Хайнц Конзалик - Штрафбат 999
— Где остальные? — спросил он.
— Где могут быть остальные? — вопросом на вопрос ответил Михаил, разводя руками. — В лесу, где им еще быть. Так что, братец, давай туда, и ты их там отыщешь.
Чертыхнувшись, Тартюхин зашагал по снегу и тут же исчез с глаз в непролазном кустарнике. Время от времени раздавался шелест — с веток деревьев опадал снег. Потом вновь наступила тишина.
— Сегодня ночью, Аннушка, — тихо сказал Михаил Старобин, будто опасаясь, что их здесь кто-то может подслушать, — так вот, сегодня ночью, если повезет, закусим с тобой тушеночкой и печеньицем.
В Орше старший лейтенант Сергей Петрович Деньков, сидя у печки, пролистывал доставленные Таней бумаги. Среднего роста, худощавый, смуглый точно кавказец, он был одет в замызганную, латаную-перелатаную крестьянскую одежду — ни дать ни взять застигнутый оккупацией колхозник, вынужденный влачить в своей хатенке жалкое существование. Татьяна Сосновская же будто сошла с иконы какого-нибудь древнерусского мастера. Воронова крыла волосы были гладко зачесаны назад, чуть выступавшие скулы и большие темные глаза на узком лице придавали девушке загадочность бескрайных российских далей. На ней была шерстяная кофта, подчеркивавшая округлость форм грудей, и толстые ватные штаны, заправленные в мягкие юфтевые сапожки.
Старший лейтенант Деньков невольно засмотрелся на нее:
— Ох и красивая ты, Танюшка…
— Ты лучше прочти бумаги, Сережа.
Раздув в плите огонь, она повернулась к нему:
— Сейчас заварю тебе крепкого чаю.
Лицо девушки раскраснелось от огня.
— Когда тебе надо уходить?
— Через два часа.
Деньков накрыл узкой ладонью исписанные листки:
— Как тебе удалось их раздобыть?
— В комендатуре. Меня взяли туда уборщицей. И вот один фельдфебель зазвал меня к себе в комнату, а сам решил сходить за шнапсом и вином. Его довольно долго не было, вот я и списала эти бумажки, а потом тайком вынесла и сохранила у себя. Вот здесь, — улыбнулась она, показав на грудь. — Я не стала его дожидаться, взяла и ушла. А что, в них какие-нибудь ценные сведения?
— Еще и сам не знаю. Речь идет о новой немецкой части. Вот только почему тут ни номера, ничего. К тому же на них нет погон. Представляешь, вообще без погон. Очень все это непонятно…
Поднявшись, Деньков подошел к Тане:
— Вот тебе, девочка моя, и предстоит это выяснить. Но только без помощи фельдфебеля!
— Ты сегодня на ночь останешься здесь, Сережа? — тихо спросила Таня.
— И хотел бы, да не смогу. Меня ждут в лесу.
Еще час, и ему придется прошмыгнуть незамеченным через немецкие посты охранения. Нищему оборванцу, который с хлеба на воду перебивается, предстояло пешком топать по снегу к затерявшейся в лесной глуши хатенке. Немецкие постовые у деревянного моста через Днепр, как обычно, окликнут его:
— Стой! Куда тебя несет, черта хромого?
А он, заискивающе улыбнувшись, ответит:
— Домой, домой — живу я там.
Постовой кивнет, как это уже не раз бывало, — что взять с этого нищего полудурка в идиотском треухе?
За Оршей его поджидали сани, запряженные двумя лошадьми, — Федя приехал. Они стремглав понесутся окружным путем мимо Бабиничей к Горкам. Слишком уж обширная местность здесь, за всей не углядишь — маловато у немцев народу. И тут подступил лес, темный, грозный, протянувшийся до самого горизонта. «Волчьим краем» прозвали его крестьяне из Горок и Больших Шарипов. Правда, теперь там было куда больше людей, чем волков. Впрочем, и их можно было считать волками — сталинскими волками — вторую партизанскую роту под командованием старшего лейтенанта Красной Армии Сергея Петровича Денькова.
— Чай готов, — негромко сказала Таня, вырвав Денькова из раздумий.
Она решила вскипятить воду прямо на огне в ковшике — ставить самовар пришлось бы долго, а времени не было.
Усевшись рядом с Сергеем, она стала смотреть, как он потягивает из блюдца горячий зеленоватый чай.
— Они даже предлагали мне в переводчицы идти, потому что чуть-чуть говорю по-немецки. Как думаешь, Сережа? Соглашаться?
— Конечно! Что тут раздумывать? Соглашайся! — оживился он. — Ты же тогда все будешь знать.
— А ты… Ты чаще будешь приходить?
— Может быть…
Он посмотрел прямо в большие карие глаза. Смеркалось, в сгущавшейся темноте хаты белели очертания ее узкого личика.
— Красивая ты, — повторил он. — Тебе придется от них отбиваться…
— Сережа! Если бы ты знал, как я их ненавижу!
