Александр Скутин - Самые страшные войска

Начмед вырвал у меня бутыль, едва не обломав мне зубы.

— Хватит, увлекся! Ты ж сказал, только рот ополощешь.

— Так что же, по-вашему, я спирт выплевывать должен? И как у вас язык повернулся, товарищ лейтенант, такое кощунство произнесть. Да для вас, вижу, вообще ничего святого нет: спирт — и на землю!

И мы поехали дальше. От спирта стало совсем жарко, язык у меня развязался, и я еще долго нес начмеду всякую чепуху:

— Подумаешь, сорокаградусный мороз, что я, первый год на Севере, что ли. К тому ж я родом из Сибири, так что не надо меня, та-ащ лейтенант, Родиной пугать.

Он же скис совсем, похоже, подходил к точке замерзания.

А мне было хорошо — по фигу мороз, зато какая суровая красота вокруг! Низко над горизонтом простуженно светило хмурое солнце, вдоль дороги — сугробы, за ними заснеженные высоченные деревья. Сопки, покрытые льдом озера, низкое серо-свинцовое небо. Раньше я жил в Крыму (из Сибири меня увезли ребенком) среди степей, вживую лесов не видел, только читал о них. И слово «лес» для меня однозначно сочеталось со словом «русский». Влияние одноименного романа Леонова. Но здешняя суровая природа никак не навевала мысли об Иване-царевиче и трех богатырях. Больше чудились суровые, немногословные герои финского эпоса «Калевала». В общем, все здесь было какое-то чуждое, нерусское, и я чувствовал себя здесь чужим, непрошеным оккупантом…

Приехали мы таки на Хапу. Начмед как сидел скрючившись, так и вылез и, скрюченный, поплелся в санчасть. Сосулька ходячая. А я, подняв кабину, слил воду и только потом заглушил мотор. Все! Больше я не шофер до самого дембеля, провались ты, железяка чертова. Больше не буду я до потери пульса гонять по лежневке и зимникам, а ночью трахаться с ремонтом вместо сна. Пусть теперь салабоны корячатся с тобой. Дедушка Саша будет на лесоповале «прохлаждаться» помощником вальщика. Ночью всяко валить лес не заставят.

Надо бы еще зайти в столовую, может, пожрать дадут. В окошке раздачи мне плеснули жидких щей. Я подошел к хлеборезке, которой заведовал Цыпа.

— Привет, — говорю. — Дай, пожалуйста, хлеба, только из Софпорога приехал.

Последовал вполне закономерный и типичный для армии ответ:

— А меня не гребет! Я все порции на роту выдал, надо с ротой было приходить.

— Но я же только что приехал из командировки.

— А меня не гребет! Надо было в Софпороге обедать.

Бесполезно. Я не стал спорить и пошел к своей миске на столе. Ладно, похлебаю баланду впустую.

И тут сзади:

— Эй! Обернулся.

— На! — И он протянул мне два куска черняшки с таким видом, словно полцарства бросил к моим ногам. — Так и быть, бери. И помни мою доброту.

Мне в душу словно горькой желчи плеснули! Ну да ладно, голод не тетка. Но запомню. Вообще я не злопамятный. Просто злой, и память хорошая.

— Спасибо, Цыпа, — говорю надтреснутым голосом, — не забуду.

И не забыли ему солдаты! На дембель набили ему таки морду за подобные дела.

После ужина меня увидел наш старшина.

— Привет! Ты привез насос для котельной?

— Ну.

— Хрен гну! Надо было сразу же мне доложить, уже бы ставить начали. В казармах холоднее, чем на улице! Беги в котельную, предупреди кочегаров, а я пойду в гараж, насчет насоса распоряжусь.

Интересно, если котельная не работает неделю, чего там кочегары делают? Но старшина сказал, что к ним идти именно туда.

В котельной, разумеется, никого не было. Я на всякий случай осторожно, чтобы не обморозить легкие, крикнул:

— Эй, мазуты, есть кто живой? Вдруг послышались странные звуки, словно кто-то отдраивал рубочный люк подводной лодки. Наконец дверь топки отворилась, и я с изумлением услышал оттуда голос кочегара:

— Чего надо?

О-бал-деть! Огнеупорная обмуровка котла остывала медленно, долго сохраняя тепло, и, как только температура внутри топки стала сносной, кочегары положили доски на колосники и спали внутри, согреваясь. А до этого они спали на этом же котле сверху.

— Я насос вам новый привез, сейчас его сюда притащат. Так что готовьтесь.

— Ладно, поняли.

Я повернулся к дверям.

— Эй! — раздалось из котла. — А топку кто за тебя закрывать будет? Тепло-то выходит!

— А самим-то что — не судьба закрыть?

— Дык изнутри дверца плотно не закрывается, только снаружи.

Я вернулся и со скрежетом затворил железную дверцу топки.' Наследники Лазо, блин. Вы бы еще огонь там развели и на замок изнутри закрылись.

