Александр Косарев - Картонные звезды
— Михаил Александрович, — робко пытаюсь я оторвать его от такого занимательного занятия, — минуточку вашего внимания можно?
Воробьев свирепо озирается в мою сторону и отрицательно крутит всклокоченной головой.
— Тогда я вам просто оставлю записочку? — выпаливаю я, понимая, что ему сейчас не до меня.
— Угу, — кивает он. — Кнопкой ее к доске приделай, — просит он, показывая на деревянную стойку слева от стола, — иначе потеряется.
Я и рад стараться. Сразу четырьмя кнопками насмерть приколачиваю свою писульку к изъеденному остриями планшету. Пусть почитает, как освободится. До конца смены ему, конечно, некогда будет, обедняшняя запарка, но попозже пяток минут у него наверняка найдется.
Впоследствии я много раз вспоминал этот суматошный день, и каждый раз не знал, правильно ли тогда поступил, проявив неслыханную дерзость с подачей докладной записки. Наверное, я тогда просто не представлял, насколько она повлияет на всю мою дальнейшую жизнь.
Ханой. (ТАСС) Сбито пять!
Сегодня бойцы Вьетнамской Народной Армии сбили 3 американских самолета, вторгшихся в воздушное пространство ДРВ[8]. По дополнительным данным, вчера в провинциях Куангбинь и Нгеан было сбито еще два американских самолета.
* * *Дни несутся мимо меня просто ворохом. Едва успеваю следить за валом накатывающихся на нас событии. Мое переназначение в техническую разведгруппу, кстати сказать, состоялось почти незаметно. В очередном приказе рядом с моей фамилией просто появилась запись «Пост № 6». И все, и больше никаких комментариев. Видимо, офицеры с КП, недовольные слишком малой отдачей от самого хорошо оснащенного поста, настояли на увеличении его экипажа вдвое (с одного до двух солдат). Но долго радоваться осуществлению моей заветной мечты мне было не суждено.
С грохотом распахивается дверь, и в занимаемую TPГ комнату стремительно вваливается сам полковник Карелов со всей своей свитой. Было слышно, как на ходу он продолжал свою, видимо, начатую еще в общем зале, речь. Поднимаюсь и поворачиваюсь к нему лицом, даже не снимая наушников. На боевом дежурстве операторы никому и ничего не докладывают, и поэтому я просто стою по стойке «смирно».
— На шестом посту второй роты, — мельком заглядывает оперативный дежурный в список смены, — сегодня дежурят рядовой Косарев и ефрейтор Преснухин.
Полковник явно не в духе, и глаза его словно бы мечут во все стороны трескучие молнии.
— Что же вы, — хрипло рычит он, грозно озираясь но сторонам, — столько аппаратуры, а такой безделицы прочитать не можете? Вот еще один остолоп тут стоит, — указывает он своей лопатообразной ладонью в мою сторону. — Вот спросите его, что он здесь делает, так не ответит же толком!
— Никак нет, — почувствовав себя незаслуженно задетым, возражаю я, — отвечу. Веду прием направления Лос-Анджелес—Сан-Франциско. Приемник № 1, аппарат № 4. Параллельно контролирую недавно открытую линию Гуам—Кодена. Поскольку эта частота используется нестабильно, то мы пытаемся выявить периодичность ее использования. Приемник № 2, аппарат № 3. А на приемнике «Калина» произвожу поиск хотя бы еще одной частоты метеостанции «Джанап».
Последнее добавление, видимо, было совершенно лишним. Прерванный на полуслове командир полка разом побагровел перезрелым помидором и недобро прищурил глаза.
— Раз ты такой умный… рядовой, — процедил он сквозь зубы, — то ответь мне, почему до сих пор вы тут не можете наладить перехват американских релейных линий?
— Да потому, — ни мало не смущаясь, отвечаю я, — что перехватить их можно только в двух случаях. Либо наш приемник должен находиться между двумя релейными вышками одного направления, либо расстояние хотя бы до одной из них не должно превышать ста десяти километров. Но поскольку ближайшая к нам релейная линия находится на расстоянии более трех тысяч километров, то ни какого путного перехвата нам осуществить никогда и не удастся!
— Это еще почему? — бойко наседает на меня полковник, словно пытается оттеснить меня животом от рабочего стола.
