Игорь Моисеенко - Сектор обстрела
Грищенко не нашел ничего лучшего:
— Я могу и наряд вызвать?
Военком бросил гневный взгляд на Грищенко и продолжил:
— И на пленуме буду. Ну, опоздаю на один день. Есть!.. Есть!
В этот раз он положил трубку предельно осторожно.
— Я тебе самому бригаду скорую вызову, — пригрозил Алексей.
Военком, наконец, вмешался:
— Грищенко! Отставить!.. Связь мне сделай! Что у вас?
Алексей дождался, пока дежурный скроется за дверью:
— Сын мой у вас.
— То есть?
Военком взял в руки справку. Валентина принялась искать: за чтобы зацепиться глазами.
— То есть, Родине служит, — уточнил Белоград-старший.
— Так у меня вон, еще триста рыл таких самых.
Алексей еще не справился с эмоциями:
— Таких, майор, больше нету.
— Да? Ты так думаешь? А, по-моему, в сапогах они все одинаковые. И все Родину защищают. Есть почетная обязанность такая. Слыхал?
— Так то Родину…
— А твой? Следует понимать — уродину?
Наконец-то до майора дошло содержание справки:
— Охо-хо… И что с ней случилось? Довел папаша?
Алексей немного помедлил с ответом:
— Довел… Парня вам отдал… в полевую почту… служить. Вот и довел.
Майор поднял глаза на Алексея:
— В теплых краях, что ли?
Алексей только в сторону отвернулся.
— Ясно… — сделал многозначительное заключение военком и обратился к Валентине. — А Вы из больницы?
Валентина кивнула утвердительно и побледнела еще сильнее.
— Как там Роман Израилевич? — не унимался майор.
Она откашлялась и внезапно охрипшим голосом ответила:
— Трудится, Вашими молитвами…
Военком сподобился на игривую улыбочку:
— Да? А Вы у него секретарь?
Валентина ожидала в этом кабинете чего угодно, но уж никак не флирта. В чрезвычайном смущении она произнесла:
— Терапевт. Почему Вы решили?..
— Да…а? А мне показалось, секретарь… — пробормотал он отвлеченно.
Внутри у нее все похолодело: "С чего бы это — секретарь?" Военком, внезапно, прищурился. Явно он принялся рассматривать справку еще пристальнее. Валентина бросила быстрый взгляд на Алексея. Тот все понял только сейчас. В больнице на его вопрос: откуда взялась подпись на справке, Валентина ему не ответила. Отвлекать майора нужно было немедленно. Но язык, будто якорем придавило.
— А откуда Вы знакомы с Роман Израйличем? Вы у нас бываете? — нашлась Валентина и выдавила из себя неловкую улыбку.
Майор поднял на дамочку в белом халате недоуменный взгляд. Вместо адекватной реакции самца, он только насторожился: "С чего это тебе тут вздумалось глазки мне строить?" Он снова опустил глаза и попытался сконцентрировать внимание на бумаге.
Валентина сцепила зубы: "Все… Гуд бай, Америка…" Алексей потянулся к графину. Ничего лучшего он не придумал: только смахнуть сосуд со стола.
Грохот бьющегося стекла, чуть ли не под потолок военкома подбросил.
— Твою ма…аать!
До двери разъяренный майор в два шага допрыгнул, но открыть ее не успел. Довольно чувствительный толчок распахнул ее настежь. В кабинет ввалился чей-то ребенок — призывного возраста, но абсолютно непотребного состояния. Следом за ним влетел, как на жесткой сцепке, Грищенко с неизенной повязкой — «Дежурный», но уже на запястье.
Майор уже чуть не плача выдохнул в коридор:
— Третье окно за неделю… Твою мать…
Грищенко потянул слабо трепыхающегося призывника за ремень. И догадался ж со спины — фонтан блевотины хлынул из мальчонки на пол.
— Твою ма…аать! Грищенко! Как ко мне посторонние попадают!?
Лейтенант поднял шкодника за шиворот. Майор вне себя от ярости заорал:
— Фамилия!
Подросток осклабился беззубой улыбкой, крякнул в лицо майору перегаром и изрек, старательно расставляя знаки препинания:
— А я с пацанами заспорил.
Валентина чуть не заплакала в приступе беззвучного истерического смеха. А военком сам не ожидал, что настолько растеряется. Вся его ярость, как-то, сама собой рассосалась:
— Гроза Североатлантического блока — страшнее танковой атаки… Бедная Америка… Твою дивизию…
Грищенко поволок «грозу» на экзекуцию. Майор снял трубку и толкнул пальцем кнопку:
— Канцелярия! Черт, в соседнем кабинете не слышат… Канцелярия! К вам сейчас подойдет… — он заглянул в справку. — Белоград. Бе-ло-град! Приготовьте вызов cолдату! Вызов приготовьте! Не завтра! Немедленно! Немедленно, я сказал!
