Борис Сопельняк - Солдат по кличке Рекс
Двенадцать пар глаз по-прежнему неприязненно следили за луной. Разведчики пользовались вынужденной передышкой, чтобы передохнуть или хотя бы пососать нераскуренную цигарку. Курить в поиске Громов всех отучил, а после того, как однажды по такому крошечному огоньку ударил снайпер, капитан сказал, что курение в разведке, да еще ночной, будет рассматривать как нарушение воинского приказа. С тех пор от греха не брали с собой ни спичек, ни зажигалок. Но помусолить самокрутку никто не запрещал, и разведчики невесело шутили, говоря, что из курящих медленно, но верно превращаются в жвачных.
Разведчики отдыхали. А вот Рекс вел себя странно: у него дрожала спина, завалились уши, а морду он уткнул в лапы и так крепко сжал зубы, что казалось, они начнут крошиться. А все луна! Виктор не в первый раз наблюдал такое непонятное поведение собаки, сочувствовал ей, но ничем помочь не мог. Откуда было знать Рексу, что за силы клокотали в нем и просились наружу. Ему хотелось подняться во весь рост, задрать морду и выть, глядя на этот круглый неподвижный фонарь.
«Да, Рекс, видно, во втором или третьем поколении в твоем роду были волки, — думал Виктор. — Именно от них — обостренное чутье, выносливость, сила и… диковатость. Ничего не попишешь, голос крови — это серьезно. Эх, взвыть бы тебе сейчас или хотя бы гавкнуть как следует… Понимаю, Рекс, понимаю, вижу, как ты маешься, и ценю дисциплинированность. Умница, Рекс, молодчина!» — легонько погладил он крутой загривок собаки.
Громов глянул на часы: ноль тридцать, а на небе все еще ни облачка. И вдруг где-то за спиной кто-то слабо свистнул. «Что за безобразие! — чуть не вскинулся Громов. — Демаскируют, черти полосатые!» Но свист повторился. Потом послышалось журчащее бульканье, будто переливали воду или по камушкам спешил маленький ручеек.
— Соловей, — прошептал Седых, подползая к командиру.
— Да ну! — охнул Громов. — Так это и есть соловей? Ни разу не слышал.
А журчащее бульканье перешло в гортанное клыканье с такими нежными переливами и таким заливисто-задорным пересвистом, что души разведчиков размякли.
Ах, соловушка, соловеюшка! Пичужка махонькая, неказистая, а заголосит — лес дрожит. Сколько же русских людей живет мечтой услышать тебя, скольким слабым давал ты силы, скольким сомневающимся дал уверенность, сколько смягчил суровых сердец, сколько сладких девичьих слез пролито под твое пение, сколько детишек зародилось под твой волшебный посвист!
Виктор перевернулся на спину, отложил автомат и раскинул руки. Он раскинул свои ни разу не державшие ребенка руки так широко, будто хотел обнять своих еще не родившихся сыновей, внуков — всех-всех, кто жив и кто еще появится на свет. До чего же радостно, до чего светло на душе! Пой, соловеюшка, пой! Весь мир, вся Россия слушает тебя. Но ближе всех к тебе двенадцать русских солдат, лежащих на ничейной, но все равно русской земле. Через несколько минут им ползти по минному полю, молча биться врукопашную и молча умирать. Но когда в последнем хрипе им прощаться с этим миром, они вспомнят не только всю свою короткую жизнь, но и как прощальный подарок тебя, храбрый соловеюшка.
— Ишь ты, ишь заливается, — нежно басил Седых. — Вот это коленце — раскат. Слышь, командир, как будто горохом сыпанули по серебряному колокольчику. Ай да молодчага, вытянул прямо в лешеву дудку. Чуешь, вроде как попугивает… Во-о, а теперь заманивает — это кукушкин перелет. Не-е, считать не надо, больше десяти не даст. Чего десяти? Может, лет, а может, минут… Тсс, сейчас будет самое главное. Затих, малец, запыхался. Вот оно, пошло, пошло, — возбужденно тыкал он командира в плечо. — Сперва — оттолчка, а теперь без передыху — юлиная стукотня. Ну, дает, ну, артист!
И действительно, над притихшим полем, над замершим лесом, над бесчисленными танками, пушками, самолетами, над зарывшимися в землю людьми неслась неправдоподобно прекрасная песня.
Но вдруг как гром среди ясного неба, как залп дивизиона «катюш» на это пленьканье, клыканье, на свисты и трели навалилось неправдоподобно яростное кваканье лягушек. Они квакали так зло, будто не могли простить себе, что слишком долго слушали конкурента. Где-то у траншеи качнулся куст, и тут же с высоты резанула пулеметная очередь. Виктор быстро перевернулся на живот, передернул затвор автомата и подтолкнул притихшего Рекса: «Вперед!»
