Богдан Сушинский - Флотская богиня
Выяснив, что барон прибыл в штаб по собственной инициативе, адъютант, дежуривший на штабном пункте связи, находившемся здесь же, в подвале здания, приятно удивился:
— Я как раз намеревался дозвониться до вашей базы, — поделился удачей этот совсем юный на вид капитан, эдакий фронтовой херувимчик, встретившись с оберштурмфюрером в приемной командующего. — Хотя сомневаюсь, налажена ли какая-либо связь с «Бугом-12».
— Связист докладывал мне, что налажена. Впрочем, я решил, что согласовывать по телефону детали столь секретной операции не стоит.
— Наши армейские связисты творят чудеса: удалось подсоединиться к местной ими восстановленной телефонной связи.
— Это не такая уж диковина, господин капитан. Отступая, противник уничтожает местную связь далеко не всегда и не везде. Русские все еще не осознают масштабы своего поражения. Они убеждены, что это всего лишь временное военное недоразумение и что скоро им удастся вернуть утраченные территории.
— Общая тенденция мне понятна, — слегка подрумянились щеки херувима. — Но появилась пикантная подробность. Зная о подготовке к операции «Выжженная степь» в районе Степногорска, помощник начальника связи армии поинтересовался, не желаю ли я пообщаться с бургомистром этого города.
— С кем пообщаться? С бургомистром Степногорска?! Вы шутите, Хунке?
— Никак нет. Я не склонен к шуткам. Обер-лейтенант Пайтер действительно убеждал меня, что его связисты установили связь с приемной этого бургомистра.
— Хотите сказать, что после обмена любезностями мэр городка пригласил вас на фуршет по поводу сдачи города? — осклабился диверсант. — Неплохо устроились, господа штабисты!
— К сожалению, ни я, ни сам обер-лейтенант русским не владеем, а то в самом деле попытали бы счастья. Однако я тут же вспомнил о вас, оберштурмфюрер, командире отряда, готовящемся к «Выжженной степи», да к тому же прекрасно, как информировали нашего командарма, владеющем языком этих азиатов.
— Признаю: выпал мне такой крест.
— Так вот я и подумал: «Вот кто с удовольствием поболтал бы с этим бургомистром о текущем положении дел на фронтах!»
На несколько мгновений Штубер пребывал в некоем интеллектуальном ступоре, ожидая услышать от Хунке какое угодно предложение, только не это.
— Во сколько совещание у командующего? — наконец пришел он в себя.
— В вашем распоряжении, — взглянул на часы адъютант, — остается как минимум двадцать минут. Вполне достаточно для великосветской беседы с бургомистром городка, которому в скором времени суждено стать «Меккой диверсантов».
— А вы, Хунке, авантюрист! — излучил приятное удивление обер-диверсант. — Поначалу я вас недооценил. Придется переманить вас у командующего, такие люди не должны прозябать в штабных «предбанниках».
Капитан сдержанно, со снисходительностью, надлежащей адъютанту командующего, ухмыльнулся:
— Так что? Приказать соединить вас с приемной бургомистра?
— Приказывайте, — решился Штубер на этот шаг, словно на опасный блеф.
— Спускайтесь в подвал, на пункт связи. Попрошу, чтобы вас встретили.
23
У штаба полка — с выбитыми окнами и развороченной крышей — девушка оказалась как раз в тот момент, когда несколько командиров и бойцов охраны выходили из убежища, устроенного в подвале под зданием. Через миниатюрный скверик напротив стояла разбитая санитарная кибитка, рядом с ней лежало несколько тел. Одно из них явно принадлежало санитарке или медсестре.
— Я прошла медицинскую подготовку и готова служить в вашем полку, санитаркой, — воспользовалась Евдокимка тем, что сразу три командира тоже задержали свои взгляды на кибитке.
Один из них, приземистый, кривоногий усач-кавалерист, от которого на версту несло табаком и конским потом, тут же метнулся к кибитке. Через какое-то время он известил, что все погибли и что он пришлет сюда похоронную команду.
Выслушав его с каким-то странным, деловым спокойствием, офицеры снова внимательно прошлись взглядами по видной фигуре Евдокимки, а затем утомленно и невыразительно, как люди, страдающие от длительной бессонницы, переглянулись.
— Меня зовут Евдокией, — заторопилась курсистка, понимая, что у нее есть всего несколько секунд для того, чтобы представиться этим грозным дяденькам и убедить их, что лучшей санитарки в этом городе им не найти. — Евдокия Гайдук.
