Владислав Смирнов - Ростов под тенью свастики
Хочу заранее предупредить читателей: эта книга — не научное исследование, не документальное повествование. Она не охватывает репрезентативный круг собеседников. Главное, как мне кажется, она создает правдивую картину оккупации и показывает основное: как существовали люди в этой «страшноватой жизни» (Л. Григорьян), что они чувствовали, как переживали неожиданное лихолетье.
Наша пропаганда привыкла писать и говорить о войне, особенно об оккупации, в одном свете: о зверствах фашистов на захваченных территориях. Некоторые факты из рассказов очевидцев могут показаться людям, привыкшим к такому «одноцветному» освещению событий неправдоподобными, даже «вражескими». Они могут не принять их, возражать и говорить об авторе как об «очернителе истории».
Здесь я хочу сказать очень важные слова. Не только советские люди, но и оккупанты вели себя по-разному, потому что люди, несмотря на их пропагандистское «усреднение», — разные. Да, были такие немцы, которые помогали советским людям (в основном в мелочах, конечно), подкармливали детей, давали им шоколадки. Но это вовсе не значит, что я обеляю захватчиков. Я просто пишу ту часть правды, которую я узнал. Зачем, можете спросить вы, нужна такая правда? В первую очередь для истории Ростова. Долгие годы нам трактовали историю однобоко, «обеленно», усеченно. Пропагандистские стереотипы, шаблоны, штампы воспитывали идеологических винтиков страны, которые должны были свято верить в то, что им говорили. Некоторые до сих пор не могут снять с себя эти пропагандистские «шоры». И я думаю — не снимут их до конца своей жизни — такова психология внушения, так «устроены мозги» определенной части людей. Такая «правда» нужна руководителям тоталитарных государств: так проще строить людей в колонны и вести их, управлять ими. И это не такая простая и однозначная проблема, как может показаться на первый взгляд. «Зацементированные» мозги не приемлют всего объема правды. Свободный человек, как мне думается, должен размышлять о жизни сам, опираясь на опыт живой жизни, а не ждать искусственных пропагандистских рецептов: изучать литературу, размышлять над теми вопросами, которые ставит перед ним действительность, и создавать собственную систему мировосприятия, мироотношения, мировидения и мировоззрения. Я думаю, что сейчас так живет большинство россиян. Почему взгляды и подходы к жизни у некоторых групп людей разные? Потому что жизнь у них разная.
Подчеркну еще раз. Да, были такие немцы, которые вели себя, скажем так, с элементами человеческого достоинства, иногда даже сострадания (таких было, кстати совсем немного, иначе и война была бы другой).
Основную массу захватчиков «делала» безжалостная фашистская машина, но человеческие качества личности иногда пересиливали воздействие этой антигуманистической системы.
В одном из писем, которое я получил после выступления по радио, женщина рассказывала трагическую историю своей жизни.
В письме говорится о том, как во время бомбежки на окраине села, в зарослях терновника, где прятались наши люди от фашистских самолетов, погибла женщина-беженка, мать троих детей (погиб и ее маленький сын), один наш израненный солдат из разгромленного госпиталя. Молодая женщина, оказавшаяся рядом, взяла двух маленьких девочек. И воспитала их. Она не вышла замуж, а посвятила свою жизнь чужим детям. У одной девочки, отброшенной взрывной волной на колючки густого терновника, была практически оторвана левая ручка (она-то и написала письмо-отклик на мое выступление по радио, в нем — записи со слов приемной матери).
«Заскочили к нам в дом как-то немцы, чего-нибудь поесть хватануть. А тут гол-гола. Нечего взять. Один немец услышал плачь детей, увидел израненную девочку, он немного говорил по-русски, оказался врач. Говорит: „Матка, что делаешь (она как раз перевязывала тряпьем девочку). Операция срочно нужна“. А женщина спрашивает: „А ты врач?“, — отвечает: „Да, работаю в госпитале на той стороне села…“. — „Ну вот сделай моему ребенку операцию. Помоги, сделай доброе дело“. — „Нет, говорит, все слишком серьезно. Дома операцию делать нельзя, мне инструменты нужны, приноси туда, в лазарет. Не бойся, дети не виноваты, что идет война. У нас тоже есть дети“. И вот мамка однажды решилась. Что будет, то будет! Завернула меня в одеяльце и понесла в немецкий лазарет. Там немцы и сделали мне операцию. Но левая рука так и не работает, потому что она от ран висела буквально „на волоске“».
Это письмо из Кагальницкого района прислала Г. М. Махонина — та самая девочка, которую подобрала в терновнике жительница села Ново-Батайское — Лидия.
