Наталья Кравцова - Вернись из полёта!
Всхлипывая, Анна Васильевна проговорила:
— Все ночи думаю, не сплю... Ведь стреляют там, а ты же в самое пекло всегда...
— Смелого пуля боится! — вставил Юрка, который гордился сестрой. — А ты говоришь...
— Нет, мам, я осторожно летаю, честное слово! И не бойся — ничего со мной не случится: я ведь не одна, вокруг меня мои товарищи. Мы в воздухе обязательно помогаем друг другу — это закон.
Горестно вздохнув, Анна Васильевна возразила:
— А вот ранило же тебя.
— Нога? Да это пустяки... Это совсем случайно, я сама виновата. Зато вот к тебе приехала, а то когда бы! Эй, Юрка, а ну сыграй нам что-нибудь! Покажи свое мастерство — чему ты научился в музыкальной школе.
— На чем? На баяне?
— Давай на баяне.
Юрка полез куда-то в угол, бережно достал баян и стал негромко наигрывать, понимая, что Лиля просто хотела отвлечь маму от грустных мыслей.
— В школе у него все пятерки, хвалят его. Он уже и в госпиталях играл, — оживилась Анна Васильевна. Раненые, фронтовики его слушали. Понравилось им — благодарность объявили. Покажи, Юра, бумагу.
— Потом, мама.
— Это ты молодец! — похвалила брата Лиля, и он смущенно улыбнулся.
Послушав немного музыку, Лиля вскочила и стала быстро убирать со стола.
— Я сама, доченька. Ты лучше пойди погуляй, посмотри Москву.
— Да я мигом уберу.
Напевая, она складывала тарелки, вытирала стол, потом помыла в кухне посуду.
— Мам, а где мои платья? Ты не продала?
— Ну что ты — все целы! Там, в шкафу, висят, все до одного. И то, которое ты начала переделывать, висит.
— Пофорсить захотелось? — хитро сощурив глаза, засмеялся Юрка. — Теперь я вижу: сестричка не изменилась! Все та же!
— Запомни: младшим не дозволено обсуждать старших! Ясно? — воскликнула Лиля и строго погрозила брату пальцем.— Я уже два года хожу в брюках! Почему бы мне и не пофорсить?
Порывшись в шкафу, она стала с удовольствием примерять перед зеркалом старые платья, туфли. Вскоре, одевшись, вышла из комнаты и позвала Юрку:
— Пошли, прогуляемся! Мы ненадолго, мам...
— Ну вот, нарядилась, — надувшись, недовольно пробурчал Юрка. — Подумаешь, платье, пальто! А в военной форме тебе лучше.
— Ладно, пройдусь с тобой и в военной форме как-нибудь. Похвастаться хочешь? Знаю!
На следующий день Катя потащила Лилю на завод «Динамо», где в течение нескольких лет работала слесарем, откуда по путевке комсомола пошла учиться в аэроклуб. На встречу с летчицами собрался народ, в основном женщины. Мужчин на заводе было мало. Девушки рассказывали о фронтовой жизни, о воздушных боях с фашистами, о сражении под Сталинградом, о своих товарищах-летчиках. В основном рассказывала Катя, которая говорила увлеченно, с огоньком и вообще на своем родном заводе чувствовала себя как дома. После митинга их водили по цехам, и многие старые рабочие узнавали Катю...
Дни были целиком заполнены встречами с комсомольцами, молодежью, рабочими. Вечером девушки ходили в театры, куда Лиля без труда доставала билеты: она смело заходила к администратору и просто объясняла, что они обе приехали с фронта всего на несколько дней. Билеты им давали моментально.
Однажды, когда Лиля спешила в ЦК комсомола, где должна была состояться встреча девушек-фронтовиков с молодежью, ее задержал патруль. Это было в центре города, у Большого театра, куда Лиля зашла по пути за билетами. Откуда-то сзади раздался строгий, повелительный голос:
— Товарищ лейтенант!
Она не сразу сообразила, что это окликнули ее, и продолжала идти, но, услышав опять: «Товарищ лейтенант, я к вам обращаюсь!», остановилась. На тротуаре стояли капитан с красной повязкой на рукаве и два солдата — это был военный патруль. Капитан строго произнес металлическим голосом:
— Товарищ лейтенант, вы не по форме одеты. Я вынужден задержать вас. Пойдемте со мной.
«Шарфик!» — догадалась Лиля. Вместо скучного серого шарфа она надела кремовый в мелкий красный горошек... Он выступал совсем немножко над грубым воротником шинели, но зоркий глаз капитана заметил его издали. «Какая досада! — подумала Лиля.— И зачем я его выставила? Спрятала бы поглубже...»
— А почему? — все-таки спросила Лиля, хотя ей все было ясно, надеясь, что, может быть, ей удастся уговорить капитана отпустить ее: ведь такая мелочь...