Преступление и наказание

1981 год. Северная Карелия, гарнизон Верхняя Хуаппа, 909-й военно-строительный отряд

Итак, вернулся я из госпиталя. Лежал там с легким сотрясением мозга после драки. Лукаш, ударивший меня тогда сзади по затылку, посматривал на меня с легким опасением. Не меня лично он боялся, а то, что его могут посадить за это дело. Сколько бы блатные ни травили, что тюрьма им дом родной, но на кичу никому неохота. Но не стал я его закладывать, прикинулся, что у меня потеря памяти, амнезия. Лукаш воспрянул духом. И в тот же день в столовой заорал на меня:

— Без команды к приему пищи не приступать! Че, не поэл, баклан? — И гордо этак повел своей правой рукой с повязкой дежурного по роте. Формально он был, конечно, прав, но дело не в этом. Тем самым он дал мне понять: «Ничего ты мне не сделаешь. Отметелил я тебя физически, теперь и морально тебя буду иметь, а настучать на меня забоишься».

Ну уж нет. Пусть побили меня тогда в умывальнике, но наезжать на себя все равно не дам. Крут ты, конечно, Лукаш. Но знаю за тобой слабое место. И я сказал Лукашу, кивнув на его красную повязку на рукаве:

— Сотрудничаешь с администрацией? Типа «совет коллектива колонии»? А я-то думал, ты упорный вор, в законе, в отрицаловке. Боюсь, когда уйдешь на дембель, твои кенты по зоне не поймут тебя, если узнают, что ты ссучился в армии. Твои же земляки новгородские раззвонят на воле.

Ох, если б знал тогда, к каким последствиям приведет эта моя фраза, то заткнулся бы и молчал в тряпочку. Нет, для меня лично последствий не было, но для дисциплины в роте…

Лукаш до службы имел две судимости — условную и срок в «малолетке». В роте поначалу был вроде как лидер отрицаловки, т. е. клал с прибором на дисциплину, субординацию, распорядок и т. д. В стройбате такие вещи вполне канают, если на производстве работаешь нормально. Стройбат вообще дисциплиной не отличается, да и порядки близки к зоне.

Но к моменту описанных событий Лукаш получил лычки младшего сержанта и Вроде как «встал на путь исправления». Накал покрикивать на остальных на подъеме и построении, стал бригадиром, да и работать стал лучше. А если в стройбате солдат хорошо работает, то к нему вообще почти нет претензий. Всякие там отдание чести, команды «смирно-вольно», «разрешите обратиться» и прочий армейский долбогребизм в нашем военно-строительном отряде отсутствовали напрочь.

Да, надо сказать, что работал Лукаш трактористом на трелевочном ТДТ-55. Тракторист трелевочника на лесоповале — одна из центральных фигур на этом производстве, не менее важная, чем вальщик. Нелегко завалить 41 кубометр за смену (лес у нас был мелкий, потому и нормы небольшие), попробуй держать бензопилу целый день в руках, вжимая ее в ствол, — запаришься! Руки вальщика — стальные клещи, в рукопожатии запросто кости ладони ломают. Некоторые вальщики и по сто кубов давали. Но попробуй вытрелевать эти сорок или сто кубов! Если трактор, в отличие от бензопилы, постоянно ломается, ходовой трос и чокера рвутся, трелевочник тонет в занесенных снегом ручьях и болотцах, да и не в силах иной раз вытащить пачку хлыстов по волоку на эстакаду — штабель вытрелеванных и обрубленных хлыстов. А часто трелевать и по крутому склону приходилось. Потому именно трактористы, наряду с вальщиками, обычно руководили бригадами. А выработка бригады засчитывается по вытрелеванному и отгруженному лесу, а не по заваленному. Такие дела. Эх, да что там долго объяснять, поработайте сами полгода на лесоповале — и все поймете…

Так вот, после той моей реплики Лукаш, Саня его звали, тезка он мой, забил на дисциплину. Решил доказать всем, что он «путевый», авторитетный, что не ссучился, что в «законе», дескать. Ну, авторитет в законе вообще не пошел бы служить, даже в стройбат. Знаю, зачем отсидевшие служить идут и даже в комсомол в армии вступают. После службы получат новый паспорт — и привет, никакой судимости, чистенькие мы. Ну и правильно, в общем, жизнь вся впереди, зачем пачкать документы, раз уж биографию не исправишь.

Саня забил на дисциплину. Хорошо хоть не на работу, а то точно новый срок схлопотал бы. Он не вставал на подъеме, ходил в столовую без строя, демонстративно не снимал шапку в ленинской комнате, что в советские времена было страшным кощунством. Он валялся на кровати, пока все стояли в строю на вечерней поверке, и хамил командирам. Несколько раз его сажали на губу, но ему это было «Не страшнее, чем на зоне!» — говорил он корешам, поглядывая в мою сторону. Словно хотел доказать мне: «Видал? Я в отрицаловке, я не ссучился!» Ох, что я натворил! Ну, блин, почему не подумал тогда о последствиях.