Аскольд Шейкин - Опрокинутый рейд
Он утешал своего командира. Мамонтов это понял, но в разговор ему вступать не хотелось, продолжал думать: «Такваминадо. Хамье. Вас бы всех сейчас без разбора — в шашки, в штыки, из пулеметов!..»
В эту минуту он ненавидел людей вообще.
Грохот еще небывалого взрыва сотряс воздух.
«Так вам и надо», — снова произнес про себя Мамонтов и дал шпоры коню.
Происходило это 21 августа, на четвертый день пребывания в Тамбове белоказачьих полков. Теперь они покидали город.
Покидали!
Покидали, так и не вступив ни с кем в бой, изгнанные собственной растерянностью перед бесплодностью всех попыток учредить в городе хоть какое-то гражданское управление, и, главное, страхом, что взметнется опомнившаяся от неожиданности казачьего налета народная масса, чего Мамонтов сейчас боялся куда больше, чем прямого столкновения с частями красных. Ведь даже если взрыв всеобщего гнева удастся подавить, то все равно сразу будет навеки похоронена эта его сладостная мечта: корпус движется по советскому тылу, и от него во все стороны волнами расходится успокоение по стародавнему, еще царской поры, образцу.
Выехав за городскую окраину, генеральская кавалькада остановилась. Путь преградили тяжело нагруженные возы. Было их много сотен. Несколькими вереницами выступив из Тамбова по разным улицам, в этом месте они сливались в общий поток, почему и образовался затор.
Рядом опять оказался Попов. Плетью указал на возы:
— Теперь-то не заскучаем.
— Это полковые запасы? — спросил Мамонтов.
— Исключительно, — ответил Попов. — Провиант.
— А где везут то, что казаки брали лично себе? Ведь брали? Брали!
— Тючок-то у каждого перед седлом, — оправдывающимся тоном сказал Попов. — Святое дело. Всегда было так. И не от жителей взято. Ни боже мой! Только из большевистских складов.
— Но чтобы не больше. Обяжите командиров полков проследить. Начало похода! Еще преждевременно. Вы поняли?
— Будет сделано, — произнес Попов и отъехал.
Мамонтов отыскал взглядом Калиновского, тронул поводья, приблизился к нему. Остальные чины свиты сразу же деликатно отдалились.
Некоторое время они молча следили за проходящим обозом.
— Во всем виноват лично я, — с отрешенным видом наконец заговорил Мамонтов. — Не надо было слушать болтунов. Их на Дону и Кубани — сонм. Народ, мол, сам все знает, понимает. Дай волю — устроит свою судьбу наилучшим образом. До вчерашнего дня я был убежден: едва мы вступим в Тамбов, из недовольства большевиками сама собой возникнет новая власть. А народ — быдло. Куда толкнешь, туда и пойдет. И нет в нем никакой благодарности. Помните оставленный нами обоз? Сокрушались — богатство! Оно ничтожно по сравнению с тем, что здесь уже нами роздано жителям. А в ответ?
— Я совершенно согласен с вами, — подтвердил Калиновский. — Хороший обоз — прочный тыл корпуса.
Думая о чем-то своем, он, видимо, просто не расслышал слов Мамонтова. Тот, впрочем, не обратил на это внимания и продолжал с прежним выражением отрешенности на лице:
— У меня просьба. И дело, казалось бы, не очень значительное, но по сути своей крайне важное и для нас с вами, и для корпуса в целом. Через день-другой прошу вас выехать в расположение Семьдесят восьмого полка, встретиться там с одним… как бы это сказать… с одним деятелем. Лично оценить его. Понимаете? Так ли это серьезно, как подается? Нужен ваш строгий ум. Никому другому я не поверю. Даже себе. И нужно… — Он искоса взглянул на Калиновского: — Вы знаете старую казацкую пословицу?
— Их много.
— Нет. Такая одна. И ее надо уметь понимать: не тот казак, что поборол, а тот казак, что выкрутился.
Калиновский вопросительно смотрел на него.
— Нужно… Или, вернее, совершенно не нужно сообщать этому господину о том, что мы уже отсюда ушли, — Мамонтов оглянулся на оставшийся за их спинами город. — Единственное ограничение! Во всем остальном — полная мера доверия. Планы, перспективы, надежды. Играть в этом смысле даже в какой-то мере ва-банк. Чтобы он сразу понял, поверил: наш рейд — это очень масштабно, отвечает русскому национальному духу. Но, конечно, если предварительно убедитесь, что его персона стоит того.
— А коли слух об оставлении нами Тамбова уже до него дошел?
— Объясните: маневр. Еще возвратимся. И скоро. Так и в самом деле будет. Нисколько не сомневаюсь.
— Однако взорваны вокзал, мосты. Тут двойственность.