— Там объяснимся, — мрачно произнес капитан, глядя куда-то в сторону и желая, видимо, показать, что никакие разговоры не могут помочь.
— Понимаете, товарищ капитан, я очень спешу. У меня совершенно нет времени...
— Пойдемте.
Она поняла, что действительно говорить и объяснять бесполезно, и, окруженная патрулем, словно арестованная, пошла в комендатуру. По пути капитан остановил и захватил с собой еще двух офицеров, причем делал он это не спеша, специально растягивая процедуру, и, как показалось Лиле, испытывал при этом огромное удовлетворение.
В помещении куда они пришли, стоял большой письменный стол, и капитан важно уселся в кресло перед столом.
— Ваши документы, — обратился он к Лиле.
Она молча протянула документы, и капитан, положив их на стол, отодвинул на самый край, где уже лежала стопка удостоверений, словно и не собирался возвращать их.
— Вы разве не знаете, что в армии не положено надевать... разные украшения! Идет, понимаете, жестокая война, а вы чем занимаетесь — дисциплину нарушаете?
Он сказал это так, будто бы от того, какой шарфик наденет Лиля, зависит чуть ли не исход войны.
— А у меня нет другого! — с вызовом сказала Лиля, глядя в упор на щеголеватого капитана, совсем еще молодого.
Еще раньше она заметила, что сапоги у капитана первоклассные, все пуговицы начищены до блеска и шинель, совсем новая, тщательно подогнана. «Сидит тут, в тылу, и еще указывает! О войне вспоминает...» — подумала Лиля и сердито сдвинула брови.
Капитан побагровел и приказал своим отработанным, металлическим голосом:
— Завтра явитесь сюда в девять ноль-ноль!
— Разрешите узнать зачем? — с невозмутимым видом поинтересовалась Лиля.
— За нарушение формы и пререкания со старшими назначаю вам четыре часа строевой. Сбор здесь, на улице у сквера. Можете идти. Только снимите шарф, лейтенант! И впредь советую форму соблюдать!
Он сделал ударение на последних словах и с довольным выражением взглянул на Лилю.
— Извините, товарищ капитан, но это наказание придется отложить до конца войны. Дело в том, что шагать мне нельзя... противопоказано, — вежливо сказала Лиля, предчувствуя свою победу.
— Это почему?
Небрежным движением она вынула из бокового кармана справку и положила ее на стол. Там было сказано, что после ранения она направляется в госпиталь для консультации и дальнейшего лечения.
— Вот почему.
Капитан быстро пробежал глазами бумагу и, видимо, не зная, как поступить, долго держал ее в руках, внимательно рассматривая. Наконец произнес уже совсем другим тоном, решив покончить с этим делом мирным путем, для чего ему потребовалось некоторое время, чтобы перебороть себя:
— Ну, раз такое дело... Смотрите, больше не попадайтесь! Нужно соблюдать форму, а то... Сами понимаете, вы же фронтовик!
— Документы мои верните.
Не глядя на капитана, Лиля взяла у него свои документы и, спрятав, спросила:
— Разрешите идти?
— Идите. Только шарф...
«Опять шарф...» И Лиля поспешила перебить его, не дав ему договорить:
— Товарищ капитан, шли бы вы лучше на фронт! Скучно ведь вам тут... На вашем месте я не стала бы сидеть в тылу — здесь и пожилой человек вполне справится!
Повернувшись по всем правилам, она вышла раньше, чем растерявшийся капитан успел что-нибудь сказать.
К началу встречи она, конечно, опоздала и, тихонько войдя в зал, села с краю на стул, стараясь остаться незамеченной. Однако ей это не удалось: ее сразу обнаружили и вытащили на сцену, где за столом в самом центре сидели Катя и еще три девушки в военной форме. Все они по очереди рассказывали о том, где и как воюют. Лиля выступила последней. Им задавали вопросы, интересовались подробностями, просили дать адреса, чтобы переписываться.
На следующий день Юрка принес газету, где был помещен репортаж о встрече с девушками-фронтовиками и фотография. На групповом снимке Лиля с трудом узнала себя, хотя Юрка уверял, что получилась она очень хорошо и что особенно четко и рельефно выделялся Лилин острый нос, по которому в первую очередь и можно было определить, что это действительно она.
— Ну точно как у Буратино! Посмотри, посмотри, сестрица! — смеялся Юрка.
Лиля отобрала у него газету и спрятала в ящик стола — на память.
Со дня приезда в Москву прошла неделя, и московская жизнь, поначалу такая новая и непривычная для Лили, стала ее тяготить. Все чаще мысли ее возвращались к той, другой жизни... Она жадно слушала сообщения по радио, сводки Сов-информбюро о положении на фронтах, особенно на Южном фронте, под Ростовом, где воевал полк.
