысль что-то вроде: «Скорее бы уж! Любой конец, но скорее!» Когда все кончилось, и мы выбрались на двор, видим, что двора-то вообще и нет. Кругом валяются бревна. Полно свежевырытой земли. Забор лежит. На проводах доски качаются. Дымище и горелая вонь.
Чуть пришли в себя, стали разбираться: почему это немец нас так бомбил, что он тут за объект нашел? И сразу поняли: самолеты привлекала высоченная труба, торчащая совсем рядом с нашим домом. Принадлежала она маленькому литейному заводику. Мы всей улицей умоляли директора этой «трубы» убрать ее, дабы не привлекать такой мишенью внимание немецких самолетов. Директор уперся: «Не могу, — говорит, — у меня с этой трубой технологический процесс связан». Мы: «Да черт с ним, с твоим процессом, жизнь людей дороже». Бомба разрешила наш спор. В очередную бомбежку трубу снесло взрывной волной.
В. ЛЕМЕШЕВ. Первая бомбежка застала меня в школе, учительница меня задержала, день был красивый, солнечный, было хорошо видно, как летят бомбы. Бомбили здание облисполкома, в котором находилось все управление городом. Я выскочил из школы как ошарашенный. Смотрю, на земле лежит женщина. Крови немного вытекло, а убитая. К ней подошли люди. Хорошо помню: одна бомба упала на Пушкинскую, другая на Горького — попадала в здание, стоящее на углу Соборного, тогда его звали «профессорский» дом. Спустя несколько часов после бомбежки мы туда пошли. Там снесло целый угол и были видны обнаженные квартиры, свисали кровати, мебель…
Е. КОМИССАРОВ. Мы, пацаны, с немецкими самолетами разобрались. Скажем, если они летят чуть в сторону — лезем на крышу. Смотреть, куда бомбы падать будут — информируем взрослых. Но если самолеты летят курсом на тебя, стой спиной ко входу в щель. И смотри в оба! Так же, как немецкий летчик знает, когда надо нажать на гашетку, так и мы чувствовали тот момент, когда черные капельки, отделившись от самолета, полетят вниз. Тут уж забивайся поглубже!
Наших самолетов в воздухе почти не было. Один лишь раз мы видели, как наш тупорылый истребитель, «ишачок», как их называли, ввязался в драку с немецкими самолетами. Скоро у него кончились патроны. Он вертелся, стараясь оторваться от немцев. А те хладнокровно преследовали его. Истребитель подбили-таки, он задымился. Нам показалось, что он падает прямо на наш двор. Смотрим: из него что-то вывалилось. Толька, сосед, кричит: «Вымпел летчик выбросил!» А это летчик с обгорелым парашютом из кабины вывалился…
М. ВДОВИН. 26 октября примерно в три часа дня немец сыпанул целую кучу мелких бомб на район кожзавода, винзавода «Азервинтреста», дрожзавода. Главное, он разбил все корпуса железнодорожной больницы. Это ж надо было догадаться: когда началась война, крыши всех корпусов больницы были выкрашены камуфляжной краской, а она сверху хорошо видна. На эту мишень и шли самолеты.
Е. КОМИССАРОВ. Война началась для меня, а мне было 11 лет, с приказа сдать приемники. Все почувствовали, что это серьезно и дружно потащили их на особые пункты. У нас был СИ-235 — простой ящик с квадратной дыркой посредине и двумя ручками. Мне нравилось крутить в приемнике ручку и слушать иностранную речь. Себя как-то умнее чувствуешь. Иной раз запомню какое-нибудь слово, да и вверну небрежно в разговоре с уличными приятелями.
Второй потерей была овчарка Рекс. Это был красивый крупный пес. Ее специально обучали собачьим премудростям в обществе «ОСОАВИАХИМ». Даже собачий паек получал наш Рекс. Его мобилизовали в армию. Как нам объяснили: «Ловить парашютистов». Немецкая овчарка будет ловить немецких диверсантов! И гордость была за Рекса и жалко было терять хорошего друга.
Взамен дали выбракованную тощую овчарку по кличке Амур. Недолго жил у нас этот пес. Сдох в тот день, когда в город вошли немцы. Немецкая овчарка не пережила немецкого нашествия.
В. СЕМИНА-КОНОНЫХИНА. Мы жили на окраине, в Красном городе-саде, на улице 2-ой Кольцевой, дом 125. Так что у меня взгляд «окраинного» человека.
Город готовился к обороне. У нас три раза дома стояли стройбатовцы. Они рыли окопы и сооружали укрепления.
Их кормили обычно пшеничным супом, они его называли «суп-блондинка». И говорили, что от него «кишки слипаются». С питанием тогда у нас еще было нормально. Мама приносила мешками огромных сазанов и запекала их в коробе.
Солдаты приходили под вечер усталые, замерзшие, и как они говорили «отогревали душу борщом». Был среди них огромный малограмотный парень Яша, с Урала. Грузин Шота учил меня играть на цимбалах. Были еще Костя, Ваня, Пантелей Карпович. Я у него спрашивала: «Сколько людей в роте?» А он смеется: «В роте — зубы». Мы с ними подружились. Когда они уехали, мама с ними переписывалась. Почти все они погибли под Таганрогом. Ваня пропал без вести, Пантелей Карпович вернулся без ноги — он-то и рассказал о судьбе наших постояльцев.
Е. КОМИССАРОВ. Войну мы по-настоящему почувствовали, когда немецкие самолеты появились над городом. В подвалах домов срочно оборудовались бомбоубежища. Окна домов заклеивались полосками бумаг крест-накрест. Взрывной волной стекла дробились. Но не разлетались и не ранили людей.
Немецкие самолеты летели обычно гусиным клином, по девять штук. С севера на юг. Бомбить батайский железнодорожный узел. Город пока не трогали. Для нас, пацанов, это был волнующий воздушный спектакль. Конечно, под ложечкой сосало немного, но страха настоящего еще не было. Пока первая бомба не свалилась «на голову».