Не успел он снять ладонь с трубки, аппарат загремел новым призывным звонком…
Глава восемнадцатая
Белоград метался по койке уже битых полчаса:
"Полный ненависти и отчаяния взгляд сквозь прорезь прицела… развернуть в его сторону ствол пулемета, уже не успеть. Если бы не вертушка…
Черная, слегка продолговатая точка, медленно, будто нехотя, отделилась от серебристого брюха, кувыркнулась, словно отыскивая цель, два раза в воздухе и, наращивая скорость, понеслась к дувалам.
Откуда-то сзади донесся голос Стовбы:
— Старый, трассер!
— Белоград!..
Патрон нырнул в патронник с легким скрипом…
Зеленая точка запылала на полпути к дувалам. Селение подпрыгнуло будто бы на пол метра и вспыхнуло. Горы слегка тряхнуло, следом докатился чудовищный грохот.
А она прилетела бесшумно, будто ниоткуда.
Боль так и не успела до него добраться. А он не успел даже испугаться. И выстрела не услышал. Только в глазах застыли брызги раскаленных осколков. Да в ушах — колокольным звоном долго еще катился треск разрывающей металл пули.
Тягучая, словно кисель, духота вдруг, совершенно неожиданно, отступила, стащила с век свою вечную пелену липкого, зловонного пота и сменилась долгожданной прохладой. Тело затерялось в мрачной пустоте…
Оттуда, из другого мира, сквозь частые гулкие звуки одиночных выстрелов донеслось чужое:
— Старый! Уносите его!
Из багрового тумана выплыло лицо Стовбы:
— Живой, казак!
Боль ворвалась под ключицу раскаленным шомполом: "Так скотину разделывают… Что он мне воткнул?.."
Новый шомпол воткнулся куда-то под лопатку: "Небо совсем кровью заволокло…"
На сплошь бордовых небесах раскачивалось темное пятно, совсем черное: "Надо бы на нем сконцентрироваться… Что с него льется?.. Куда они меня тащат?.. Зачем?.. Все равно черное. Старый?.. Ох, и вонище от тебя". Обрывки мыслей из чужих миров, казалось, разбросают мозги в разные стороны: "В пустыне!? Значит, не ушли еще. Рука, кажется, онемела…"
Пятно над головой разразилось трехэтажным матом."…Все камни в ущелье моей спиной проутюжил. Ни одного ж не пропустил. Что ж ты волочишь меня как мешок с картошкой? Шомпол под лопаткой взорвался. На что ж ты меня бросил такое острое?.. Шомпола не взрываются… Где Старый? Куда они меня?.." На мгновение в глазах прояснилось: высоко в небе одиноко парил черный аист".
— …ты видел здесь аистов? — вырвалось из Богдана сквозь горячечный бред.
— Опять ему тот бой снится, — проворчал Старостенок.
— И как он дома спать будет? — поддержал Цымбал.
Уже порядком осоловевший Старостенок высыпал из бумажного пакетика дозу кокаина в импровизированную из фольги вазочку, зажал в зубах пятак и вцепился губами в трубку от шариковой ручки. Цимбал поднес под фольгу горящую спичку.
Белоград сжал ладонью шрам над ключицей:
— Уходите, Мамай… уходите… Отделение, на рубеж!..
— Может разбудить, Старый? — задался Цымбал.
— Голый номер: он всегда так спит.
"…полный ненависти и отчаяния взгляд сквозь прорезь прицела… Боль ворвалась под ключицу раскаленным шомполом". Богдан вскочил.
Старостенок дождался, пока сержант очнется окончательно:
— Шо братан, опять та бредятина?…Иди, дернешь.
Без единого слова Белоград принял из рук Старостенка трубку и затолкал в рот пятак. Через полминуты он снова откинулся на койку и погрузился в грезы.
"Тишину нарушал только размеренный звон подкованных каблуков об асфальт. Тенистый неухоженный двор хрущевки зарос кустарником до неузнаваемости. Только детская площадка напротив еще могла послужить ориентиром. У самого подъезда звон подковок отозвался учащенным ритмом сердца. Кнопка звонка все та же — с подплавленной пластмассой. У двери с табличкой — «52» сердце едва не выпрыгнуло из груди. Дверь открылась сама… На пороге остановилась на полушаге еще не верящая своему счастью Мама… Рядом с глубокой до краев наполненной сметаной расписной глиняной тарелкой появилось огромное блюдо с горой пышущих жаром блинов…"
Палатка освещалась только «буржуйкой». Старый только сейчас понял, что творилось в соседнем углу. А там Бараев уже сбрил с макушки Маслевича последние волоски. Довольный своей «работой» он сверился с изображением Ленина на журнальном листке. Вместе с давно небритой бородкой лысина Маслевича чудесным образом дополняла образ вождя. «Ленин» получился удачно, но с многочисленными бороздами порезов на голове.
