Борис Бурлак - Граненое время
— Не ожидал я этого, Василий Александрович. Зря меня разукрасили.
— Ладно, ладно, без интеллигентских штучек! И откуда ты такой старомодный интеллигент? Пусть знают наших! Сегодня, к примеру, звонит председатель совнархоза, интересуется, каких и сколько материалов не хватает. Очень любезен, внимателен. Верно, только что прочел о тебе и твоей бригаде и спохватился, заказал междугородный разговор! Ты, может, спас нашу стройку. Теперь ни у кого не поднимется рука, чтобы законсервировать ее на зиму.
— Вы все шутите, Василий Александрович.
— Шучу, шучу! Но в то же время и не шучу. На стройке, как и на фронте: иногда спасает положение один-единственный человек.
— Я слыхал, что вы собираетесь в Ригу?
— Верно, завтра еду. Пиши письма, передам.
— Никого у меня там не осталось.
— Ой ли! Наверняка есть какая-нибудь Аусма или Аустра!
— Честное слово, никого. А Ригу я люблю. Вспоминаю каждый день.
— Ладно, поклонюсь всей Риге.
— Вы надолго туда?
— Недельки на две. Вернусь уже вместе с Ольгой Яновной и Ритой.
— Значит, насовсем? Вот о вас бы надо писать-то.
— Ладненько, не будем объясняться друг другу в любви!..
В коридоре, проходя мимо планового отдела, Федор приостановился, — зайти или не зайти? — и тут его окликнули. Он торопливо обернулся: да, это была Надежда Николаевна. В темной узкой юбке и ослепительно белой кофточке с подвернутыми рукавами, туго перехваченная черным шевровым поясом с овальной пряжкой, она выглядела еще стройнее.
— Что же вы не заходите, Герасимов? — певуче заговорила она, мягко пожимая его заскорузлую большую руку. — Не иначе, как зазнались, а? — Она с любопытством разглядывала его, точно действительно он сильно изменился.
— Некогда, заканчиваем школу.
— К слову пришлось, нужна подробная сводка о выработке бригады в августе.
— Я аккуратно отчитываюсь перед начальником участка.
— Возможно, найдете все же время составить сводку и для планового отдела?
— Завтра пришлю.
— Пожалуйста, Федор Михайлович, сделайте милость.
— Зачем вы смеетесь надо мной, Надежда Николаевна? — прямо спросил он и, не дожидаясь ответа, пошел своей дорогой.
Надя виновато улыбнулась, постояла в рассеянной задумчивости, пока он вышагивал по коридору. «Обиделся», — решила она, недовольная своим характером.
Ей что — играет, забавляется, видя по глазам, что он неравнодушен. Нет-нет, надо выбросить из головы все это. Зачем унижаться, выглядеть смешным? Неровня, значит неровня... Но легко сказать: выбросить из головы! Весь день она стояла перед ним в этой ослепительно белой кофточке, туго перетянутая черным пояском, насмешливая и гордая. Чем внимательнее приглядывался он к ней сейчас, как бы из-за укрытия, тем яснее понимал свою беспомощность. Уж лучше бы она вышла замуж, пусть за кого угодно. Тогда бы все определилось окончательно. А если написать ей? Может быть, откликнется? Да нет, к чему себя обманывать! Ждать трудно, но лучше ждать, чем потерять и малую надежду. Потерять недолго, еще успеется. Любовь, как порожистая река: минует перекат и успокоится, затихнет сама собой.
...Синев улетал чуть свет. Его провожали одни мужчины: брат Захар, примчавшийся из совхоза накануне, Алексей Викторович, Владислав и Федор. Пока летчик осматривал машину, они прогуливались по аэродрому, если можно так назвать эти несколько гектаров целины, где стоял полевой вагончик вместо вокзала, и рядом с ним была раскинута туристская палатка. Все тут по-свойски просто: иной пассажир с удовольствием располагался в густой траве и сладко дремал в ожидании самолета. Отсюда начинался тот воздушный проселок, что выводит на главную восточную магистраль, по которой курсируют «ТУ-104», «ИЛ-18», «АН-10». Федор представил себе сейчас, как это Василий Александрович, сделав в течение дня две пересадки, вечером окажется на берегу Рижского залива. Ему даже почудилось здесь, на летном поле, расположенном в километре от строительной площадки, будто Рига приблизилась вплотную, так, что долетает шум прибоя в Балтийском море. Да нет, это шелестит под ветром буйный ковыль.
— Готов! — крикнул летчик.
Они подошли к небесному такси «супер-аэро».
— Ну, Федя, не унывай! — сказал Василий Александрович. — Привет твой передам непременно, как договорились.
— Счастливого вам пути.
— Ни пуха ни пера! — сказал Захар.
— Смотри, не задерживайся там в курортной зоне! — погрозился Братчиков.
