Максим Михайлов - Чего не прощает ракетчик
— Наблюдаю подлет. Есть поражение! — звенящим от сдерживаемого волнения голосом докладывает Капеллан.
— Наблюдаю вспухание и пропадание отметки, — деловито подтверждает Померанец.
Севастьянов мучительно долго выдыхает жгущий легкие воздух, оказывается, он все последнее время не дышал, просто забыл, что это необходимо.
— По данным измерительного комплекса цель поражена, — хрипит динамик громкой связи. — Всем спасибо. По боевой работе отбой. Привести средства в исходное положение, об исполнении доложить.
Их окликают с лихо затормозившей рядом машины.
— Эй, стрелки, там измерятели дали координаты точки падения. Не хотите съездить на мишень поглядеть.
Померанец осматривающий покрытую копотью пусковую балку лишь отрицательно мотает головой, не удостаивая полевиков ответом. Капеллан, похоже, и вовсе не расслышал предложения, деловито копошится внутри машины, брякая инструментами. Севастьянов уже набирает в рот воздуха, чтобы крикнуть в ответ что-нибудь разухабисто-отрицательное, но неожиданно натыкается на умоляющий взгляд Грома. Высказать свое мнение в присутствии старших авторитетных испытателей молодой конечно не решается, но вот глазами попросить может. Севастьянов тяжело вздыхает, ох, что-то не в тему добрый я сегодня и, сложив ладони рупором, кричит торчащему из кабины полевику:
— Далеко ехать-то?
— Да нет, километров десять по прямой, не больше!
— Ладно, уговорил, черт языкастый! Едем!
— Ну, лезьте в кузов, в кабине местов нема!
Гром, издав радостный боевой клич, обезьяной взлетает на высокий борт запыленного «шишарика», Севастьянов взбирается вслед за ним неспешно и обстоятельно, тщательно соблюдая свое королевское достоинство. Как же, начальник расчета стрелков, это вам не хухры-мухры… Надо блюсти авторитет, не то корона вмиг с башки упадет…
Ехать действительно пришлось совсем не долго, уже через двадцать минут переваливания по тряскому бездорожью впереди начинает маячить серебристая туша мишени. На задранном вверх обломке крыла отчетливо маячит красная звезда. Севастьянов удивленно разглядывал ее все то время, пока они приближались. Раньше он такого не замечал. Интересно, кто это додумался рисовать армейскую символику на изначально предназначенных для закланья мишенях. Ведь как-то даже неудобно получается, словно по своим стреляешь… Да и сама мишень какая-то необычная, слишком здоровая что ли… Словно бы настоящий боевой самолет.
Неожиданно Севастьянов почувствовал, как тело пронзила неприятная нервная дрожь, первый симптом накатывающего откуда-то изнутри мощной приливной волной дурного предчувствия. Чем ближе подъезжал «шишарик» к выгоревшей проплешине посреди ровной как тарелка степи, тем больше Севастьянов уверялся в том, что на этот раз в качестве цели был использован самый настоящий самолет. Очень уж сложно принять за стандартную мишень это когда-то грациозное, а сейчас грубо изломанное неведомой силой серебристое тело, наполовину зарывшееся в жесткий слежавшийся песок казахстанской степи.
В ставшую внезапно звеняще пустой, запульсировавшую нездоровым жаром голову неясными обрывками полезли все известные Севастьянову случаи авиакатастроф и случайных накрытий заблудившихся в непогоду и вышедших на военные объекты гражданских самолетов. Дрожащие пальцы судорожно впились в шатающийся борт грузовика. Он уже почти не сомневался, что они завалили сбившийся с курса гражданский самолет, случайно оказавшийся в небе над полигоном именно в момент пуска мишени и по ошибке принятый за нее. Оставалось только надеяться, что на борту не было пассажиров. "Конечно, не было, — подсказал изнутри кто-то незнакомый, даже сейчас сохранивший холодную рациональность. — Иначе сейчас трупы были бы раскиданы по всей степи". Несмотря на подчеркнутую жестокость мысли, в ней был известный резон, и Севастьянов облегченно перевел дух. "А летчики? Экипаж? Как же экипаж?" — вспомнил почти тут же. И сразу нашел ответ на свой вопрос. Оранжевое полотно парашютного шелка само собой притянуло взгляд. Скрученное смятой тряпкой оно валялось чуть поодаль. Тут же распростершись навзничь широко раскинув в стороны руки и ноги лежал летчик в пятнистом армейском комбинезоне и серо-стальном, похожем на мотоциклетный шлеме на голове. "Значит все-таки армейский борт, не гражданский…" — мелькнула чужая отстраненная мысль. А сжатый кулак уже вовсю молотил по кабине.
— Эй! Не видишь что ли, тут летчик! Давай к нему!
Рассерженно чихнув движком и обиженно рыкнув пониженной передачей «шишарик» ловко довернулся, плюща мелкие степные кочки рубленым протектором колес. Остановились прямо над телом, всего в нескольких метрах. Севастьянов перескочил через борт, даже не дожидаясь, пока машина окончательно встанет. Сухая, растрескавшаяся от жара земля, больно ударила по ногам, взметнулись из-под каблуков облачка мелкой пыли.
