Сергей Скрипаль - Жизнь и приключения Федюни и Борисыча
Когда Спрутзан сделал паузу, чтобы набрать побольше воздуха в грудь, Юозас ему сказал абсолютно спокойно:
– Товарищ старший сержант! Я не виноват, что у меня верёвочки лопнули!
Тон голоса солдата был абсолютно невинным, как у новорожденного, и только в глазах сквозь ангельскую чистоту и непорочность проблескивал хохочущий прибалтийский чёрт.
Побагровевший Спрутзан поперхнулся воздухом от такой наглости, выдохнул только:
– Три нарята фне очерети...
Повернулся на месте и побежал к зданию ангара, за которым торчал небольшой сортир типа "скворечник".
– Та, постирает секотня свои штанишки наш чистюля Вилли, – передразнивая акцент старшего сержанта сказал кто-то.
Все захохотали с облегчением. Стало понятно, что во время прыжка в воздухе с ног Юозаса сначала слетел один сапог, потом на ветру трепыхалась, пока не развернулась и не слетела портянка, потом полетел вниз второй сапог, потом вторая портянка, которые и обеспечили такую жуть непонятному зрелищу.
А вот действительно лопнула верёвочка, которой положено было сапоги подвязывать за "ушки" к поясу, чтобы они не слетели, или Юозас специально отвязал её, для того чтобы попугать старшего сержанта, так и осталось тайной. Вид невинного босого Юозаса и гневного красного Спрутзана был таким смешным, что у Борисыча и Федюни, прошёл страх перед прыжками, и поднялось настроение.
Прекрасно в этот день "окрестившиеся", испытавшие полное счастье от первого удачного прыжка и обнявшие руками Прибалтийское небо, шагая вместе со строем на обед, солдаты выводили слова недавно выученной новой строевой песни:
– ...И динамический удар, и приземленье,И снова небо голубое над тобой!
Юозас оттарабанил все три дня в столовой на чистке картошки и мытье посуды минута в минуту, но Спрутзан сверх меры к солдатским сапогам больше не придирался. В этот раз срок пребывания рядовых в учебке был сокращён. Когда наступил четвёртый месяц, солдаты погрузились в самолёты и, после длительного перелёта ступили сначала на Туркменскую землю, а через месяц оказались в Афганистане.
Глава 10
Федюня сходил к своему «рюкзачку», долго копался в нём, сопел. Поднёс к пеньку, который служил сегодня разделочным столом консервные банки с маслинами и, поддев крышки банок за специальные кольца открыл их. Немного отлил рассола на землю, чтобы не пролить его на кошму, и поднёс нам.
– Удобная штука – эти кольца на крышках! – одобрительно цокнул языком Федюня. – Консервный нож вечно девается куда – то, таскать его с собой неудобно, а жрать – то охота! Оно, конечно, можно и простым ножом банку вспороть, и штык – ножом, бывало, открывали. Но вот так вот, – с колечком, это ж – цивилизация!
– Это ты то штык – ножом консервы открывал? – насмешливо покосился на Федюню Борисыч. – Ага ж! Только при мне не рассказывай!
Штык-нож
Федюня в первый же год службы, подружился с автоматом, с фляжкой, с поясным ремнём, со всем, что положено солдату. Однако, как ни прилаживался к штык-ножу, дружбы не получалось. Причём на учениях, когда приходилось присоединять ножны к лезвию, резал проволоку, как и все остальные. Втыкал штык-нож в чучела, набитые соломой, – и ничего. Абсолютно всё было в порядке. Но вот когда...
Впрочем, по порядку.
Ещё в учебке, в Прибалтике, находился взвод в карауле. Федюне достался пост на учебном аэродроме, обнесённом колючей проволокой, с прожекторами по углам квадратной территории. Декабрь. Снегу намело полно. Вроде бы и мороз с ветром сырым, промозглым, а снег всё равно подтаивает. То сосулька звякнет, сорвавшаяся с крыла самолёта, то снег зашуршит и гулко рухнет с крыши мастерских. Федюня кутается в караульный тулуп до пят, тяжело ходит в валенках, натянутых прямо на сапоги. В общем-то, Федюне не страшно. Скучно только, развлечься нечем. Курить не хочется, да и по уставу нельзя. Ходил так Федюня, ходил, изредка вздрагивал от непонятных звуков. Прицеливался из автомата на воображаемого врага, резко высовывался из-за углов строений, перебегал от самолётов к вертолётам, представляя, как будет задерживать забравшегося на пост злодея с обязательным криком: "Стой, кто идёт!", досылом патрона в патронник и следующей командой: "Стой, стрелять буду!", затем выстрелом вверх, а потом всё как-то невнятно представлялось в сладкой мути. Понятное дело, что злодей взят в умелом бою, там – слава, может быть, награда и призовые десять суток отпуска домой. А там... Федюня аж зажмуривался от представленных удовольствий. Ясное дело, поход в клуб на танцы в парадной форме, с тускло мерцающей на груди наградой. Федюня её ещё не представлял, успокаивая себя, что потом разберётся, что за награду ему присвоили.
