Там, в Финляндии… - Луканин Михаил Александрович

Схватив Кандалакшу за шиворот, он затаскивает его на кухню.

— Показывай, где суп, хлеб где! — и, улучив момент, когда ничего не подозревающий Кандалакша склоняется над ведрами, схватывает увесистый массивный черпак и с маху обрушивает его на лесоруба, приговаривая при этом:

— Вот тебе суп! А вот это хлеб!

Когда оглушенный ударами Кандалакша валится на пол, повар, не выпуская черпака из руки, хватает его за ворот и, подтащив к дверям, вышвыривает к нашим ногам.

— Чего стали? — в бешеном исступлении орет он на нас. — Тоже супу с хлебом? Так я сейчас дам! Всех досыта накормлю!

Подняв черпак, он кидается с ним на нас. Разогнав нас, он с непоколебимым достоинством возвращается на кухню и невозмутимо захлопывает за собою дверь. Упрашивать — бесполезно, жаловаться — некому. На нас законы не распространяются — мы вне закона. А что еще может быть ужаснее этого? Это означает, что не только любой немец, но каждый из этих немецких прихвостней вправе прикончить любого из нас и ни за что не ответить. Недаром они ведут себя с нами столь нагло и безнаказанно. Волоча за собой оглушенного товарища, мы молча возвращаемся в палатку. Когда двери закрываются за последним из нас, мы все в том же молчании, с тоскливым нытьем голодного желудка и в состоянии полного угнетения расползаемся по своим местам и укладываемся спать.

— Вот и отдохнули, и поели! — охая от боли, сетует очнувшийся лесоруб. — День убиваешься на холоду да работе, думаешь, хоть в лагере обогреешься и отдохнешь, а вернешься сюда — и здесь жизни нет. На трассе немцы забивают насмерть, в лагере — свои изгаляются.

— Сейчас только разобрался в этом? — слышится слабый голос Андрея. — Давно бы пора понять, что у нас здесь два лютых врага — гитлеровцы и их прихлебатели из нашего же брата. Что фашисты к нам беспощадны, это еще понятно. Это у них от ненависти ко всему советскому. А вот чем можно оправдать поведение наших же соотечественников, свирепствующих полицаями и переводчиками, и тех, что окопались по баням, кухням, а нередко — в санчастях и всякого рода мастерских, как объяснить вот их гнусное отношение к своим же погибающим товарищам? Всем должно быть ясно, что честный советский человек, где бы он ни оказался, не будет таким выродком и предателем. Такими могут быть только явные сволочи, спасающие собственную шкуру, да всякого рода уголовное отребье, бывшее кулачье и злобствующие отщепенцы, сводящие свои счеты с Советской властью и ныне вымещающие все свое зло именно на нас. Война и плен развязали им руки, и вот теперь, чувствуя свою безнаказанность, они и злобствуют, загоняя нас в могилу.

Ничем не поколебать его убеждений, бесхитростно-простых, беспощадно-резких и предельно правдивых, и нам нечем ему возразить, опровергнуть или поставить под сомнение его доводы.

— Поприкончат они нас всех! К тому идет… И никуда нам от этого не деться, — вырывается внезапно с тоской у Алешки.

— А ничего не поделаешь! Такая уж, видно, нам судьба прописана, а от нее, как известно, никуда не уйдешь. Что на роду написано, того не миновать. Терпеть приходится — сам господь бог велел, — садится на своего любимого конька Папа Римский.

— Э-э-э, нет! Так не пойдет! Эвон куда загнули! — возражает Андрей. — Папу с Лешкой послушать, так конец свету пришел, и ничего уж с этим не поделать. Одно остается — поднять по-тараканьи лапки кверху и покорно ждать, когда тебя раздавят. Да опомнитесь, мужики! Я-то уважал вас всех за вашу спаянность, стойкость и непримиримость, а они вон к чему призывают! Экими слабодушными нытиками и примиренцами оказались. Ведь до сих пор крепились, переживали черт знает что, но не сдавались. И вот, на тебе, куда что подевалось? Стоило только пережить сегодняшнее, как тут же пали духом. А вам ли привыкать к голоду, морозам и зверским побоям? Да гоните вы от себя тоску и отчаяние, они до добра не доведут! Грош нам всем цена, если поддадимся унынию и упадку. В них-то и кроется наша погибель. Назло врагам нам следует беречь свои силы и не поддаваться слабостям. В этом наше спасение! Для нас еще не все потеряно. Верьте же в это, крепитесь и будьте стойкими и несгибаемыми до конца! Я так надеюсь на вас, дорогие вы мои!

