Юрий Погребов - В прорыв идут штрафные батальоны
— Гля, Седой, сколько всего поотметали, собаки. Я уж труханул — думал, хана. Счас за рога ухватят и по кочкам поволокут в особняк Новый срок намотают. А тут — гля, сколь! Всех не перехватают, — с фальшивой приподнятостью, за которой стоит счастливое избавление от грозившей опасности, высказывается вслух высокий угреватый штрафник с набрякшим гнойничком на щетинистом подбородке.
Тот, к кому обращены были слова, сосед слева, у которого несколькими минутами раньше охранники извлекли из вещмешка пистолет ТТ, передергивает закушенной губой:
— Чего скалишься, трухач? Притырить не сумел и радуешься. Где новый найдешь, сученыш гнилой?
Соболь трижды поблагодарил себя за предусмотрительность: оружия, кроме ножа, он при себе не хранил. Пистолет прятал в развалинах мельницы. Было у него там потайное, замаскированное местечко. Даже от Каширы его таил. А после лихого ночного дела оставил в тайничке даже нож
Сачков, выдернув Соболя из строя, долго не хотел верить в свою промашку с ним: ни ножа, ни пистолета. Чутье подсказывало: закоренелый урка, должно быть оружие. Обшарил и прощупал всего с ног до головы, развернул и промял все складки на шинели — ничего.
— Чистый я, начальник! — подставляясь под руки Сачкова, упивался сытой наглостью Соболь. — Можешь даже в трусы залезть, долбильник пощупать.
Сачков, закаменев лицом, подозвал конвойного солдата.
— Этого — под арест!
— За что, начальник?! — картинно взвыл Соболь. — Какое право имеешь? Все видят — чистый я!
— Заткнись, гнида. Никто тебя не арестовывает. Для разговора ты мне нужен, — отрезал Сачков и приказал конвоиру: — Отведи его в штаб, пусть там меня дожидается.
— Произвол, начальник! Все видят… — продолжал подвывать Соболь, но конвоир угрожающе ткнул его винтовкой в грудь.
— Пошел!
Дождавшись, когда последний его солдат будет досмотрен и команда Сачкова перейдет на соседнюю территорию, Колычев отправился назад, в расположение роты. Обыск блиндажей и землянок там тоже был закончен. Как он и ожидал, безрезультатно. Понадеяться на возвращение никто не рискнул. Можно было идти с докладом к комбату.
По дороге в штаб догнал командира третьей роты старшего лейтенанта Андриса Упита, соотечественника Балтуса и своего одногодка. Обменявшись приветствием, поинтересовался:
— Как у тебя дела?
— Нормально.
— Сколько тебя знаю, у тебя всегда все нормально. Другого ответа ни разу не слышал.
— Нормально — это значит лучше, чем у всех, у кого хуже, чем у нас, — глубокомысленно заметил Упит.
— Мудрено. У меня как раз похуже, чем у тебя. Кажется, попал под пресс комбату. Один из ночных татей — мой.
— Я в курсе. Не бери в голову. Утрясется.
— Утрясется? Мне бы твою уверенность, Андрис. Честное слово — завидую. Я вот плакаться начинаю, с души выворачиваюсь. А от тебя, будь ты на моем месте, ничего б, наверно, кроме «нормально», не услышал.
— Без веры в себя здесь нечего делать. Подкрутим гайки — нормализуется. Другого быть не может.
Балтус рапорт Упита выслушал и отпустил, а Колычева придержал. Пригласив присесть за стол, напротив, простучал на крышке характерную дробь пальцами.
— Итак, товарищ старшина, уточните, сколько единиц оружия в вашей роте изъято? Я ножи и штыки в расчет не принимаю. Только огнестрельное.
— Одиннадцать стволов, товарищ майор.
— Одиннадцать, говорите. А у кого оно было — можете сказать?
— У ворья, конечно, товарищ майор. Штрафники из окопников или из гражданских приказ в основном не нарушают.
— Вы сказали — «у ворья, конечно», — переход на подчеркиваемое нажимное «вы» служил плохим предзнаменованием. — Значит, знали, что оно есть и у кого. А мер не приняли. Правильно я вас понимаю, товарищ командир роты?
Вопрос ответа не требовал. Незаконное владение штрафниками добытым в бою оружием большим секретом ни для кого не было. Не являлось оно, безусловно, новостью и для комбата. Но труп в роте у Колычева, ему и отвечать.
Не дождавшись ответа, Балтус выразительно кивнул.