— Но они-то — как раз наоборот.
— Никогда! Не бывать этому.
Отведя взор, девушка посмотрела на пламя печи. Сергей машинально последовал за ее взглядом. За печкой в специальном углублении в стене лежал заряженный и снятый с предохранителя армейский пистолет.
— Через полгода Витебск и Орша будут наши, — произнес Сергей хрипловатым от возбуждения голосом. — И мы поженимся с тобой, Танюшка. Каких-нибудь полгода… Ничего, выдержим!
Таня мужественно кивнула и, смахнув слезу, улыбнулась.
— Уходишь?
— Ухожу.
Сергей поцеловал ее на прощание в холодные губы.
— Ну, с богом, — прошептала она.
Быстро выйдя из дома, Сергей перемахнул в темноте двор. С богом, повторил он про себя, чего это ей вздумалось упоминать о боге? Ему бы и в голову не пришло. Сергей был большевиком, и дела до бога ему не было никакого. Его богом была партия, Россия и смертельная ненависть к немецким оккупантам. Именно они и заполняли его жизнь, всю, без остатка, и богу в ней места не оставалось.
Гауптман Барт явился с докладом к военному коменданту Орши. Пожилой майор, похоже из запасников, чувствовавший себя явно не в своей тарелке в русской глухомани, просмотрев документы Барта, поднял на него поверх очков взгляд водянистых глаз.
— 999-й, говорите? Батальон? А какого полка, дивизии?
— Дело в том, что 999-й батальон — отдельное подразделение. Это штрафной батальон, герр майор.
— Штрафной?
— Так точно, герр майор.
— Гм.
Пожилой майор смерил гауптмана Барта недоверчивым взглядом. Явно из кавалеристов, мелькнула у Барта мысль. Так осматривают жеребца, который вдруг стал прихрамывать. Но я на него не в обиде. Чем я для него лучше концлагерного надзирателя?
— А вы, как я понимаю, командир этого батальона?
— Так точно, герр майор. Мое подразделение переброшено сюда, в Оршу, на испытание фронтом.
— На испытание фронтом? Да-да, конечно.
Майор вновь критически оглядел Барта:
— В общем, мы с вами еще увидимся. Или же у вас есть какие-либо особые задания?
— Так точно. Батальон будет использован в ходе операций на тыловых участках фронта. В первую очередь для выполнения спецзаданий, лежащих вне пределов компетенции других частей, — чуть иронично уточнил Барт.
— Понимаю.
Майор даже не счел необходимым скрыть охватившую его брезгливость. Взглянув на орденские планки Барта, он выпятил нижнюю губу:
— Так вам уже довелось повоевать?
— С первого дня. Польша, Франция, а с 1941 года и по нынешнее время Россия. Я был среди тех, кто своими глазами видел башни Москвы.
— А теперь в 999-м батальоне?
— Так точно, герр майор. Добровольно.
— Добровольно?
Военный комендант Орши стал подчеркнуто тщательно укладывать документы в портфель, словно пытаясь скрыть охватившее его смущение.
— Был бы рад встретиться с вами в один из ближайших вечеров, герр гауптман. За бокалом доброго грога. Я пришлю к вам своего денщика.
— Весьма благодарен, герр майор, — с едва заметной улыбкой ответил Барт.
Значит, старик проглотил наживку. Или — выражаясь на кавалерийской фене — конь непокорно бьет копытом, но стоит чуточку взнуздать его, и он как шелковый. Никогда не знаешь наперед, что к лучшему, а что нет…
Пока гауптман Барт докладывал коменданту о прибытии в Оршу батальона, Дойчман сидел в своем временном пристанище и писал письмо Юлии. Полуразрушенная крестьянская хата едва освещалась парой свечей. Стоило кому-нибудь распахнуть дверь, и пламя их трепетало, грозя вот-вот погаснуть. То резкие, то вновь расплывавшиеся тени плясали на закопченных бревенчатых стенах, забегая и на лист бумаги, на который ложились ровные строки.
«Моя дорогая Юлия!
Наверное, уже и забыла, когда в последний раз получала от меня письмо, кареглазая моя. Или все же недавно? Хотя лично мне кажется, что с тех пор, как я писал тебе с прежнего места дислокации, успела миновать вечность. Тогда мы были в Европе, а теперь в России. Я даже знаю название города, где мы находимся, его можно увидеть на географических картах. Но это совершенно иной мир, все здесь настолько до ужаса необычно и непривычно, что я иногда невольно спрашиваю себя: а действительно ли я здесь или же мне все это только снится? Понятие „раньше“ исчезло из сознания: образы, всплывающие в моем воображении, стоит мне подумать о том, что было „раньше“, поблекли, лишились привычных четких очертаний. Лишь тебя, тебя одну я вижу ясно, как прежде. Более того: сильнее, ощутимее, чем прежде, я слышу твой голос, острее чувствую твое дыхание на щеке…»