— Опять-таки: маневр. Мы — кавалерия. Противник же перебрасывает свои отряды по железной дороге. От разрушений тактическая выгода на нашей стороне. Но лучше этого вопроса вообще не касаться, тем более что действительно пройдут лишь считанные дни, и все переменится. Все. Абсолютно. Мы сейчас идем на Козлов, так вот там будет осуществлен классический вариант установления законной власти. Да, да! В чистом виде. Без всех и всяких доморощенных расчетов на местную самодеятельность, как это было там, — Мамонтов снова обернулся: стена желто-бурого дыма надвигалась на город. — Вас эта работа пока не затрагивала, вы о ней не знаете, но подготовка идет, в нее включены многие. И очень серьезно.
— Спасибо, — ответил Калиновский. — Я понял.
— Игнатий Михайлович введет вас в курс дела, — заключил Мамонтов.
• • •… А возы все тянулись. Прорваться, опередить их поток штабной колонне так и не удавалось.
• • •Вагон постепенно пустел. Наконец кроме четверки компаньонов в нем осталось шесть или семь офицеров, все в чинах небольших. Занимали они купе у тамбуров, поочередно стояли у дверей. Охрана. Специально для них. Шорохов в этом не сомневался.
На последней остановке в купе ввалился чернобровый и черноусый есаул. Шумно приветствовал:
— Господа с Дона? Очень вам рад. Прошу, прошу…
С ним были два казака. Они подхватили баулы Варенцова и Нечипоренко, саквояж Шорохова. Лишь Мануков не отдал им своего фибрового чемодана. Пожелал нести его сам.
В вокзал не заходили. Шли вдоль железнодорожного пути, потом свернули к домам. Уже темнело. Улица встретила собачьим гвалтом. У ограды с высокими воротами остановились. Есаул распахнул калитку:
— Пожалуйте!
В комнате, где компаньоны затем оказались, было светло от яркой керосиновой лампы, стояло несколько стульев и канцелярских столов. На одном из них немного погодя появились тарелки с закуской, графин водки, жареная гусятина, блюдо с варениками.
Прислуживая, два молодых казака в поварских куртках стремглав летали из комнаты в кухонную пристройку.
— У нас тут по-простому, по-фронтовому, — приговаривал есаул, — что есть, тем и рады угостить… Все, чем можем, не обессудьте.
За столом сидели добрый час. Говорить никому не хотелось. Даже не спрашивали, что их ждет: ночлег? езда? Понимали: все заранее решено. Мануков, правда, время от времени повторял: «По-фронтовому?. Ну-ну», — и снисходительно поглядывал на есаула.
За окнами раздалось конское ржание, голоса. Вышли за калитку. У ворот стояли два экипажа, впереди и сзади от них дорогу заполняли верховые. В одном экипаже разместились Варенцов и Нечипоренко, в другом — Мануков и Шорохов.
На небе не было ни звезд, ни луны, но возничих темнота нисколько не затрудняла. Упруго покачиваясь, экипажи начали набирать ход, и как будто не ехали — плыли.
Усталость, впрочем, вскоре сморила Шорохова. Сквозь сон, отрывочно, он отметил, что экипажи переправляются вброд через широкую реку, что лошадей их перепрягают. Несколько позже до его слуха донесся звук пулеметной стрельбы. Проснулся он от предрассветного холода. Мануков еще спал. Его лицо безмятежно белело на спинке сиденья.
Повыше натянув на себя подшитую серым сукном кожаную полость, Шорохов огляделся. Восточный край неба уже розовел. Ехали с прежней быстротой. Черными тенями проносились придорожные кусты, одинокие деревья. Сопровождающих было десятка четыре. Синие штаны с лампасами, гимнастерки защитного цвета, на фуражках с красным околышем — белый лоскут. Казаки, фронтовая часть. Так был одет и кучер их экипажа. Что все-таки за связи у его компаньонов? Или просто очень хорошо заплатили? Это не раз приходило ему на ум. Но значит, какого же солидного барыша ждали они, коли заранее так не скупились? Варенцов говорил тогда, в ресторане: «…по тысяче процентов на третий день». Однако чтобы крупный расход окупился, надо еще и товара пропустить через свои руки достаточно. Успеешь ли? Сможешь ли при такой гонке, как эта?
Часов в восемь утра, когда солнце начало пригревать, въехали во двор помещичьей усадьбы. У входа в дом, у колонн, стояло с полдюжины офицеров. Экипажи подкатили прямо к ним.
Нечипоренко первым сошел на землю. Широкоплечий и немолодой уже офицер выступил навстречу ему:
— Рад приветствовать на тамбовской земле, — вскинув голову, он поднес к козырьку фуражки руку в белой перчатке. — Командир Семьдесят восьмого конного полка войсковой старшина Антаномов Никифор Матвеевич. К вашим услугам, господа!
