Богдан Сушинский - Река убиенных
И вот тогда Гитлер произнес так и оставшуюся для многих загадочную фразу, которая на долгое время заставила умолкнуть всех желающих списать катастрофу на нерасторопность Гредера.
— Гредера, этого офицера СД, не трогать! — резко предупредил он. — Почему все расследование сводится к доказательствам нерадивости Гредера? Или, может, это он взорвал ваш дирижабль? Нет. Тогда в чем дело?! Я лично беседовал с Гредером и требую, чтобы этого офицера СД оставили в покое!
Именно это требование, которое с тех пор стало чуть ли не девизом родового герба штурмбаннфюрера, да, тогда еще штурмбаннфюрера СС[15], «Гредера не трогать!» — служило щитом, о который разбивались все попытки его тайных и явных недругов не то чтобы списать на него всю вину за аварию «Гинденбурга», но даже вызывать его на допросы в качестве свидетеля. Во всяком случае, при любой попытке заговорить с ним на эту тему, члены следственной комиссии всякий раз вынуждены были ретироваться после заявления Гредера: «Все, что мне было известно по этому вопросу, я уже изложил письменно, а также в личной беседе с фюрером. После нашей встречи фюрер лично, в присутствии Геринга, приказал: «Этого офицера СД не трогать!» И это был веский аргумент.
— Дорога свободна, — попытался вырвать его из водоворота воспоминаний адъютант. — Пора двигаться. Нам бы следовало оказаться в новой резиденции до того, как настанут сумерки.
— Именно так, Шушнинг, до того как мир в очередной раз окутают сумерки. «Но даже если он все же погрузится в этот мрак, — мысленно продолжил Гредер, — то и там, во мраке, последует окрик фюрера: “Гредера не трогать! ”»
17
Разговаривая по телефону, майор с некоторым удивлением наблюдал, как, забросив за спину трофейный автомат, Андрей поудобнее укладывал в вещмешок взятые у мотоциклистов запасные магазины и добытые тем, «случайным» пулеметчиком, гранаты.
— Пулеметы и пушки из «Беркута» не возьмешь, — негромко объяснил лейтенант, почувствовав себя неловко. — А если придется прорываться к своим, — каждая граната, каждый патрон на вес жизни.
— Согласен, на «вес жизни», — поддержал Шелуденко, прикрыв ладонью трубку.
— Да и в доте неизвестно, как придется держаться, особенно в последние часы боя.
Майор и на сей раз понимающе кивнул, а, как только закончил говорить по телефону, устало объяснил:
— Рашковский звонил. Старший лейтенант, командир маневренной роты. К сожалению, ни одного десантника взять в плен не удалось. Уложить уложили, а вот… Заядлые, сволочи. Наверное, эсэсовцы.
— Точнее будет сказать, специально подготовленные. Десяток подобных, засланных нам в тыл, десантников может нанести такой урон, какого в открытом бою не нанесет полк.
— Так, может, нам следовало бы не столько на всеобуч налегать, сколько на подготовку диверсантов?
— Не забывая и о всеобуче.
— Теперь мы на многое в военном деле по-иному посмотрим. Слышать про этих птиц мы слышали, но в деле видеть не приходилось. Кстати, известно, что на нашем участке действуют части 11‑й немецкой и 3‑й румынской армий. А также особый диверсионный полк «Бранденбург». Но он вроде бы не эсэсовский. Откуда эти десантники — неизвестно. Хотя, по всему видать, вышколенные, черти… И номерные эсэсовские наколки у некоторых.
— Что вышколены — в этом они меня убедили, — мрачновато улыбнулся Громов. — Ничего, война и нас вышколит.
Снова вышли из дота. Посмотрели на высокое июльское небо, прислушались к ставшей уже непривычной тишине леса, к настораживающей и кричащей, которая лишь обостряет чувство опасности: сознание того, что враг где-то рядом и в незримости своей кажущийся опаснее, чем есть на самом деле, приводит к уверенности, что это всего лишь передышка перед боем, который, кто знает…
Не удержавшись, Громов улегся на небольшой пригорок и, заложив руки за голову, умиленно уставился на неяркое, слегка подернутое дымкой солнце. На самом деле не было войны, не было десантников, не было дотов. Даже неугомонный, разговорчивый майор оказался где-то вне зоны его восприятия, и теперь единственной реальностью оставалось это все жарче пригревающее солнце да трио сосен с высокими пышными кронами, сомкнувшимися над небольшой ложбинкой, сплошь усеянной хвоей, шишками и мелкими веточками, из-под которых кое-где все еще просматривалась зеленая поросль.