Все письмо — практически описание тяжелейшей жизни «мамки» двух чужих детей: сколько мук и унижений испытали эти люди, попавшие под бомбы.
Немецкий врач спас девочку, но ведь в ее беде виновен летчик. Я специально рассказал эту показательную историю. Летчик и его бомбардировщик — это система, безжалостная машина, которая уничтожает все подряд. А врач — отдельная личность, которая может проявить и проявляет гуманизм.
Мы не должны забывать главное: мы вели тотальную войну с захватчиками, пришедшими нас покорить. И меня в том числе. Моего отца, Вячеслава Ефимовича, взяли на финскую войну прямо с урока истории в небольшом городке Меленки, что находится под Муромом. Мне было тогда два с половиной месяца. Эшелон с новобранцами, которые никогда не стреляли из винтовки, везли на фронт, но та «странная» зимняя война с финнами закончилась и их направили в только что присоединенные области Западной Украины. Отец встретил войну в 20 километрах от границы, попал в окружение, стал комиссаром партизанского отряда «Грозный», действовавшего на правобережье Днепра, под Винницей. Ему повезло, он вернулся живым, с легким ранением в руку. Вернулся с орденом Отечественной воины I степени и медалями. Так вот он защищал не только всю советскую страну, но конкретно нас с мамой.
Фашисты пришли завоевать нашу землю, сделать нас рабами. Оккупанты совершали страшные злодеяния, расстреливали мирных жителей, грабили, разоряли все, что можно… Поэтому именно на этом я делаю основной акцент. Это — главная правда об оккупации. Немного статистики.
За время оккупации гитлеровцы уничтожили в Ростове 40 тысяч жителей; 53 тысячи угнали в Германию; были разрушены почти все промышленные предприятия, культурно-бытовые учреждения. Из 2,1 миллиона квадратных метров жилой площади было уничтожено около 0,8 млн кв. м. Значительно повреждено свыше 1 миллиона квадратных метров. Около 12 тысяч домов было разрушено полностью.
В 1944 году в Ростове была издана специальная книга-альбом, в которой содержались фотографии разрушенных наиболее значительных зданий — горы бетона, груды кирпича и искореженного металла. Вот он — след фашистских орд, страшный знак оккупации, тень свастики, упавшая на прекрасный город.
То, что Ростов понес такие значительные материальные и людские потери во время оккупации, также усиливает значимость документального материала в рассказах очевидцев. Он выстрадал судьбу «показательного» города. В нашей литературе есть «Блокадная книга» Д. Гранина и А. Адамовича. В ней рассказывается о том, что пережили ленинградцы в годы блокады. Есть книги С. Алексиевич «У войны не женское лицо», посвященная женщинам на войне и есть ее документальное повествование о детях на войне. Но у нас пока нет книги о том, как переживали советские люди фашистскую оккупацию в конкретном городе.
Ростов — крупный центр, он перенес две оккупации, одну сравнительно короткую (14–29 ноября 1941 года), другую — продолжительную (24 июля 1942–14 февраля 1943 года). Это южный колоритный город, с многонациональным населением. Он был не только дважды оккупирован, но и являлся важнейшим стратегическим пунктом, который очень много значил для воюющих сторон и стягивал военные, экономические, политические, психологические линии в один узел.
Война — это не только огромные жертвы среди военных и гражданских лиц. Это еще напряженный труд советских людей в тылу, неимоверные страдания и лишения миллионов людей.
Страшные раны войны: разрушение промышленных предприятий, объектов культуры, жилого фонда, жизнь миллионов раненых, обреченных после войны на мучения, переживание людей, потерявших родных и близких — все это еще долгие годы было основой тяжелой послевоенной жизни. Особенно в 1943–1946 годы (в 1946 году в СССР был неурожай и голод). Поэтому и эта жизнь была определена войной и оккупацией, она была как бы тенью уходящей свастики.
По мере накопления документального материала, я стал готовить циклы публикаций. Они прошли в журналах «Огонек» (№ 6, 1998), «Аэропорт. Ростов-на-Дону» (2005), газетах «Молот» (1996–1997), «Приазовский край» (1997–1998), «Аргументы и факты на Дону» (1996), «Кавказский край» (Пятигорск, 1996) и др.
Два раза я выступал по радио в 2000 и 2002 годах с большими передачами (их вела журналист Е. Джичоева), в которых рассказывал о том, как и какой материал я собирал и обращался к слушателям, бывшим в оккупации, присылать мне свои воспоминания. Я получал десятки писем (и это в наше «бесписьменное» время!), записал десятки адресов и телефонов.