Летчик лежал всего в двух шагах. Руки и ноги расслабленно раскинуты в стороны, ногти скрюченных пальцев безжалостно впились в ладони, да так и застыли в навечно сведшей их судороге. Забрало шлема опущено на лицо и густо заляпано изнутри темной вишневого цвета кровью. Мертв. Никаких сомнений. Ран на теле не видно, да и парашют вроде бы исправно раскрылся. Значит, успел катапультироваться еще до попадания ракеты, возможно, думал, что спасся, но тут его настигла ударная волна, разрывая кровеносные сосуды, плюща внутренние органы, выбивая из глазниц вскипевший мозг. Преодолевая отвратительную ватную слабость в коленях, Севастьянов сделал шаг к распростертому на земле телу.
Неожиданно откуда-то сзади, из-за плеча вывернулся Гром. Севастьянов лишь мельком окинул старлея взглядом, но даже после такого беглого осмотра поразился произошедшей с ним в одночасье перемене. За время поездки черты лица молодого офицера странным образом вытянулись и заострились, вокруг глаз и губ залегли глубокие жесткие морщины, а сами глаза вдруг стали колючими и холодными, похожими на прозрачные кусочки льда. Форма тоже поменялась и из стандартной советской полевой хэбэшки вдруг стала пестрым чужим камуфляжем, а на ногах вместо хромовых сапог появились кургузые ботинки на толстой рифленой подошве. Ошарашенный такой переменой Севастьянов развернулся к неспешно выбирающемуся из кабины полевику и замер, не находя слов. Полевик оказался вообще незнакомым, горбоносым, заросшим сизой трехдневной щетиной. Такого кадра в их части в принципе быть не могло. Понятно, что боевые и так далее, но не бриться несколько дней, учитывая крутой нрав их начальника штаба, не мог себе позволить ни один офицер, а тем более солдат. Хуже того, заросший горбонос, как нечто само собой разумеющееся, тянул из кабины масляно блестящий иностранный автомат неведомой Севастьянову конструкции. Есть от чего полностью обалдеть! Впрочем, долго удивляться ему не позволил Гром.
— Что долетался, гондон штопанный?! — прошипел он, кривя губы в незнакомой обнажающей по-волчьи оскаленные зубы усмешке.
Потом, сделав шаг вперед, он широко размахнулся и воткнул носок ботинка летчику в бок. Мертвое тело безвольно дернулось под его ударом, а Гром что-то утробно рыкнув пнул его еще и еще раз… Нацелился в голову, но пришедший в себя Севастьянов схватил его сзади за плечи.
— Гром, ты чего? Совсем обалдел?! Что делаешь, придурок?!
— Пусти! — хрипло выдохнул старлей.
Или уже не старлей вовсе… На чужом незнакомом камуфляже не было никаких знаков различия.
— Пусти, сказал! Разорву эту суку!
Отвлекшийся на рассматривание пустых без малейшего намека на звезды погон Севастьянов на секунду выпустил его плечо, и Гром тут же воспользовался его оплошностью, изо всех сил приложившись к мотнувшейся как футбольный мяч голове летчика. Сухо треснуло, отлетая в сторону пластиковое забрало, открывая залитое кровью, искаженное навечно застывшим страданием лицо с бурыми пятнами лопнувших сосудов. До боли знакомое и родное лицо… Лицо Никиты…
Из сна он буквально вылетел. Не проснулся, не выкопался из-под жаркой груды кошмаров, а словно бы выдрался одним судорожным рывком, подскочив над диванными подушками на добрый метр. Сведенные жестокой судорогой мышцы сжались в немедленной готовности не то драться невесть с кем, не то куда-то бежать сломя голову. И лишь потом он окончательно осознал себя, понял, что находится дома, а не в далекой выгоревшей степи около сбитого бомбера. Последним приветом предутреннего наваждения остался соленый вкус крови во рту от прокушенной губы, да еле слышный запах гари, невесть откуда взявшийся вдруг в комнате. "Это сон. Просто сон. Самый обычный кошмар и ничего больше. Ничего этого не было и нет", — как мог твердо и уверенно произнес Севастьянов, разгоняя остатки морока.
Правда не удержался и все же крутнул головой по сторонам, чтобы удостовериться окончательно, что он здесь один, что Гром и странный полевик растаяли безобидными предрассветными тенями. Нет, никого постороннего в комнате не наблюдалось, только метнулось прячась в дальнем углу мутно-серое облачко, причудливой формы, короткая игра света на границе падающего через неплотно прикрытую штору лунного луча. Севастьянов с минуту разглядывал подозрительный угол, но едва ухваченное краем глаза шевеление не повторялось, и он окончательно успокоившись, вздохнул с облегчением. Рубиновые цифры часов безжалостно высвечивали половину шестого утра.