Яростный стук поезда, пробежавшего по недалёкому железнодорожному пути, помешал размышлениям. Федюня вновь заходил по надоевшему посту. Подошёл к огромному тополю и, прошептав: "Стой, кто идёт!", нанёс примкнутым к автомату штык-ножом удар в ствол. Штык покорно вошёл в древесину. Федюня потянул оружие на себя. Не-а... Штык сидел прочно. Федюня потянул ещё и ещё. Результат тот же. Тогда он принялся раскачивать автомат, потихоньку пытаясь высвободить лезвие. Еле слышное "кррак" судным колоколом раздалось в голове часового. Безобразный обломок ножа торчал из дерева, а над стволом автомата торчала такая же безобразная ручка.
Что уж тут рассказывать, как дальше было дело. На губе трое суток Федюня отбыл без поблажек и снисхождений.
Так и пошло.
Однажды, уже на другом посту, огороженном двойным рядом колючки, Федюня пострадал из-за комбата Халеева, вздумавшего проверить молодого бойца.
– Рядовой, – размышляя про себя, чего б такого сказануть, произнёс: майор, – даю вводную! Противник нападает вот из-за тех кустов, – уже уверенно Халеев ткнул пальцем на густой ольховник, росший неподалёку от входа на пост.
Федюня рухнул плашмя на землю, срывая предохранитель автомата и передёргивая затвор, лихо перекрутился через спину к опоре прожектора и, конечно же, ударил по ней штык-ножом, от которого немедленно отскочил обломок.
Ещё? Пожалуйста!
Кто стоял по молодости лет дневальным на тумбочке, знает, что хуже ничего нет. Все дрыхнут, только дежурный по роте сидит в канцелярии, позёвывая, читает книгу и курит. Федюне тоже хотелось курить, но долг обязывал стоять ещё полчаса. Это позже можно будет пару часов прикорнуть и опять на пост. В самом первом наряде по роте, стоя на тумбочке, Федюня, дождавшись отбоя, вынул штык-нож из чехла, покрутил его так и сяк, полюбовался матовой поверхностью металла, поелозил пальцем по тыльной стороне, где имелась насечка "для пилки дров", так её называл сержант взвода. Провёл ногтем по лезвию, убедился, что резать таким ножом практически ничего нельзя, вздохнул и сунул штык обратно в ножны.
Э-хе-хе-хе... Тягомотно! Все спят, а лучший друг Борисыч не спит. Он – дежурный по роте и, хотя находится в десяти шагах, поболтать с ним, стоя "на тумбочке", нельзя – устав! Федюня заинтересовался кольцом на ручке штык-ножа, погладил его гладкую поверхность, слегка источенную от времени. Чёрт его знает, зачем, но, Федюня помедлил и... засунул указательный палец в это кольцо. Палец вошёл запросто. Тааак... а назад? Не лезет назад... В суставе застревает. Федюня засопел, потянул сильнее, придерживая нож другой рукой. Никак!
– Борисыыыыч... Борисыыыч..., – потихоньку позвал Федюня, не смея отойти ни на шаг от боевого поста, вытягивая шею, пытаясь заглянуть за угол, откуда была видна открытая дверь канцелярии. Не удалось, и Федюня позвал громче:
– Борисыыыч....
Где-то на первом этаже казармы громыхнула дверь. Федюня от ужаса вспотел. А вдруг это дежурный по полку?
– Борисыыыч..., – уже почти в полный голос проскулил Федюня.
– Ну, чего тебе, – злобно зашипел появившийся, наконец-то, Борисыч, заспанно щурясь в полумрак коридора. – Чего орёшь?
Федюня ткнул левой рукой в капкан штык-ножа.
– Тут, понимаешь... Это... как его...
– Ах, ты, – Борисыч матюкнулся от неожиданности. – Ну, Федька, ну, гад! Ты специально?
Федюня только жмурился в ответ, что-то бормотал, жалко оправдываясь и дёргая рукой.
– Да погоди ты, – соображал Борисыч. – Не дёргайся! – успокаивал он, пытаясь круговыми движениями стянуть штык с заметно припухшего пальца Федюни.
– Вот же хрень какая! – Федюня осмелел. – Слышь, Борисыч, давай я слюной натру.
Федюня плюнул на палец, растёр слюну. Не-а, палец никак не хотел вылезать из тисков кольца. Наконец Борисыч сообразил, сбегал в кубрик, приволок кусок мыла. Федюня опять наплевал на палец, намылил погуще, и кольцо почти без усилий покинуло настрадавшееся место.
– Иди спи, – буркнул Борисыч. – Балбес!
За всей этой вознёй время пролетело незаметно. Федюня разбудил второго дневального и, не раздеваясь, лёг.
Уже утром, после подъёма, когда рота ушла на завтрак, Федюня стоял в очередную смену на тумбочке, предвкушая, как он вскинет руку к виску и заорёт хорошо поставленным голосом при появлении командира: "Рота, смирно! Дежурный по роте, на выход!". Федюня даже разволновался, представляя себе эту замечательную картину. Начал одёргивать китель, чтобы ни одна морщинка не выглядывала, поправил галстук, подровнял фуражку. Уже на втором этаже слышались чьи-то шаги. Федюня резко опустил руки вниз, принимая стойку "смирно", и палец сам влетел в растреклятое кольцо штык-ножа...
