Сергей Трахименок - По следам Таманцева
А, может быть, дело и не в выводе, а просто в отсутствии некоего штриха, который мне не даётся и который бы подвёл черту и сделал моё повествование законченным в полном соответствии с литературными канонами?
Яд писательства настолько крепко въелся в меня, что я не мог представить читателю материал в необработанной форме, в виде неких путевых заметок с описанием дороги, средств передвижения, а главное — людей, которые встречались мне в пути, как в настоящем, так и в прошлом. Заметок без начала и без конца, без завязки и развязки; заметок в том неправильном и несимметричном виде, в каком не может существовать литературное произведение, но распрекрасно существует сама жизнь, причём ни на секунду не чувствуя себя ущербной.
Юшков
— Знаешь, — сказал мне Геннадий Владимирович, когда мы перешли мост через закованную в бетон речушку Цнянку, — в так называемую «перестройку» появилось много произведений о войне, о её страшных и чёрных страницах. Многие писатели и режиссёры совершенно искренне считали, что наступила та «эра милосердия», о которой писали когда-то братья Вайнеры.
В их книгах и фильмах стала звучать мысль о том, что некая добрая цивилизованная сила пришла к нам, чтобы сделать нас лучше и счастливее, а мы уничтожили её себе во вред, да ещё и радуемся тому, как варварски, не щадя себя, мы это сделали.
Каждый значительный эпизод того страшного противостояния был использован, в том числе партизанская война и все её проявления: и «рельсовая» война, и «мостовая».
А надо сказать, что ещё в «Войне и мире» Толстой очень образно сказал о дубине народной войны. Так вот, сопротивление оккупантам постоянно нарастало, став массовым в сорок третьем — сорок четвёртом годах. Как ни крути, но это было то движение, которое порождало и настоящий массовый героизм. Мы почему-то стали стыдиться его в семидесятых и оплевали в конце восьмидесятых. Многие мальчишки того времени готовы были выполнить любое задание даже ценой своей жизни.
Не был исключением и я. В начале сорок четвёртого Михаил Иванович, наш командир группы, стал собирать информацию об охране Станьковского моста. На последнем этапе на доразведку к мосту послали меня. Я обошёл его, спустился на быки, посмотрел места возможной закладки взрывного устройства. Присмотрелся, как его можно будет доставить к месту будущей диверсии. В общем, сделал всё довольно-таки профессионально.
Одновременно с этим я «заразился» идеей участия в будущей диверсии. Мне казалось несправедливым, если в этой акции не буду участвовать я, причём на её завершающем этапе.
Я прямо-таки стал бредить предстоящей операцией, готов был выполнить всё, что потребуется. Я даже представлял себе, как будут печалиться после моей геройской смерти мои взрослые боевые товарищи.
Однако перед тем как принять окончательное решение, мы получаем информацию от своих связных, что немцы узнали о готовящемся подрыве моста и усилили его охрану.
Мы дополнительно изучили систему их новой охраны и, как опытные в тайной войне люди, разработали несколько вариантов операции. Разумеется, главная роль в ней отводилась мне. Поскольку лет мне тогда хотя и было пятнадцать, но роста был небольшого, а голодное военное детство не позволило набрать более тридцати килограммов веса. Появление на мосту «заблудившегося» ребёнка вряд ли могло вызвать подозрение у охраны.
Стали докладывать Михаилу Ивановичу. Он выслушал всех, потом сказал:
— Геннадий, погуляй пока на свежем воздухе.
Я без обиды вышел из землянки и стал ждать решения. Удивительного в этом ничего не было, правда, Михаил Иванович никогда не называл меня Геннадием. Он всегда звал меня просто Геной. Через какое-то время вышли остальные члены группы.
— Ну, что, — спросил я их, — какой вариант приняли?
— Единственно верный, — буркнул Наполеон Ридевский, — операцию проводить не будем.
Я, полагая, что в ходе обсуждения мои старшие товарищи не смогли доказать командиру мою способность снять ножом часового, вошёл в землянку и сказал, что могу это сделать…
— Геннадий, — ещё раз назвал меня так Михаил Иванович, — мы не сомневаемся в этом.
— А в чём же дело? — спросил я.
— Этот мост, — ответил командир, — не стоит твоей жизни.