Луна ушла в облако, идиллия закончилась, и снова в свои права вступила война. Громов был так уверен в Рексе, что пустил его впереди саперов: слалом по минному полю был ему не впервой, а ждать, когда саперы расчистят проход, некогда. Другое дело — обратный путь, не исключено, что придется отходить с боем да еще волочить «языка», поэтому саперы замыкали группу разведчиков и деловито снимали мины, готовя безопасный коридор.
Вот и заросшая травой пойма. «Только бы не переполошить лягушек, — подумал Виктор. — Пока они орут, немцы будут спокойны». Но лягушки надрывались с упоением, им не было дела ни до людей, ни до собаки. Стоп! Дальше открытое место. Громов послал вперед глаза и уши разведгруппы — самых чутких и зорких. Сам остался между ними и группой прикрытия. Потом подумал и отправил вперед Рекса. Его силуэт хорошо просматривался на фоне перепаханной высоты. И вдруг Рекс замер. Замерли и дозорные. Виктор осторожно подполз к ним.
— Что случилось? — спросил он шепотом.
Но можно было и не спрашивать: морда Рекса вытянулась вперед, уши встали торчком, и поленом вытянулся хвост. «Все ясно, — подумал Виктор. — Чует человека».
— Слышу шорох, — шепнул один из разведчиков.
— А я вижу силуэты.
— Точно, люди, — подтвердил Громов. — Может быть, наши, разведчики из соседней дивизии?
— Едва ли. Уж больно уверенно идут — почти в полный рост.
— Пятнадцать человек, — сосчитал самый зоркий.
— Тихо. Замри! — приказал Громов.
Силуэты все ближе. Если это немцы, пора стрелять. Но Виктор никак не мог отделаться от мысли, что перед ним, возможно, свои. И вдруг за спиной раздался глухой страдальческий кашель. «Черт подери! Седых! Не выдержал!» — чуть не закричал с досады Громов. Силуэты замерли. Оттуда прошелестело: «Штиль!»
— Немцы! — обрадовался Виктор и выстрелил.
Загремели автоматы, загрохотали разрывы гранат.
Через несколько секунд все было кончено. Но вот ведь беда — ни одного живого немца. И до пулеметчика теперь не добраться. Бой был так скоротечен, что ни в немецких, ни в наших траншеях не могли понять, что произошло на ничейной земле, — обе стороны выжидательно молчали. А разведчики, забыв об осторожности, бегали у подножия высоты и все время натыкались на трупы. И тут Громов услышал глухое рычание, хриплый лай и панический вопль вперемежку с немецкой руганью.
— Ура, живой немец! — крикнул Седых.
В тот же миг из-под пенечка ударил пулемет. Он бил длинными очередями, вспарывая землю у самого подножия высоты, а потом пулеметчик задрал ствол — и отрезал разведчикам пути отхода.
— Седых, ко мне! — позвал Громов. — Зайди слева и бей трассирующими. Бей хоть в небо, главное, чтобы он тебя заметил.
— Есть! — кивнул старшина.
Через минуту из-за бугорка потянулся веер трассирующих очередей. Пулеметчик тут же перенес огонь левее. Виктор знал, что из-за вспышек собственного пулемета немец несколько ослеп, и рванулся прямо к амбразуре. Рекс бросился за ним. «Надо бы остановить», — мелькнула мысль. Но сейчас Громов был в том счастливом состоянии, когда действия опережают мысль. Граната была всего одна, поэтому работать надо наверняка. Не добегая до пенечка, Виктор остановился, опустился на колено, глубоко вдохнул и на выдохе бросил гранату. Она влетела точно в амбразуру.
«Порядок, — удовлетворенно подумал Виктор, катясь с откоса. — Ты лейтенанта Ларина уже не достанешь. Кто другой — возможно, но не ты!»
Когда Громов догнал группу, Седых доложил:
— У нас двое раненых. Убитых нет.
— Что немец?
— Цел. Ни царапинки.
— Береги гада. Чтоб таким же целым и доставил.
На допросе Громов не присутствовал, но через полчаса его вызвал полковник Сажин.
— Ну, капитан, натворил ты дел. Каша заварилась серьезная.
— Не понял.
— Шульц, кажется, был прав. Бруно Грубер, которого ты приволок, оказался сапером. И вообще вся их группа состояла из саперов. Знаешь, что они делали на ничейной земле? Проходы для танков. К тому же он из шестой дивизии.
— Вот так штука! Пять дней назад перед нами была восемьдесят шестая.
— То-то и оно! Потрепанную дивизию сняли и заменили свежей. А мы это проморгали. Э-эх, а я думал, в моей дивизии хорошая разведка. Погоди, не ерепенься! Сейчас не до того. У Грубера карманы набиты шоколадом и сигаретами, а во фляжке — шнапс. Говорит, что НЗ выдали вчера вечером.
— Что и требовалось доказать! — воскликнул Виктор и нанес свой коронный удар — прямой правой — по уложенной дерном стенке блиндажа. — Значит, начинаем?
