Николай Бораненков - Тринадцатая рота (Часть 2)
Прохор тронул коней, но тут же натянул вожжи. К возку подбежал полицай в заячьей шапке и фуфайке с белой повязкой на рукаве, но без винтовки, а лишь с пистолетом на животе, видать, из младших командиров.
— Господин начальник! Дозвольте спросить.
— Разрешаю. Спросите, — смерив с ног до головы на диво смелого полицая, сказал Гуляйбабка и подумал:
"Экий фрукт! Спросил вроде бы робко, а смел, как волк".
— Не сочтите за трусость. Рад стараться! — опять выпалил полицай в фуфайке. — Но хочется знать, для объяснения подчиненным, когда подойдет подкрепление, сколь придется ждать?
— Будь я пророк, я прогрохотал бы вам с неба. Но я всего лишь преподаватель тактики, и посему извольте ждать. Фюрер выручит. Ау видер зейн!
Возок, взметнув вихрь пыли из-под конских копыт, рванулся с места, прочертил дугу перед цепью уложенной в снег полиции и растаял в завирушной ночи.
— Сдается мне, Сямен, обманят нас, не дадут нам по коню и коровке, повернул голову к лязгающему зубами соседу полицай, у которого под шинелью было одето что-то теплое.
— Пошел ты к чертям со своим конем и коровкой, — ответил сосед. — Я промерз до костей и, если через час нас не поднимут, боюсь, что моей жинке придется искать другого Семку.
— Чего ж ты приехал без теплых вящей? Надоть было пододеть что-либо под шинелишку. А так, брат, дубу дашь, как пить дать. Где твой кожух?
— Был у меня овчинный кожух, да сплыл.
— Куда ж он делся?
— Майору Капутке приглянулся.
— А-а. Вон чево-о…
Разговор двух полицаев в темноте оборвался. Ветер, смешанный с сухим снегом, налетел с новой силой и тоскливо завыл в дулах винтовок. Но минут через пять — семь разговор возобновился.
— А как ты петришь, Сямен: подойдет к нам подкряпление ен нет?
— Какое подкрепление, долбня?
— Как «какое»? Да то, что господин с возка обисчал. Разви ты не слышал?
— Я не знаю, как тебя в полицию взяли, дубину такую. Да ведь это учеба, просто вводная такая. И вообще, пошел ты со своими дурацкими вопросами. Тебе хорошо, тепло. А мне греться надо, греться. Ты по-ни-маешь?
Молчание возвестило о том, что полицай-дубина все понял. Однако пролежал он так недолго. Черт, севший ему на язык, снова подмыл его на разговор.
— Сямен, а Сямен?
— Чего тебе?
— А как ты петришь: чем занят сийчас фюрер? Думает он об нас ен нет?
— У-у, дубина! — проскрипел зубами Семен. — Еще один вопрос, и я сдеру с тебя кожух, как волк шкуру с овечки. Вот тогда ты узнаешь, что тебе делать, чем заниматься. То ли греться, то ль тревожить болтовней соседа.
— Ну, ну! Чево ты. Я ж подушевно.
— Молчи.
— Ну, ну, не кричи. Не из пужливых.
— О-о, скотина, — простонал Семен. — Жаль, что тебя конвоир не довел до дивизионного трибунала.
— Не больно жалкуй, а то и тебя могем, как твово конвоира.
Дубина, сбежавшая с поля боя и попавшая в полицию, демонстративно отвернулась. Вогнав в обойму пять холостых патронов, полицай начал пулять в белый свет, как в копейку. И в это время на него сзади налетел замерзающий Семен. Он схватил обладателя теплого кожуха за горло, но неудачно. Тот вывернулся и уцепился в горло Семена. Оба полицая, не сдаваясь, покатились под гору.
15. ГУЛЯЙБАБКА ПРОДОЛЖАЕТ ТАКТИЧЕСКИЕ ЗАНЯТИЯ. СОГРЕВАЮЩЕЕ СРЕДСТВО ДЛЯ ЗАМЕРЗАЮЩИХ ПОЛИЦАЕВ
Отлично выспавшись в теплом номере гостиницы и плотно позавтракав, Гуляйбабка в темную рань прибыл на ту самую высоту, где двенадцать часов тому назад «рота» курсантов-полицаев начала «сражение» с «партизанами».
"Сражение" все еще продолжалось. Полицаи, как и было приказано, лежали в снегу и стреляли в метель. Но выстрелов… Как они поредели за ночь! С вечера велась сплошная пальба, а к утру раздавались лишь одиночные хлопки.
— Где лейтенант Закукаречкин? — спросил Гуляйбабка у полицая, лежавшего на левом фланге.
Полицай, натянувший на себя не то две, не то три шинели, увальнем подхватился со снега, вскинул руку к шапке:
— Смею доложить, они откукарекались!
— Что значит откукарекались? Докладывайте яснее.
— Смею доложить, они замерзли.
— Безобразие! — закричал Гуляйбабка. — Мокрые куры! Никакой закалки! Шелудивый поросенок и в Покровки замерз. Где помощник начальника курса?
— Смею доложить, и они.