— И что из этого следует, юная леди? — с усталым безразличием поинтересовался моложавый подполковник.
С той поры, когда прифронтовой городок заполонили тыловые части, девушка стала старательно запоминать воинские знаки различия, особенно старших офицеров. Но это странное обращение — «юная леди» и необычная выправка, так не похожая на выправку десятков других командиров, сновавших в эти дни по улицам Степногорска…
— Ваш эскадронный старшина Разлётов знает меня. — Заметив, что на «старшину Разлётова» ни подполковник, ни полковник никак не отреагировали, словно вообще не понимая, чего эта украинская «дивчына» добивается от них, Степная Воительница тут же пустила в ход свой последний козырь: — Мой отец — тоже командир в вашей дивизии. Старший лейтенант Гайдук, военный ветфельдшер.
Мужчины уже намеревались скрыться в штабе, однако упоминание девушки об отце-однополчанине заставило их снова остановиться.
— Отец, оказывается… Вот так вот, — проговорил наконец полковник — небольшого роста, коренастый мужчина, с какой-то неистребимой грустью окидывая Евдокимку близоруким взглядом.
Однако ни сопровождавшие его офицеры, ни сама девушка так и не поняли, что именно тот имеет в виду. Разве что подполковник, стоявший теперь с командиром полка плечо в плечо, согласился с ним. Но тоже как-то слишком уж многозначительно, а потому неопределенно:
— Да уж…
Бесстрастно выслушав заверение Евдокимки в том, что восемнадцать ей уже исполнилось, полковник на ходу бросил кому-то из своего сопровождения: «Разберитесь, примите решение», и протиснулся в проем выбитой, покосившейся двери.
— Начальник штаба Гребенин, — по-белогвардейски, как это бывало в фильмах, склонил голову все тот же аристократически седеющий на висках офицер со шпалами подполковника.
— Учащаяся педагогического училища Евдокия Гайдук, — точно так же склонила голову девушка, едва удержавшись от реверанса, которому ее безуспешно пыталась обучить «классная дама» Анна Альбертовна.
— Так вы, оказывается, местная курсистка? — словно бы прочитал ее мысли Гребенин. — Похвально-похвально, юная леди… Никак воспитанница нашей неисправимой франкоманки Анны Жерми?
— А вы что, знакомы с Анной Альбертовной?!
— Как можно не быть знакомой со столь блистательной леди, единственной достойной леди на все это глубоко патриархальное местечко?
Евдокимка тут же ударилась в курсистскую лесть:
— Я вижу, что вы — тоже человек очень образованный и добрый. Так помогите же мне.
— Разве я могу позволить барышне броситься в этот кровавый ад? — повел подполковник тщательно, до синевы, выбритым подбородком в сторону поверженной санитарной кибитки. — Уже завтра, как только мы вступим в соприкосновение с противником, вы станете проклинать и меня, и свою прихоть.
— Ну, какая ж это прихоть?! Все, кто может, берется сейчас за оружие. Я тоже решила, что могу…
— Хватит, юная леди, обойдемся без дем… — запнулся Гребенин на полуслове, опасаясь назвать ее слова «демагогией». Как и всякий офицер «из бывших», он старался очень осторожно обращаться с теми немногими «интеллигентскими» словечками, которыми любили теперь щеголять пролетарии. — То есть без возвышенных речей. Хотя порывы ваши мне понятны.
«Неужели и этот откажет?! — с тревогой и какой-то наивной влюбленностью всматривалась Евдокимка в благородное холеное и по-настоящему красивое лицо Гребенина. — Нет, этот — не должен! Он слишком умен и благороден, чтобы вести себя, как тот начальник лазарета, который попросту прогнал меня, саму просьбу назвав “мерзопакостной бузой”».
Начальник штаба слишком долго тянул с ответом. Евдокимке казалось, что его молчание длится целую вечность, и из-за этого мысли ее совершенно запутались. Юная курсистка уже не столько заботилась о том, чтобы Гребенин позволил ей остаться в лазарете, сколько о том, чтобы сам он как можно дольше стоял вот так, рядом с ней, на расстоянии вытянутой руки. Дабы она и впредь могла вдыхать аромат каких-то духов, очень не похожих на солдатский одеколон всех прочих офицеров — он напоминал те духи, которыми время от времени овевала своих курсисток Анна Альбертовна. И хотя бы еще разок услышать из уст подполковника это, с особым великодушием молвленное «юная леди»!
— Видели вон там, у кибитки, тело женщины? — сквозь пелену романтического тумана долетели до нее слова начальника штаба.
