Ежи Анджеевский - Пепел и алмаз
В холле Косецкого ждала жена.
— Боже мой! — воскликнула она, едва он закрыл входную дверь. — Почему так долго? Я думала, он никогда не уйдет…
Косецкий посмотрел на нее, как на пустое место, и, не говоря ни слова, прошел мимо. Она хотела крикнуть: «Антоний!»— но спазма сдавила ей горло. Придя в себя, она бросилась за мужем, но дверь в кабинет закрылась. И прежде чем она успела ее открыть, он повернул ключ.
Свет в столовой не горел, и темнота в комнате сливалась с темнотой за окном. Вот тьму прорезал огненный зигзаг, и где-то совсем рядом раздался удар грома.
Алиция стала колотить в дверь.
— Антоний! Антоний!
Он не отвечал. Она крикнула еще раз. В ответ — ни звука. Он притаился за дверью и, боясь пошевельнуться, ждал, когда уйдет жена.
Через некоторое время она постучала снова и умоляюще прошептала:
— Антоний.
Огненные сполохи то и дело озаряли темноту. Вдруг хлынул дождь, — должно быть, очень сильный, потому что не прошло и минуты, а по водосточным желобам, уже пенясь, бежала вода. В саду дождь с плеском хлестал по лужам.
Алиция больше не стучала. Она довольно долго стояла под дверью и ждала, сама не зная чего. Наконец медленно отошла от двери. Антоний не шелохнулся. Только спустя минуту он заметил, что весь дрожит. Внутрь заползал, вызывая дрожь, леденящий, ядовитый холод, хорошо знакомый ему. Это был страх.
VI
Секретарь бургомистра Древновский явился в «Монополь» ровно в половине девятого, чтобы лично присмотреть за приготовлениями к вечернему приему.
Древновский не слишком высоко ценил свое теперешнее положение, хотя многие завидовали ему. Должность секретаря Свенцкого его временно устраивала, но он смотрел на нее лишь как на низшую ступень карьеры. Планы у него были смелые и далеко идущие. Ловкий, хитрый, обходительный, он умел произвести хорошее впечатление, а в последние месяцы и вовсе из кожи вон лез, чтобы втереться в доверие к своему шефу.
Для бургомистра Островца, до войны мелкого журналиста, политика и администрация были делом совершенно новым. Война забросила его сначала во Львов, потом в глубь Советского Союза, откуда он с Первой армией проделал длинный путь на родину. Когда правительство было в Люблине, он работал в одном из министерств. А в начале следующего года стал заведующим отделом пропаганды в Островце и с этой довольно скромной должности как-то неожиданно выдвинулся в бургомистры. Древновский имел все основания думать, что не просчитался, связывая свою карьеру со Свенцким.
А время для карьеры было самое подходящее, и надо было ловить момент. Из осколков, развалин, обломков, из хаоса послевоенной разрухи рождалась и медленно формировалась новая жизнь. Всюду ощущалась нехватка людей. Недовольные уклонялись от работы. Выжидали. А должности пустовали. И их занимали те, кто хотел и умел добиваться своего. Казалось, сама судьба благоприятствовала отважным. А в том, что Свенцкий не робкого десятка, Древновский не сомневался. Он делал на него ставку, как на лошадь на скачках. Но он зависел от Свенцкого и поэтому презирал его. Впрочем, скрывать это, как и многое другое, не составляло для него труда. В свои двадцать два года он достаточно хорошо знал жизнь, чтобы помнить: покуда ты мелкая сошка, надо забыть о самолюбии. «Немного благоразумия и расчетливости, — часто повторял он себе, — и можно вертеть людьми, как марионетками. А если эта игра к тому же еще и забавна — тем лучше. Даже рискуя, не надо терять чувства юмора. Иначе пропадешь». Но сам он слишком многого хотел от жизни, поэтому не мог смотреть на вещи легко. Бывали минуты, когда он вопреки своим принципам выходил из себя и нервничал. Особенно тяжелой была для него последняя неделя. Кто-то пустил слух, будто Свенцкого прочат в заместители министра. А в последние дни, неизвестно откуда, появилась новая версия. Согласно ей, Свенцкий направлялся на работу за границу. Несмотря на все старания, Древновский не мог докопаться до первоисточника туманных слухов и, что еще хуже, проверить, насколько они достоверны. Свенцкий молчал и делал вид, будто ничего не знает. Все это, конечно, могло быть липой. Но у Древновского был нюх на такие вещи, и на сей раз чутье его не обманывало. Что-то носилось в воздухе. Он немного рассчитывал на сегодняшний банкет, который Свенцкий устраивал в честь пребывания в Островце секретаря воеводского комитета партии, — надеялся выведать что-нибудь более определенное, когда водка развяжет языки.