— Что они?
— Они тоже изволили задубеть. Гуляйбабка обернулся к кучеру, надевающему попоны на взмыленных коней:
— Вы слышите, Прохор Силыч? Замерзли, мерзавцы. Не захотели фюреру служить.
— Как не чуять, сударь. Чую. Воля господня. Каждый избирает, что ему по душе. Взял и замерз.
— Я их изберу! Я им замерзну! Эй, ты! Куль в трех шинелях!
— Слушаюсь, ваш благородие!
— Принимай командование на себя.
— Рад стараться!
— После будешь стараться, а сейчас слушай приказ.
— Рад стараться!
— Поднять роту! Всех живых и мертвых в строй. Срок пять минут.
— Рад стараться!
— Ох, чует сердце, не к добру все это, — вздохнул Прохор, когда полицай в трех шинелях кинулся исполнять приказание. — Не к добру вы затеяли с этой полицией, сударь.
— Поменьше охов, вздохов, Прохор Силыч. Солдат тот плох, который ох да ох! Не впервой заваривать кашу. Расхлебаемся.
— Воля ваша, сударь, — вздохнул Прохор, садясь на облучок. — Только мой бы совет вам. Внять гласу пословицы: "Вовремя убраться — в выгоде остаться".
— Но есть и другие пословицы, Прохор Силыч.
— Какие же?
— "С поля брани бежать — себя не уважать", "Бегство от сраженья достойно презренья". Будем сражаться, Прохор Силыч. Полицейская мразь должна быть уничтожена. Если не вся, то хотя бы частично. Нет им места на нашей земле!
Говоривший гневно Гуляйбабка умолк, так как в это время к возку подбегал новый начальник курса — полицай в трех шинелях. Остановясь в нескольких шагах от Гуляйбабки, он, тяжело дыша, отрапортовал:
— Смею доложить, господин начальник! Рота полиции в составе двадцати двух человек по вашему приказу построена.
— Где остальные?
— Смею доложить, они…
— Что они?
— Изволят лежать, господин начальник.
— Поднять!
— Смею доложить, они неподымаемы. Они изволили замерзнуть.
— Все тринадцать?
— Никак нет. Четверо лишь обморожены. У них был шнапс.
— Пьяницы! Симулянты! Не желают служить фюреру. Под трибунал! — закричал Гуляйбабка, размахивая перед носом полицая кулаками. — Где рота? Где остальные скоты?!
— Рад стараться! В ста метрах от вас.
— Идемте!
— Рад стараться!
— Шагом марш!
Полицай, высоко взметая ногу, зашагал к чернеющей в темноте шеренге. Следом за ним двинулся Гуляйбабка.
Строй полиции представлял жалкое зрелище. Морозная ночь вышибла из блюстителей "нового порядка" всю петушиную спесь, и теперь они, продрогшие, согнутые, полуобмороженные, стали похожими на рождественских ворон. Некоторые еле стояли на ногах, и их поддерживали собратья. Иных до печенок содрогал кашель.
— Герои! — воскликнул Гуляйбабка, потрясая маузером над головой. — Герои "нового порядка"! Вы сверхдоблестно сражались этой ночью и показали неслыханную стойкость. Фюрер будет гордиться вами. Фюрер вас не забудет и обласкает. Но испытания пока не все. Еще одно усилие, еще часов шесть лежания в проклятом снегу — и победа за вами. Подкрепление на подходе. Кухня с жареной гусятиной — тоже. А пока я вам привез средство, которое вас непременно согреет.
Строй задвигался, еще пуще закашлял, одобрительно загудел. Кто-то крикнул:
— А шнапс будет?
— Что за наивность? Как может жить полицай без шнапса? Шнапс к гусятине найдется. А пока примите согревающее средство, — Гуляйбабка сунул маузер в деревянную колодку, достал из планшета листок, зажег висевший на груди фонарик. — Я привез вам песенку полицая, которая называется "Фюрер будет гладить нас, гоп, по головке". Сейчас я несколько раз прочту ее вам, а вы потом запоете. Мотив ее очень прост и сам напрашивается из текста. Итак, слушайте!
Гуляйбабка трижды прочел текст песенки, а на четвертый рота полицаев, дирижируемая новым командиром, запела сама:
Мы в полицию пошли,
Гоп, волей бога!
И там фюрера нашли,
Гоп, дорогого!
Фюрер будет гладить нас,
Гоп, по головке!
Фюрер даст нам, фюрер даст,
Гоп, по коровке!
Служим, братья, неспроста,
Гоп, мы отменно!
И дослужим до креста,
Гоп, непременно!
— Вот теперь все в порядке, — сказал Гуляйбабка кучеру, когда рота, пропев песенку, была снова уложена в снег и открыла ружейную пальбу в белый свет. Теперь можно и уезжать.
— Куда прикажете, сударь? — спросил Прохор, насторожась и еще больше тревожась.
— В данной ситуации я готов бы к черту в денщики, лишь бы скрыться и не возвратиться, — сказал Гуляйбабка. — Пусть бы эта падаль перемерзла вся. Но каша заварена, и ее надо удачно расхлебать.