Самолет разбежался, упруго оттолкнувшись, начал круто набирать высоту. С ближнего пригорка взлетели беркуты. Сделав прощальный круг над аэродромом, «супер» взял курс на запад. Резвящийся подорлик с минуту сопровождал его, потом отстал, присоединился к старым беркутам, плавно кружившим над окрестной степью.
Федор почувствовал себя кругом одиноким. Что же он такое оставил в Риге? Отчего ему сделалось вдруг грустно?
Вечером, под настроение, он решил все-таки написать Бороздиной. Пусть не ответит. Пусть посмеется над ним (жить на одном пятачке земли и переписываться друг с другом!). Пусть отчитает его при первой же встрече. Это ее право...
10
Чего греха таить, Синев тоже тосковал по Риге. Хороша, очень хороша, никуда бы и не уезжал отсюда, если бы встретились пораньше. Однако теперь не начнешь жизнь сызнова. Остается лишь одно — изредка поглядывать на нее со стороны; ну, может, иногда и встретиться, будто невзначай, лицом к лицу, и тем быть довольным. Впрочем, все это блажь. Пройдет с течением времени.
К вечеру на горизонте показался огромный ковш Рижского залива, которым Балтика в штормовые дни выбрасывает на берег тончайший песок вместе с янтарем, — пусть люди подивятся несметному богатству моря! Вот оно привольно разлилось внизу, и самолет, снижаясь, пошел на посадку. Василий Александрович прильнул к иллюминатору: Рига медленно кружилась перед ним во всем великолепии осеннего наряда. Учтиво поклонившись заоблачным гостям, она скрылась за тяжелым занавесом парков, «ИЛ-18» мягко коснулся бетонной дорожки аэродрома.
Василий Александрович взял такси и отправился на взморье. Навстречу то и дело попадались грузовики, это дачники переезжали на зимние квартиры: скоро сентябрь, ребятам пора в школу. А он и не заметил, как пролетело лето. Только сейчас, наблюдая массовое переселение рижан, он остро ощутил приближение осени.
Лиелупе, Булдури, Дзинтари, Майори, Дубулты. Давно знакомые прибрежные места. Василий Александрович присматривался к людям: вот эти мужчины определенно здесь впервые, их лица светятся той тихой радостью, когда человек, вдоволь поработав, с детским умилением оглядывается вокруг; а эта скучающая дама в цветастом кимоно и чернявый субъект наверняка бывалые курортные птицы, которым пора на далекий юг, куда-нибудь в Ялту или в Сочи, чтобы, упаси боже, не опоздать к бархатному сезону. На стройку бы их!
— Стоп, — сказал он водителю, когда машина поравнялась с одноэтажным домиком под высоченной елью.
Навстречу ему выбежала Рита. Она опрометью бросилась к отцу, который не успел еще рассчитаться за такси, и повисла на его сильной шее.
— А мать на работе? — спросил он, отпустив шофера.
— Ты же, как обычно, явился без предупреждения! Еще несколько минут — и меня не застал бы дома.
Верно, еще несколько лет — и дочь уже не застанешь дома никогда. Невеста, совсем невеста.
Он преувеличивал: Рита в свои семнадцать лет была по-прежнему беззаботной девочкой. Первая любовь не спешила к ней, не звала ее, не мучила бессонницей. Как хорошо, когда любовь запаздывает в эту пору.
— Есть хочешь? — спросила она, едва открыв дверь на застекленную веранду.
— Подождем мать.
— Долго ждать. Я сейчас приготовлю окрошку, пожарю котлеты, сбегаю за пивом. Хорошо? — И она принялась хозяйничать на кухне, из которой открывался вид на опустевший пионерский лагерь.
Он устало откинулся на спинку плетеного кресла, с удовольствием вытянул ноги, закрыл глаза. И сразу же очутился опять в дороге: она петляет меж грозовыми тучами, падает в глубокие воздушные овраги, снова взбегает на облачные пригорки (а еще говорят, что поднебесный путь самый прямой и ровный).
— Папа, папочка, ты спишь?! — рассмеялась Рита.
Он очнулся и, как мальчишка, застигнутый на месте преступления, почувствовал себя неловко.
— Старею, Маргарита.
— Вот глупости! Ты у нас совершенно, ну, совершенно молодой! Это ты устал сегодня с непривычки.
— Верно, летчик из меня уже не выйдет.
— Садись поешь. Вот тебе твое темное пиво. Может быть, хочешь вина? Выпей, как ты говоришь, для тонуса!
— Ну-ну, давай, давай, — все еще приглядываясь к ней, согласился он.
Плотно закусив, предложил:
— А не пройтись ли нам к морю?
— Соскучился?.. Не отрицай! Соскучился, соскучился, вижу по глазам!
