Гильза с личной запиской - Валерий Дмитриевич Поволяев
И вновь кого-то зацепил.
В ответ миномет хакнул злобно в своем далеком далеке, задавленном расстоянием, отплюнулся продолговатой грушей, напоминающей веретено, какие деревенские бабы использовали в своих прялках, когда мотали пряжу, мокрый воздух развалился, будто гнилой студень, разделенный пополам невидимым ножом, и высоко над головой Меняйлика угрожающе, очень угрюмо прохрипела мина.
Взорвалась она далеко, метрах в семидесяти от заплотки, в которой сидел Меняйлик, среди деревьев, подсекла тонкую остроконечную ель и та, вздохнув жалобно, приподнялась над верхней кромкой леса, словно бы прощалась с ним и, звучно ломая сучья, опустилась в чащу.
За первой миной понеслась вторая, такая же хрипучая, начиненная бедой, также совершила перелет, уклонилась вправо и взорвалась в ельнике, разметала по пространству, развесила на макушках деревьев оторванные хвойные лапы. Меняйлик стиснул зубы, глянул назад – ну что там? Не видно ли Сафьяныча?
Сафьяныча не было видно – только пустой лес, болезненно подрагивающий в пространстве, да раскисшая, с хорошо просматривающимся, неряшливо разваленным следом просека, по которой плыл сизый вонючий дым, выплюнутый разорвавшейся миной…
Сафьяныч, где ты? Неужели детдомовский парень, ушедший за помощью на базу, так и не доскребся на своих лыжах до командира партизанского отряда? Немудрено – слишком уж тяжелым стал снег…
Сафьянов, темнолицый, похожий на монастырского работника и такой же озабоченный, с запавшими небритыми щеками, нервно подергивал плечами, перед самым выездом на аэродромную полосу приказал остановиться.
– Обходная группа, двенадцать человек – вылазь! – скомандовал он.
Обходная группа была подобрана заранее, задачу свою она знала, как деревенская ворожея знает собственную ладонь. Уже здесь, в партизанском отряде, Сафьянычу попалась на глаза книжка про Котовского. Он с недоверием прочитал имя автора – Шмерлинг. Поморщился, словно бы проглотил что-то кислое.
– Немец, что ли? – снова прочитал фамилию, прочитал имя, пальцами разгладил морщины у рта. – Но имя, имя-то – русское, не немецкое – Владимир. Могут быть у немцев русские имена или нет?
Книжка была русская, напечатана на желтоватой жесткой бумаге, очень непрочной – пересохшая бумага уже начала рассыпаться, и пока она не рассыпалась, Сафьянов решил прочитать ее.
Посмотрел на марку издательства, напечатанную на облохмаченной картонной обложке: «Когиз».
– «Когиз», «Когиз»… – пробормотал он насмешливо. – Киргизское издательство, что ли? Киргизско-орловское? Или какое-нибудь корейское?… Где у нас корейцы живут? На Амуре?
Книга понравилась ему, написана так, что казалось: Шмерлинг этот, похоже, вместе с Котовским находился в боях, дышал ему в затылок и ел яичницу из одной сковородки, подметил некоторые такие вещи, что можно засечь только с близкого расстояния… Это было интересно.
И еще одно почерпнул из книги Сафьянов – очень уж интересно, толково воевал Котовский, его умение обвести врага вокруг пальца и накостылять кулаком вначале по затылку, а потом и по физиономии удивляло и белых, и красных… Это дело надо было хорошенько изучить, а потом и кое-что перенять для себя. И он перенял.
Обычно Котовский, наступая на какое-нибудь село, плотно набитое белыми или петлюровцами, засылал на дальний край атакуемого объекта свою обходную группу.
Группа огибала село стороной, а потом, когда Котовский начинал лобовую атаку, тоже шла в атаку, только со спины. Получалось то, что надо – ни один петлюровец не мог устоять, бежали чубатые вояки так, что простудная жидкость (проще говоря, сопли) мокрым облаком повисала в воздухе.
Хороший приемчик придумал Григорий Иванович Котовский. Сафьянов взял его на вооружение, зарисовал себе в кондуит и уже несколько раз использовал в своих партизанских налетах.
Метод Котовского оправдал себя.
Командиром в обходной группе был интеллигентный человек, агроном со средним образованием Буканов; говорить он старался мало, больше делал. Он, кстати, и в замы к себе определил толкового умельца, способного и ворону ухватить за лапы на лету, и палец приклепать к носу, и у лесного лешего выиграть в карты лапти, и вообще умеющего делать на свете очень многое – отрядного кузнеца Осю Ковальчука.
Обязанности кузнеца Ося исполнял лишь в свободные часы, да когда не намечалось никакой операции, все остальное время исполнял обязанности правой руки Буканова.
И Ковальчук, и Буканов находились сейчас здесь, с Сафьяновым, оба с немецкими автоматами. «Шмайссеры» были легче ППШ, короче, без деревянных прикладов, поэтому обходная группа охотно использовала их в своей работе.
– Вперед! – скомандовал Сафьянов и дополнил команду фразой, которую знал весь отряд: – Только не геройствуйте, поскольку сами понимаете, герой – самая короткая профессия на свете.
Буканов молча наклонил голову, слова он по-прежнему берег, не тратил их, сунул ноги в ременные петли трофейных лыж и ступил в ельник. Через мгновение его не стало – он невидимо и неслышимо растаял в лесу. Будто в кино, которое Сафьянов видел до войны, где человек умел легко возникать из воздуха и также легко, невесомо растворяться в нем.
Партизаны появились на краю аэродрома, за пулеметным укреплением Меняйлика как раз в тот момент, когда миномет, сделав несколько выстрелов, умолк, из мокрого снега поднялись такие же мокрые, продрогшие, очень злые немцы и вновь пошли в атаку.
Две мины разорвались рядом с пулеметным гнездом, оглушили Меняйлика, – из ушей у него потекла кровь, но осколки почти не задели, хотя над головой просвистели густо, один секанул партизана по уху, срезал кончик, сделал это так ловко и по-хирургически тонко, что Меняйлик поначалу даже не почувствовал боли.
Он боролся с другим – с оглушением. Меняйлик теперь не слышал почти ничего, в ушах стоял тяжелый металлический звон, хотя иногда сквозь этот звон пробивался легкий птичий писк, очень странный, совершенно неземной, и он беспокоил Меняйлика больше, чем звон.
Меняйлик сидел в гнезде и раскачивался из стороны в сторону, словно бы хотел выплеснуть из головы мешающий ему дышать и слышать комок, но ничего поделать не мог. Он хлопал себя по ушам руками, морщился удивленно, когда видел на ладонях кровь – ведь вроде бы у него не оттяпало ни ногу, ни руку, и голова вроде бы была на месте, – так откуда же кровь?
Тонкий синичий писк, ввинчивающийся в колокольный гуд, распиравший его голову, еще больше обеспокоил Меняйлика. Он застонал и, кряхтя болезненно, приподнялся в своем гнезде.
Немцы находились уже недалеко. Разбрызгивая ногами мокрый снег и проступающую сквозь него грязь, они бежали к Меняйлику рывками, шарахались из стороны в сторону, двоились, троились – слишком уж много их оказалось на аэродромном поле, и Меняйлик, всосав сквозь зубы воздух в себя, открыл беглую стрельбу по этим трясущимся прыгающим фигуркам.
Стрелял он удачно: сразу завалил трех человек, остальные немного