— Я вам и другое скажу, Колычев, — для чего у бандитов пистолеты. Во время обыска в пустующих землянках обнаружены награбленные у местного населения вещи, продукты питания и самогон. Не фашистские прихвостни — полицаи, как мы ошибочно предполагали, грабежами в окрестных селах занимались, а шайка бандитов из наших штрафников. Ваших, товарищ командир роты, — подчеркнул Балтус. — Как такое могло случиться? Не могут командиры взводов не знать, кто у них по ночам в землянках отсутствует. Либо запуганы, либо в сговоре с бандитами находятся. С сегодняшнего дня выставлять на ночь у каждой землянки часовых.
— Со вчерашней ночи выставлены, товарищ майор.
— …Докладывать обо всех, кто даже в сортир выходил. Кроме того, найдено три комплекта офицерского обмундирования. Одно из них с пулевыми отверстиями и следами крови. Бандиты не ограничивались грабежом населения. Они нападали и на военнослужащих. Я уверен, мы их найдем, от заслуженного наказания им не уйти. За землянками установлено наблюдение. Сачков свое дело знает. Но вина наша от этого не убывает. Проявлена преступная должностная халатность. Моя в том числе.
— Товарищ майор, бандиты все из моей роты?
— Пока не установлено. Да и особого значения это не имеет. Они из нашего батальона, и этим все сказано.
«Батальон батальоном, — заключил про себя Павел, — а отвечать, если до того дойдет, придется командирам взводов и рот персонально. А дойдет непременно». Он ожидал, что комбат вспомнит об убитом Веселове, спросит, как тот после отбоя оказался вне расположения взвода и роты. Еще ночью, по горячим следам, Павел в прямом и переносном смыслах прижал Сахно к стенке, выяснил, что на дело Сюксяй уходил с ведома взводного. Более того, прихватил из охраняемой пирамиды «шмайсер». И об этом следовало доложить комбату.
Но Балтуса заботили иные мысли.
— Сейчас приведут одного штрафника. У него найден большой крест с красным камнем. Очень похож на тот, о котором вы говорили. Проведем опознание, — предупредил он Павла.
Соболь вошел в кабинет в сознании полной своей безопасности. По его расчетам, он нигде не засветился, не наследил и свидетельств его участия в ночном побоище не существует. Незамеченным осталось его возвращение во взвод. Он вернулся, когда на дворе еще толпился взбудораженный народ, обсуждая причину ночной стрельбы. Нарабатывая алиби, Соболь громче всех суетился и делился своими сознательно нелепыми предположениями.
Но Соболя поджидал неприятный сюрприз. Сачков искал не только оружие. Он искал крест, с описанием которого его ознакомил комбат. Балтус приказал: в случае обнаружения подобного владельца под благовидным предлогом отправить под арест, в штаб.
Знать этого Соболь не мог.
Поэтому, искусно разыгрывая роль без вины виноватого, Соболь с порога устремился в атаку.
— Гражданин начальник! Меня почему задержали? Я ничего не сделал. Дуру не таскаю и ножом не играюсь. За мной никакой шкоды. Пусть взводный скажет. За мной хвоста нет.
Балтус позволил излиться потоку красноречивых заявлений, выслушал, не перебивая. Соболь стоял вольно, подергивал ногой.
— Вы что — верующий? — как бы невзначай спросил комбат.
Соболь слегка озадачился.
— Какой такой верующий? Я что, контра, что ли, в бога верить?
— Тогда зачем крест поповский носишь?
— Какой такой крест?
— Тот, что у тебя в кармане. Мне доложили — поповский.
— Какой же он поповский? И не поповский вовсе.
— Ну-ка покажи.
— Этот, что ли? — Соболь с кислой миной извлек из брючного кармана грязный носовой платок, в котором был завернут ночной трофей. — Это так, гражданин майор, для фарта. Мама говорила, кто с крестом, того пуля не цокает.
— И давно он у тебя?
— На передке еще, в карты выиграл.
— У кого — указать можешь?
— Зачем показывать, гражданин майор. Мужик честный. Проигрался и расчет представил честный.
— Указать все-таки придется. Нужен он нам.
— Не идет, гражданин майор, такая мазута. — Соболь начинает понимать, что плывет, что неспроста его комбат мутью обкладывает и главного своего козыря он еще не предъявил, но продолжает упрямиться. — Немцы его в дубовый бушлат приодели. Туда, — он показывает жестом в направлении братской могилы, — освободили. С биркой на левой ноге.
— Ну хватит! — ставит акцентную точку Балтус. — Потешил душу байками и довольно. — Берет из рук Соболя носовой платок, передает его Колычеву: — Смотрите — этот?
— Он, — уверенно опознает Павел. — По краям мелкие белые камешки, а посередине — крупный красный. Не спутаешь. Цепочки только нет. На цепочке висел.
— Ну, как — будем чистосердечное оформлять, или в несознанку пойдешь? На гауптвахту подумать отправишься…
