Вячеслав Демченко - Торпеда для фюрера
— Держите их, как чёрта кадилом! — напутствовал морпеха Яков.
— Куда они на хрен денутся… — нырнул под латаное крыло с красной звездой Арсений.
Но, похоже, что куда-то, да делись. Как-то просочились. Чёрное многоточие пулевых отверстий повторило ряд клёпок на стальном листе фюзеляжа возле самой двери.
Яков обернулся, глянул — но разве поймёшь чего в этом содоме? Рёв моторов и шелест пропеллеров на холостом ходу, гвалт, стоны больных и раненых, командный рокот начштаба и деловитая матерщина, бабьи всхлипы… Непонятно даже, откуда начали появляться на закамуфлированном борту вмятины и дыры от пуль.
Лейтенант начал продираться обратно сквозь пропахшую дымом, потом и, казалось, самым ужасом толпу — и наткнулся на товарища своего по майским событиям, сержанта Каверзева.
— Немцы! — коротко пояснил Антон.
И то ли расслышал кто в толпе его слова, то ли сам увидел… как на другом конце поля показались, разворачиваясь один за другим, с полдюжины трескучих мотоциклетов «полевой жандармерии», а за ними высунулось приплюснутое рыло полугусеничного бронеавтомобиля с встопорщенными «жаберными щелями» радиатора. И тогда более или менее организованная эвакуация окончательно перешла грань панического бегства.
— Усім, хто із зброєю, на правий борт! — направил на толпу дырчатое дуло «ППШ» начштаба Руденко, вообще-то человек по-штатскому мягкий и увалень с виду.
— За мной! — продублировал его команду Войткевич. Продублировал и действием, демонстративно передёрнув затвор новенького трофейного «MP-42».
Отрезвлённые их решимостью, партизаны, кто на ногах, начали также выдираться из толпы, но уже с винтовками и автоматами в руках. Хотел было спуститься к ним и Руденко, но вдруг пошатнулся, будто его кто врасплох ударил по плечу и, косо заваливаясь грузным телом, пропал в проёме дверей. Вместо него на вершине трапа показался пилот в потёртом кожаном шлеме и вполне гражданском свитере.
— Всё! Всё, мать вашу, товарищи! — внушительно рыкнул он на толпу с лицом, раскрасневшимся до пота, но вполне флегматичным. Привык к таким авралам, наверное. — Остальные на второй! — ткнул он большим пальцем через плечо, и, подхватив под мышки Руденко, попятился вглубь салона.
Там, за его спиной, вспыхнул молочным светом круг иллюминатора на противоположном борту, и под днищем самолёта загорелась чищеной медью стерня. Второй «Ли-2», с точностью фанерной тренировочной модели, добежал до первого, встал крылом к крылу и грузно опал на хвостовое оперение.
— Назад! — едва удержал Яша толпу, вповалку попадавшую под днище заполненного самолета, чтобы хлынуть к следующему. — Сначала со мной, кто жив. В оцепление!
Он оглянулся, кого б оставить вместо себя. Подбитые автомобильной резиной сапоги начштаба — последнего представителя комсостава, не считая взводных, — уже втянулись вовнутрь.
— От холера! — рванул вслед за ними Войткевич, мгновенно сообразив, что если это и не конец почти обезглавленного отряда Беседина, то невольное назначение его на новую должность. Да ещё, как бы не само… В этой полусотне почти отчаявшихся, измотанных людей старше его армейским званием и нет никого.
— Портнов! — крикнул Яков в грузовой трюм, битком набитый живым и полуживым человеческим мясом. — Я дико звиняюсь, комиссар! Руденко ранен! Принимай командование! Слышишь… Да слышишь ты, поц?! — наполовину всунулся в трюм Войткевич. — Пленных Смерш встречает, куда они на хрен денутся!
Комиссар «услышал», только когда всё тот же «старичок» двадцати с небольшим лет нашёл в себе силы повторить слова лейтенанта ему чуть ли не на ухо. Только тогда.
— У меня приказ! — нервически взвизгнул Портнов, откровенно забиваясь в угол. — Не имею права!
— Говорит, «сволочь я», — кротко передал «старичок», впадая обратно в забытье. — «Не могу…», говорит…
— Ну, лети, гусь, — скрипнул зубами Войткевич, грохнув кулаком по борту самолета. — На юга…
Как-то сразу и вполне естественно отношения его с Портновым не заладились. С первого, можно сказать, взгляда. Ещё две недели назад.