Организацию банкета Свенцкий поручил ему, поэтому Древновский был заинтересован, чтобы все было честь по чести. Он чувствовал себя в некотором роде хозяином, это его возбуждало и заставляло нервничать. К тому же он был сегодня, к сожалению, не в форме.
Сдав в гардероб пальто и шляпу, он направился к зеркалу. Он любил посмотреть на себя в зеркало, это всегда действовало на него ободряюще. Древновский был высок ростом, хорошо сложен. Он знал, что нравится женщинам и располагает к себе мужчин.
Из ресторана как раз вышла большая компания, и пустой холл наполнился смеющимися, громко разговаривающими мужчинами и женщинами. Молодой человек неожиданно оказался в окружении незнакомых людей. Запахло духами и винным перегаром. Какая-то женщина громко повторяла: «Куда мы пойдем, куда пойдем?» Древновский хотел отойти в сторону и случайно взглянул на ее спутника. Увидев в двух шагах от себя полного мужчину в роговых очках, он тотчас же отвернулся. Это был известный в Островце адвокат Краевский. Древновский знал его с давних пор, когда еще мальчишкой заходил в его роскошную виллу. Мать Древновского была прачкой.
Отступил он слишком поспешно и слегка задел спутницу адвоката.
— Простите, — смущенно пробормотал он.
И, подойдя к зеркалу, окинул себя оценивающим взглядом. Все в порядке. Небрежным жестом пригладил волосы, поправил галстук. Но чувствовал он себя не так уверенно, как бы ему хотелось. Его тревожило, нет узнал ли его Краевский. По-видимому, нет. Но когда он уже хотел пройти в ресторан, то в глубине зеркала увидел Краевского, который что-то шептал своей даме, и инстинктивно почувствовал, что говорят о нем. В самом деле, молодая женщина, крашеная блондинка, обернулась и посмотрела в его сторону. К ним подошла остальная компания. И он услышал за спиной неприлично громкий шепот и чей-то смех.
Древновский побледнел, сжал кулаки и еще раз поправил галстук. В зеркале отражались любопытные, насмешливо улыбающиеся лица. Теперь не могло быть никаких сомнений. Они нисколько не стеснялись и почти что показывали на него пальцами. Это подействовало на него отрезвляюще. Он медленно отвернулся от зеркала и, направляясь к двери, бросил на веселую компанию мимолетный равнодушный взгляд. Когда он проходил мимо, шепот прекратился, и Древновский воспринял это как свою победу. Он презирал всех этих людей, они не стоили ненависти.
Так называемый зал для банкетов помещался в глубине ресторана, и, чтобы попасть туда, надо было пройти через общий зал. Это было низкое, не очень большое помещение с возвышением для оркестра, местом для танцев и столиками по бокам. Сейчас здесь было людно, шумно и накурено, а большинство столиков занято. Направо, в маленьком зале, похожем на мрачный, таинственный грот, помещался бар, в это время еще пустой. Настоящее веселье начиналось позже.
Оркестр играл популярную перед войной «Ослиную серенаду», и, чтобы пробраться на другой конец зала, Древновскому пришлось лавировать между танцующими. Вдруг кто-то схватил его за локоть. Это был Грошик, репортер «Островецкого голоса», маленький, чернявый человечек с помятым, прыщеватым лицом.
Древновский недолюбливал Грошика, хотя знал его, собственно, больше со слов Свенцкого, который был знаком с Грошиком еще до войны и даже работал с ним в одной столичной бульварной газетенке. Свенцкий не любил распространяться о своем прошлом, но о Грошике всегда отзывался с презрением, как о жалком писаке и пьянчуге.
Грошик был, как водится, навеселе. Он слегка покачивался на коротеньких ножках, а его маленькие, беспокойно бегающие глазки были прищурены.
— Добрый вечер, — холодно поздоровался с ним Древновский. — Развлекаетесь?
Грошик скривился.
— В этом-то бардаке?
Он пошатнулся и снова ухватил Древновского за локоть. Тот грубо оттолкнул его. У Грошика был неопрятный вид: грязная, мятая рубашка, куцый поношенный пиджачишко.
— Вам здесь не нравится? Такое изысканное общество, красивые женщины…
— Бардак! — повторил Грошик.
— Вы неправы. — И прежде чем тот успел что-либо сказать, протянул руку. — Простите, но я должен с вами проститься. Мне некогда.
Грошик, расставив ноги и засунув руки в карманы брюк, стоял в тесном проходе между столиками.
— Куда это вы спешите? На пожар, что ли?
— Простите, но я здесь по делам службы…
