Эдуард Нордман - Не стреляйте в партизан…
– Уходи, браток, быстрее. Немцы и полицаи сейчас и ночью стали появляться.
Расспросил дорогу на Долгое, Махновичи – те места, которые я уже знал и куда должен был вернуться отряд.
Вышел на проселочную дорогу, которую указала мне Цыганкова, и зашагал на восток. Ориентир уже был известен. Прошел несколько километров. Ярко светила луна. Шел я по левой теневой стороне дороги.
Вдруг вижу – навстречу идет группа вооруженных людей. Я замер. Значит, напоролся на патруль. Главное не шевелиться, не двигаться, не выдать себя. Присев на корточки, тихо, по-кошачьи отошел от дороги в лес и залег. Группа медленно прошла метрах в пятидесяти от меня. Думаю, что душа моя была в пятках.
Но надо было решать, что делать. Идти дальше? А если за этим патрулем появится другой? Решил, что надо идти, но днем, все-таки видишь обстановку вокруг. Забрался в густые заросли. Спать нельзя ни в коем случае. Боролся со сном, но безуспешно.
На рассвете в полудреме почудилось мне, что идут цепочкой люди. Вижу лица Коржа, Чуклая, Бондаровца. Открыл глаза. Нет, это не они. Идут гуськом – один, два, три… восемь человек. Направились к проселочной дороге. Один вышел на дорогу. Посмотрел влево, вправо, все свернули в лес. Я оцепенел, вжался в землю, только бы не заметили. Потом сообразил: раз не пошли по дороге, а свернули в темный еловый лес, значит, партизаны.
Я побежал в том же направлении, куда пошла группа.
– Товарищи, товарищи! Я свой, свой…
Лес безмолвствовал. Никого…
Потом понял: а может, и лучше, что никто не откликнулся и не вернулся. На мне ведь немецкое снаряжение – ремень, сапоги, ракетница. Расстреляли бы свои. Запросто. Это же был октябрь 1941 года.
Оценив ночные передряги, решил двигаться днем. Прошел всю дорогу спокойно. После всего, что случилось со мной за две эти ночи, бояться было уже нечего. То ли 7, то ли 8 октября подошел к деревне, не знаю, к какой. Лай собак. В крайней хате бабка что-то делает по хозяйству.
– Бабушка, что за деревня?
– Горка.
Ага, значит, справа Долгое, там гарнизон, туда нельзя.
– А немцы в деревне есть?
– Только что вышли со двора. Яйца заготавливают.
Вижу трех немцев-заготовителей, дальше еще человек десять.
Рванул вправо, по кустарнику вышел к пойме. Впереди речка Случь, а там и наш партизанский лес километров через 20–30.
Назад пути нет, справа Долгое, слева Желтый Брод, там немецкая погранзастава. Впереди Случь, там спасение. Болото перед речкой неглубокое, вода чуть выше колен. Немецкие пограничники – в окопах. Рассматривают в бинокль. Не стреляют. Быстрее к Случи! Почему не стреляют немцы?
Наконец-то низкий берег реки. Речка не очень широкая, но глубина достаточная в тех местах, метра три. При моем росте 160 сантиметров.
Догола разделся, в первый заплыв переправил гранаты и вещмешок. Винтовку и патроны оставил на берегу. Второй заплыв – одежда и сапоги, третий заплыв – винтовка, патроны и четыре затвора, те самые. Вода ледяная. Не знаю, сколько градусов, но я тогда холода не чувствовал. Одна мысль – только быстрей в лес. Оделся и в путь. Теперь-то я знаю эти места.
По пути перед Махновичами новый поселок, хат 15 – 20. Здесь живет наш связной, у которого я был на позапрошлой неделе. Опять обошел все дома, чтобы «не расшифровать» человека. У кого спичек попросил, у кого молока, у кого хлеба. Собрал немного хлеба и сала, заодно попал к связному.
Он мне описал обстановку. Немцы и полицаи появляются даже ночью. Убили недалеко в лесу военкома соседнего Любанского района и одного военного. Усиленное патрулирование ведут потому, что появились крупный советский десант и много партизан. Вооружены партизаны пулеметами, автоматами, кто-то видел даже пушки. Целая армия, а впереди партизан в черном пальто. За ним целое войско.
Говорят, в Поварчицах этот партизан ездил верхом на полицейском коменданте и приговаривал: «Будешь служить в полиции, гад…». Люди говорят, такая грозная сила появилась на Полесье. Скоро наши подойдут.
Молву народ сочинил такую, какую хотел слышать. В Желтом Броде и до немецких пограничников эта молва докатилась. Да и командование их уже проинформировало. А в ней правды – только то, что один из партизан в черном пальто был в Поварчицах, а на рассвете пришел партизанский отряд и разогнал полицию. Вот почему немцы не открыли стрельбу по мне. Ждали, что следом за мной пойдут сотни.