Его слова звучат резким диссонансом нашей общей подавленности, они полны глубочайшей веры в наши собственные силы и окрыляющей надежды о нашем будущем, что мы невольно все воспрянули духом и приободрились. И нам остается при этом только изумляться тому, что эти обнадеживающие и воодушевляющие призывы исходят не от кого-то сильного, крепкого и властного, а от полуживого, забитого, буквально стоящего на краю могилы Андрея Осокина.

Только глубокой ночью стихают в палатке теплые задушевные разговоры и воцаряется сонная тишина, прерываемая изредка бредовыми вскрикиваниями да стонами измученных и измордованных людей.

…Банный день не проходит нам даром. Утром, перед самым выходом на трассу, троих наших товарищей перетаскивают в ревир. Из оставшихся едва ли не каждый жалуется на колющие боли в груди и корчится в приступах мучительно-удушливого сухого кашля.

Неоправдавшаяся уловка

С некоторых пор мы замечаем разительную перемену в немцах. Они стали вести себя иначе. Совсем недавно жестокие и требовательные до беспощадности, теперь они безразличны и к нам, и к тому, как мы выполняем работы. Еще вчера, выходя на трассу, каждый из нас думал, вернется ли он живым с работы или его приволокут бездыханным, сегодня этого нет и в помине. С полной уверенностью, что день пройдет благополучно, мы теперь спокойно выходим из лагеря, не изнуряем себя на работе и невредимыми возвращаемся обратно. Таковы последствия этого загадочного и необъяснимого пока для нас превращения в немцах.

Все началось с того, что, выйдя однажды на работу и следуя нашим неписаным правилам, мы по выходе из лагеря делаем неизменную попытку затянуть переход. Понуро опустив головы, обогревая руки в карманах, мы еле перетаскиваем ноги со шпалы на шпалу, ежеминутно ожидая обычного разоблачения и последующего за ним самого решительного пресечения нашей уловки. Но проходит полчаса, целый час, как мы находимся в пути, а немцы и не думают подгонять нас, прибегая к обычным в этих случаях принуждениям и побоям.

— Что это с ними сегодня такое, словно забыли о нас? — ломаем мы головы.

Постоянная близость смерти выработала в нас целый свод своеобразных правил, которых мы строго и неизменно придерживаемся. Ты живешь всего лишь одной минутой, трактует одно из них, следующая за ней может стать для тебя последней. Поэтому пользуйся каждым удобным случаем, гласит другое правило, чтобы облегчить свое положение. Помни, что такого случая может больше не представиться, утверждается в третьем, и, упустив его, ты сам станешь причиной и виновником собственных бед и несчастий.

Следуя этим правилам, мы сбавляем шаг. Проходит для нас безнаказанным и это. Немцы не думают нас подгонять, словно не замечая происходящего. Казалось, они утратили всякий интерес к нашим особам, проявляя глубочайшее равнодушие к переходу и словно предоставляя нам самим располагать временем по своему усмотрению. Эту неожиданно представившуюся нам возможность мы незамедлительно используем так, как нам подсказывает наше сознание и обстановка. Вместо обычных полутора часов на этот раз мы растягиваем переход почти на два часа. Мало того, немцы не пытаются наверстать на работе упущенное при переходе время.

И этим дело не ограничивается! Как это ни странно, но в этот день ни один из пленных не был избит, немцы даже не сочли нужным ни орать на нас, ни контролировать нашу работу. Это окончательно разожгло наше любопытство. Бес любознательности подстрекает нас испытать, насколько же прочно и длительно создавшееся положение. Павло-Радио первым отваживается провести испытание немецких нервов. Со свойственной ему наглостью, он облокачивается на лопату и на глазах у конвоя, задрав голову в небо, застывает в самой непринужденной созерцательной позе. Позволь он подобное вчера, эта дерзость не прошла бы ему даром. Самое меньшее, на что можно было бы рассчитывать при этом, — это несколько дней полуобморочного состояния в лагерной санчасти. Но и эта выходка Павло сходит ему с рук и остается безнаказанной. Пример Павло заразителен. Ободренный успешным поступком товарища, его примеру следует Полковник, к нему присоединяется еще несколько человек, и вскоре почти половина команды, оставив работу, замирает в самых необычных позах. Для нас ясно, что немцы не могут не замечать нашего поведения, но они остаются по-прежнему безучастными.