Громов понимал, что все, что с ним сейчас происходит, попытка его сознания вырваться из реального мира и спасительно перенестись в иллюзорный мир тишины и спокойствия, оставшийся где-то за пределами очередной, сотворенной человечеством войны.
— Ну не томительно ли «погребать» себя в такие прекрасные доты, причем на самой передовой? — неожиданно ворвался в этот иллюзорный мир вполне реальный, хотя и потусторонний голос майора Шелуденко.
— Пока не знаю, поскольку не успел освоить эту процедуру. А ведь образно сказано: «погребение в дот».
— Потому и спрашиваю, что еще не успел принять командование дотом, — почему-то приглушил голос майор.
— В общем-то, дот для меня — не новинка. Хотя психика далеко не каждого бойца выдерживает это, как вы верно выразились, «погребение» в камни и бетон. К доту нужно привыкать, как и ко всякому замкнутому пространству — танка, например, не говоря уже о субмарине. Там, в дотах по Западному Бугу, мне приходилось…
— Да это понятно, — как-то нервно и не очень тактично прервал его комендант участка, — сейчас не время для воспоминаний. Может быть, я неудачно выразил все то, что пытался, но…
Громов нехотя приподнялся, сел, захватил обеими руками и долго просеивал сквозь пальцы пожелтевшую прошлогоднюю хвою.
— Так слушаю вас, товарищ майор.
Вместо того, чтобы тут же ответить, Шелуденко как-то странновато взглянул на него, пожал плечами и, зайдя под навес, созданный кронами сосен, долго расковыривал носком сапога слой старой, давно слежавшейся влажноватой хвои, уже порождавшей запах тлена и… грибов.
— Понимаешь, когда ты примешь командование дотом, это уже будет другая ситуация; тогда уже говорить об этом будет поздно. А пока что… мало ли что могло случиться. Например, задержался в бою с диверсантами… Был ведь бой? Был. Или давай я пошлю тебя с донесением в штаб…
— То есть, вам не хочется, чтобы я принимал командование дотом? — удивленно уставился на него Громов. — Предпочитаете, чтобы командиром остался старшина Дзюбач или же тот самый, как его… ну, словом, сержант-артиллерист?
— Да не в нем дело, лейтенант, — прекратил свои раскопки Шелуденко. — При чем здесь сержант? Мне тебя жалко. Там, — кивнул он на восток, — ты бы еще понадобился, еще, может быть, не один месяц повоевал бы, и, если бы повезло, может, даже остался бы жив. По крайней мере, так у тебя появился бы хоть какой-то шанс.
— Слава богу, я-то подумал, что вам не хочется отстранять от командования знакомого вам старшину.
— Опять мы не о том говорим. Там у тебя есть шанс.
— А здесь, в дотах, его нет?
— Здесь уже завтра или послезавтра мы окажемся в плотном и близком окружении, в мешке, в плотной осаде. Даже если уцелеешь в бою, выбор у тебя будет сугубо солдатский: либо позор плена, либо пуля в висок.
Громов понимал, что перед ним не трус и не предатель. Перед ним — умудренный жизнью человек, который по возрасту своему и по мудрости годится ему в отцы, а посему не стал ни дерзить, ни словесно геройствовать.
— Но ведь в дезертирстве тоже чести немного…
— Я не о дезертирстве, скорее — о целесообразности. Давай, сочиню донесение, скажем, о нападении диверсантов, и отправлю тебя в Подольск, в штаб… Застанешь ты этот штаб в Подольске или нет — это уже вопрос десятый, а вот оправдательный документ у тебя будет. Твое дело маленькое, ты выполнял приказ! Да и кто там, в этом водовороте отступающих войск, будет с тобой разбираться? Зато любой командир захочет иметь у себя бравого взводного.
— А вы?
— Что я? Я уже буду в кольце врагов, так что своим разбираться со мной будет не так-то просто.
— Вам не хотелось бы уйти отсюда?
— Разговор не обо мне! — резко напомнил майор. — Обо мне вообще речи быть не может. Так что думай…
Громов не отвечал, и майор уже решил было, что тот согласен.
— Только этого разговора у нас не было, понял? — вновь занервничал Шелуденко, понимая, что поступает хоть и по человеческому сочувствию, но против приказа высшего командования.
— Успокойтесь, товарищ майор, его действительно не было, — резко подхватился на ноги Громов. — И потом, я ведь из семьи военного, офицера… С детства приучен к тому, что приказ есть приказ и что на войне каждый должен пройти через то, что ему суждено судьбой и командирами.
Майор лишь мельком взглянул на него и, словно бы устыдившись своей непростительной слабости духа, отвернулся.
