Тейн Фрис - Рыжеволосая девушка

— Вам пришлось ждать этой встречи дольше, чем мы полагали, — заговорил доктор. — Надо было уладить кое-какие дела… Что такое, вы нервничаете? К чему это?

Я слышала, как тот, другой, засмеялся. На него я все еще ни разу не взглянула. Доктор Мартин подвел его ко мне и представил:

— Это Франс. Один из тех, с кем вы хотели познакомиться.

— Франс. Просто Франс, — сказал незнакомец. В его голосе мне послышалась легкая ирония и какой-то оттенок самодовольства, хотя одна мысль об этом мне претила. Франс протянул мне руку, торчавшую из рукава грубошерстного пальто. Это была крупная, покрытая темными волосами мужская рука с отчетливо проступающими костями суставов. Разве это рука рабочего? Я заметила, что квадратные ногти подрезаны опрятно и красиво. Это была рука, характер которой я определить не могла, но вид ее чуточку смутил и разочаровал меня. Впрочем, это было только мимолетное впечатление. Я положила свою руку в протянутую мне ладонь и наконец взглянула Франсу в лицо.

У него были выдающиеся скулы и маленький рот, лицо хорошо выбрито. Быть может, именно блеск чисто выбритых щек придавал его лицу оттенок самовлюбленности. Темные глаза глядели на меня доброжелательно, но чуть насмешливо. Ясно было, что он заинтересован и уже чувствует себя как бы моим отцом и покровителем.

Доктор Мартин перевел взгляд с Франса на меня, с меня снова на него и сказал:

— Ну хорошо. Можете разговаривать здесь. Когда будешь уходить, Франс, то, как обычно, дай мне знать об этом. Но вы, госпожа С., видно, все еще не оправились от испуга. А Франса вам, право, бояться не нужно.

Смеясь, доктор Мартин затворил за собой дверь. Франс тоже засмеялся. Затем предложил мне стул. Мы уселись друг против друга. Франс расстегнул свое суконное пальто и положил ногу на ногу. Более всего он походил на мелкого конторщика — коричневый в клетку костюм, аккуратно повязанный галстук и заколотый тонкой металлической булавкой воротничок.

— Ну, начнем, — сказал он. — Хотите курить?

Мы закурили, и он стал задавать мне вопросы: работала ли я для подполья, примыкаю ли к какой-либо организации, например к студенческому движению Сопротивления. Изредка он добродушно-снисходительно поглядывал на меня.

— Состоите ли вы, собственно, в какой-нибудь партии? — спросил он меня как бы мимоходом; при этом он старался не смотреть на меня; очевидно, он полагал, что ловко поймал меня в ловушку.

— Нет, — ответила я. — Не состою. Но вы, конечно, должны мне поверить, я совершенно сознательно придерживаюсь левых позиций.

— Гм, левых позиций… Много людей считают себя левыми, — сказал он, снова чуть иронически улыбаясь. — Однако доктор Мартин ручается за вас, а это уже кое-что, — продолжал он после короткого молчания. — Я верю, что мы вполне можем на вас положиться. Разумеется, не каждый день появляются здесь женщины, чтобы принять участие в такого рода деятельности. Правда, женщины-рассыльные у нас есть; но я слышал, подобную работу вы считаете слишком незначительной.

— Я никогда не говорила этого, — резко ответила я. — Доктору Мартину я сказала, что буду охотно выполнять даже работу курьера, если это необходимо!..

Казалось, моя горячность забавляла Франса.

— Вы предпочитаете, конечно, вот эго, — сказал он, сунув руку во внутренний карман своего суконного пальто и быстро вытащив ее оттуда, — на его ладони лежал револьвер. Франс, очевидно, хотел поразить меня; это было похоже на хорошо разыгранный театральный трюк. Я глядела на его ладонь, на темный металл надежного оружия. Впервые так близко смотрела я на огнестрельное оружие; раньше, до оккупации, я его видела лишь в оружейных магазинах, за стеклами витрин; это была чуждая, непривычная игрушка, которая явно не предназначалась для меня. Теперь же револьвер приобрел в моих глазах совсем иное, очень важное значение.

— Уж не трусите ли вы? — спросил он как-то небрежно, насмешливо, несколько вызывающе даже, но вообще-то довольно доброжелательно.

Я медленно покачала головой.

— Я не трушу, — уверенно ответила я. — Однако я должна сказать вам, что никогда еще не стреляла. Не думаете ли вы, что я иду в ряды Сопротивления только из-за своей склонности к такого сорта игрушкам?

Он взглянул на меня. Казалось, на него произвели впечатление мой тон или мои слова, а может, и то и другое.

— Понимаю, — коротко сказал он. — Вы правы. Это вовсе не шутка… Взгляните-ка хорошенько еще раз на револьвер и хорошенько подумайте, отважитесь ли вы орудовать этакой «пушкой»? Вы еще можете отказаться — и мы оба забудем все, что здесь говорилось.