Оккупированный Крым. Ещё две недели назад…
В отряд Беседина флотские диверсанты разведотдела штаба КЧФ, лейтенант Войткевич и старший сержант корректировщик Антон Каверзев, прибыли не далее как вчера. Явились, как легендарные герои, слава которых, как говорится, бежала впереди них самих. Хотя никто толком и не знал, что там такого флотские натворили в Гурзуфе весной этого года, что из-за них пришлось полностью отказаться от эвакуации и снабжения морем. Немецкая береговая охрана, опасаясь повторной высадки диверсантов, каждую гальку на пляже переворачивала, в каждую ракушку заглядывала.
Как бы там ни было, шороху герои навели изрядно, что твой архангел Михаил в Египте, да и в отряд заявились, как небожители.
Повезло. Завернув по дороге в ущелье, где — как знали разведчики! — на крутой каменной стене повис один из грузовых парашютов, сброшенных для них флотским «ТБ-3Ф», обнаружили «гондолу». Да какую! Не разграбленную, в целости и сохранности. Почти. Так и не рискнув лезть на утёс, «добровольцы-оборонцы» расстреляли контейнер из винтовок, выпотрошив несколько бесценных килограммов муки.
Ещё больше разору навёл сам Войткевич, когда, рассудив: «Сгорел сарай, гори и хата…», взобрался на вершину утёса в обход — и выкорчевал изогнутую сосенку, за которую зацепилась «гондола», удивительно точно рассчитанным по времени взрывом гранаты. Даже булыжники кидал, сходные по весу с «Ф-1», глядя на секундную стрелку, чтобы рвануло не на самом контейнере, а с недолётом. Так что кое-что, что в жестянках было запаяно да и в мешочках холщовых непростреленных, уцелело и после того, как гондола грохнулась в щебень осыпи. И явились разведчики в отряд со спиртом, давно не нюханным, сгущёнкой, давно не виданной, мукой для лепёшек, давно не печённых, и с аккумуляторами для рации, давно умолкшей, вызвав закономерную радость у партизан. Как немалую, так, впрочем, и недолгую.
Услышав распоряжение особиста сдать весь имеющийся провиант в Особый отдел под опись, лейтенант Войткевич подобострастно козырнул: «Есть». И тут же демонстративно раздал всё до последнего сухаря в санчасть и мальчишкам, которых к разведгруппе отряда приписано было немало. Чем сразу вызвал расположение их командира Сергея Хачариди, вроде бы рядового партизана из красноармейцев, но державшегося с таким достоинством и ироническим превосходством, что Войткевич сразу заметил:
— А это что у вас за контрреволюция такая?
Хотя, в общем-то, именно этой своей независимостью, той насмешливой «покладистостью», с которой они подчинялись «порядку вещей», «покладистостью», за которой чувствовалась готовность в любой момент и «положить» на все правила, если только они разойдутся с теми, что сам себе положил, Сергей и Яков и были так схожи. Это сразу почувствовал отрядный оракул дед Михась, и посочувствовал особисту:
— Прикладывай, Спиридоныч, к жопе подорожник.
— Чего ты? — опешил капитан госбезопасности Портнов.
— Была у тебя одна геморройная шишка…
В этот так называемый «нижний» лагерь отряда (до «верхнего, как бы основного, где размещались часть бойцов и гражданских, походная мастерская, хозслужбы и санчасть, они так и не добрались) флотские разведчики прибыли не вдвоём. Пригнали впереди себя длинного, измождённого, тощего немца в ободранной и пыльной форме СС-штурмана, с очками, превращёнными в монокль, скорее всего, вопросом: «Гитлер капут?» и, вызвав минутное онемение партизан, смазливую веснушчатую деваху в красноармейской форме.
Онемение было настолько полным, что даже неугомонный Арсений Малахов, собравшийся было вкусно чмокнуть, провожая девичьи формы, — и мешковатые штаны не могли укрыть их от его беспардонного взгляда… — поперхнулся.
Не у немца, а именно у барышни руки были связаны за спиной солдатским ремнем.
На невольный Малахова вопрос: «Что, честь не тому отдала?..» — Войткевич только хмыкнул:
— Отчего же, кто просил, тому и отдала. Комсомольскую.
— Хрен с ней, с комсомольской, — вздохнул Арсений. — Негордые…
Деваха, хоть и не была похожа на пышную «Сюзанну» с одноимённой коробочки пудры, — в лесу особо не зажиреешь, да и фигурка была слишком «точёной», будто токарь со стружкой переборщил, — но всё равно была хороша. Даже отрядный особист Портнов проворчал, хмурясь:
— Что это у вас — девка связана, а фриц…
— А фриц как-то не хочет с ней вместе идти, — перебил его Яков. — Если не свяжем. Люта она с немцами. Сам не знаю чего. Принимай.
Портнов хотел было настоять на объяснениях, но, натолкнувшись на иронически-внимательный взгляд лейтенанта, понял, что не стоит. Не хватало ещё, чтобы ему при всём отряде рубанули:
— Не твоей компетенции дело, мол…