Как выяснилось потом, после Поварчиц отряд повернул на Плянту, а затем на райцентр Красная Слобода. Там Корж забрал семью своего погибшего в Испании товарища. Отряд прошел по деревням и 11 октября в пять часов утра форсировал на плотах и лодках реку Случь у деревни Скотомогилы.
А мои злоключения продолжались. Решил идти на Махновичи ночью. Дорогу знаю, иду уверенно. Но что за чертовщина? За мной кто-то идет. Я делаю шаг – и он (воображаемый) шаг. Я два шага – и он два шага. Тихо, ни звука. Опять пошел, и опять за мною кто-то. Залег в кювет, и снова тишина. Оказалось, сам себя пугал. Вечером подморозило, подмерзли полы моего пальто. Я шаг, а полы, как деревянные, издают звук в такт шагам. И смех и грех.
Обошел стороной деревеньку Махновичи, боясь засады. Прошел Грудок, за которым были кладки через топкое болото. На Полесье всегда делали «дорожку» – кладки по топям. Клали по две-три жерди, закрепляли их прутьями из лозы и по этим кладкам ходили. Обязательно с длинной палкой. Сорвешься, и болото тебя засосет. Если никто не поможет, можешь стать покойником.
В темноте я кладок не нашел. Шестом прощупал весь край болота – ну нет, и все. Куда подевались кладки – одна ночь знает. Устал я сильно и замерз. Развел костер, обогрелся. Один бок погреешь, другой замерзает. Не заметил, как уснул.
Крепко спал. Проснулся от холода, яркого солнца и испугался. Испугался тишины и собственной беспечности. Меня же могли голыми руками взять. Наверно, никакой силы воли у человека не хватает, когда валится с ног от усталости.
Утром я нашел кладку быстро. Благополучно перешел топкое болото и двинулся знакомым лесом в район деревни Ходыки. Пришел в старый лесной лагерь, где стояли летом до октября. Лагерь пустовал. Потрогал рукой кострище. Холодное – значит ушли давно. Посторонние, видать, не навещали лагерь. Буданы (шалаши) из ветвей и сена целы.
Как дать знать своим, что я здесь? Нашел пустой бочонок и написал: «Доктор Айболит ушел в гости к летчику Громову». Для постороннего – бред, для наших – сигнал. Эдуард ушел в деревню Обидемля к леснику Добролету. Громов – псевдоним нашего партизана.
Вечерело. Костер разводить побоялся. Забрался на стог сена в центре луговины. Почему в центре? Чтобы можно было наблюдать за обстановкой.
Утром пришел в новый лагерь. Там оставались раненый Григорий Карасев, Змитер Хомицевич, дед Дубицкий и две женщины: Вера Некрашевич и Анна Васильевна Богунская. Обрадовались моему приходу. Принес им поварчицкого хлеба, сала и кусок масла для раненого.
Отряд вернулся на свою базу 12 октября. Я уже три дня был в лагере. Успел с Верой Некрашевич сходить за продуктами в колхоз имени Кирова. От Коржа мне вначале досталось:
– Как же ты отстал от отряда? Сколько мы нервов потратили и времени.
Оказывается, перед Поварчицами Корж остановил сводный отряд на привал. Пересчитал всех партизан, как говорят, «по головам». Одного нет. Кого? Искали среди тех, кто шел в хвосте колонны. А я всегда ходил в голове. Иван Чуклай – за командиром, я – за комиссаром. Долго проверяли, наконец догадались, что нет «доктора» (в то время я был еще и «доктором», но об этом отдельно).
Корж послал группу партизан искать меня. Да кто мог подумать, что я уже в гарнизоне. Кому могло прийти в голову одному идти в полицейский гарнизон! А рядом, в райцентре Старобин, немецкий гарнизон. Правда, потом Корж похвалил все-таки: молодец, мол, не растерялся, не струсил, проявил находчивость, доказал, что безвыходных ситуаций не бывает.
Когда В.З. Корж после войны написал свои мемуары и упомянул об этом происшествии со мной, то рецензент, его друг, Герой Советского Союза Ваупшасов в рецензии написал: «Это чистый вымысел. Такого не могло быть».
Корж возмущался:
– Как не могло быть! Свидетели еще живы.
Прошло более полувека. Я часто задавал себе вопрос: было ли страшно одному в Поварчицах? Нет, пугаться было некогда. Мозг был занят другим. Перед тобой трудности, которые нужно превозмочь. Значит, думай, как это сделать.
Страшновато стало только один раз, когда проснулся утром у потухшего костра около Махновичей. Могли ведь взять меня, сонного, голыми руками. Вот тут-то прошиб меня озноб. Но это было тогда, когда главные опасности остались позади. О том, что могли убить, не думал. Тогда каждый день могли убить, поэтому каждый день мы были готовы и к бою, и к смерти.
Страх – это нормальное состояние человека. Но если со страхом не совладал – то трус. Важно уметь подавить страх. Я был во многих боях, в том числе ночных. Хорошо помню то напряжение, которое овладевало перед самым боем. Но столь же хорошо знаю, что страх пропадал после первых выстрелов. Иногда страшнее тишина.