Я была рада, что он сказал мне это. И сказал по-настоящему, всерьез. Вся натянутость между нами тотчас же испарилась.

— Нет, — отвечала я. — Я не отказываюсь. Я хочу работать и хочу начать как можно скорее.

Револьвер он уже спрятал.

— Хорошо, — сказал он коротко. — Мы примем вас в свою организацию. Между прочим, у нас есть еще две девушки. Вы, конечно, встретите их. Отличные девицы. В настоящий момент их здесь нет. Будут позже.

Сидя на стуле, он плотно застегнул пальто.

— Я буду учить вас стрелять. Вы, пожалуй, удивитесь, если я скажу вам, что мы занимаемся этим делом возле самого города. — Он хихикнул, и мне это показалось вполне естественным. — Мы все наловчились делать… Вы знаете поместье «Испанские дубы» по дороге на Хемстеде?.. Прекрасно. — На несколько секунд он задумался. — В следующий понедельник приезжайте туда вечером на велосипеде, часам к восьми. Я буду ждать вас в домике лесничего, как раз позади входа в дом. Лесничий — мой родственник. — Он подмигнул мне, и его фамильярность теперь меня также не покоробила. — Остальное потом… Вы все запомнили?

— Каждое слово, — сказала я.

Боевое крещение

До понедельника оставалось еще дней пять. Своего обычного дела я не прерывала. Я даже доставала для людей, скрывавшихся в подполье, больше денег, чем прежде, хотя в последнее время я взяла другой список адресов, в котором числились гораздо менее обеспеченные граждане. Меня смущало, что сбор денег проходит у меня так легко. Даже теперь, по этим спискам, я получала на несколько сот гульденов больше, чем другие; видно, и в самом деле в моем способе собирания денег крылось нечто, заставляющее людей быть щедрыми… Я любила свою работу отчасти еще и потому, что, проезжая по городу на велосипеде, могла все обдумать. Теперь я думала о Тане, о своей встрече с Франсом. О Тане я думала даже больше, чем обычно, поскольку Би-би-си в один из июньских дней передало сообщение о восстании евреев в Варшавском гетто против их немецких палачей. Таня должна была бы одновременно испытывать скорбь и гордость за сорок тысяч евреев — мужчин, женщин и детей, которые до последнего дыхания боролись против нацистов и погибли. «Даже умирая, еще раз дай врагу по морде!» И в эти дни, когда я разъезжала на велосипеде, производя сбор денег, мне не один раз казалось, будто я снова слышу эти Танины слова. Я не хотела даже представить себе, что в эти самые минуты могло случиться с живой Таней.

В конце недели пришло долгожданное сообщение от Ады. В открытке стояло: «Пакет прибыл». Собственно говоря, я ничего иного и не ожидала, и тем не менее меня потрясло это известие, подтвердившее мою уверенность. Таня находится в здании «Холландсе Схаубюрх». Это первый этап на пути к той самой смерти, к которой на моих глазах безропотно шла, спотыкаясь, маленькая группа несчастных евреев, заранее сломленных морально.

Дома после получения открытки от Ады мы целое воскресенье провели в полном унынии и мрачной сосредоточенности. Я знала, что ничего не могу предпринять и мне придется ждать новых вестей, и все же мне приходилось бороться против искушения отправиться в Амстердам. Юдифь плакала, забившись в уголок своей осиротевшей комнатки, и вниз спускалась, только чтобы поесть. Единственное слабое утешение я черпала лишь в надежде, что на следующий день вновь встречусь с Франсом.

В этот понедельник стояла удушающая жара. Немцы производили переброску своих войск, и когда я, ближе к вечеру, поехала на велосипеде по направлению к Хемстеде, по дороге все еще катили немецкие грузовики. В них сидели с недовольными лицами взмокшие от жары солдаты, которые больше уже не пели. От беспрестанного движения транспорта в обе стороны поднимались столбы пыли, и она тяжелым желтым облаком оседала на маленькие сады. Казалось, весь воздух был насыщен пылью и сушью. Жара и духота меньше ощущались там, где попадалась узкая полоса орошаемых лугов и кустарников, от которых веяло свежестью. Чувствовалась давящая тяжесть близкой грозы, хотя вряд ли она смогла бы разрядить атмосферу.

Я доехала до больших скульптур, покрытых желтоватым гипсом, — они были знакомы мне с детства и находились вблизи въезда в старое поместье — там я должна была встретить Франса. Поместье «Спаньярдсэйкен» — «Испанские дубы» — было теперь своего рода государственным владением; расположенное в стороне от шоссе, оно постепенно пришло в запустение. Еще с давних пор доступ туда был запрещен, и о существовании поместья напоминали лишь темная аллея и безобразные огромные статуи женщин у въезда. Надсмотрщик за охотой и лесничий следили за тем, чтобы здесь никто безнаказанно не развлекался. Но в этом вовсе не было необходимости. Даже немцы не тронули этого поместья, что было весьма странно: ведь они имели привычку устраивать в парках свои склады и прятать под сенью деревьев автомашины.