— По законам физики! — нагло пожимаю я плечами, не сдвигаясь с места и на сантиметр.
— Так, — грохнул Карелов по ближайшей стойке кулаком, — хватит для меня этих демагогий! (Так и сказал, демагогий.) С вами всеми мы еще поговорим, — обвел он гневным взглядом поприжухнувшую свиту, — распустили, понимаешь, своих подчиненных! А этого умника, — ткнул он в мою сторону пальцем… Тут он на секунду прервался, видимо задохнувшись от негодования, а я, наоборот, надул грудь, всем своим видом показывая, что мне сам черт не брат. — …Добавьте этому говоруну парочку нарядов, — кивает полковник нашему несчастному капитану Рачикову, который на протяжении всего разговора скромно топтался у него за спиной, — и пусть отрабатывает их сегодня же!
— Так точно, — отчеканивает капитан, преданно «поедая» начальство глазами.
В мою же сторону он взглянул лишь мельком, но с заметным сочувствием.
Так вот и случилось, что в результате неожиданного начальственного визита я получил к имеющимся двадцати двум еще три наряда (один, для кучи, добавил начальник смены). Но в результате этого же визита я узнал так много для себя интересного, что и жизнь моя и служба вскоре переменились самым коренным образом. А произошло это так. Поскольку с предстоящей ночной смены меня с позором сняли, то старшина роты Фомин с плохо скрываемым удовлетворением объявил, что меня направляют на грязные работы. Поначалу меня бросили на очистку полковых туалетов. Камчатка, сами понимаете, земля несколько более северная, нежели в Сочи. А солдатские туалеты у нас располагались исключительно на улице. Естественно, что зимой во всех них нарастали весьма опасные для определенного солдатского места сталагмиты. Вот для того, чтобы предотвратить несчастные случаи, и требовалось каждый день сбивать бритвенно-острые каловые натеки. За три часа я смог справиться с порученной работой и, думая, что все мои неприятности на сегодня кончились, вернулся в казарму. Но Фомин, посчитав, что я отделался слишком легко, тут же придумал новое наказание. Сделал он это, как всегда, по-иезуитски. Дождавшись, когда все мы после отбоя уляжемся в койки, он, судорожно скрипя своими неправдоподобно сияющими сапогами, появился из ротной каптерки и во всеуслышанье объявил деланно ласковым голосом: «А ты, Косарев, чего это в постели развалился? Тебя же половая тряпка в штабе дожидается».
Он, видимо, ожидал, что надо мной еще и посмеются сослуживцы, однако никаких смешков в замершей роте не прозвучало. Все понимали, что я в данном случае сработал обычным громоотводом, приняв на себя весь начальственный гнев. Но делать было нечего. Пришлось вставать, одеваться и тащиться в штаб. Старшина же не успокоился на этом и не поленился проводить меня до предстоящего места отбытия трудовой повинности.
— Я приду поутру, — пообещал он мне, когда я взялся за отполированную рукоятку двери, — проверю, насколько ты чисто убрался.
— Буду ждать с нетерпением, — буркнул я в ответ.
Работа на самом деле мне предстояла нешуточная. И я понимал это очень даже отчетливо. Сорокаметровый коридор, шесть больших кабинетов и все вручную. Никаких швабр в полку не признавалось принципиально. Все делалось только ручками, ручками и ручками. Хотя мыть полы — занятие не самое приятное, но отношусь я к нему вполне по-философски. Мы ведь здесь сами за все в ответе. Живем и работаем по нехитрому жизненному принципу: сам нагадил — сам и убрал. С одной стороны, не очень-то приятно треть свободного времени посвящать уборке. Но жизнь в армии — штука многообразная. Такая практика «сам за все» поневоле приучает человека к самостоятельности и определенной изобретательности. Мало-помалу начинаешь разбираться в таких вещах, с которыми на гражданке, тем более в безоблачные школьные годы, сталкиваться даже не приходилось.
Допустим, случилась у меня такая вроде бы малость, — протерлись сбоку сапоги. Какие проблемы на гражданке? Сходил в магазин и купил себе новые. Но в камчатской глуши все просто не так. Идти некуда, да и покупать не на что. Поневоле отыскиваешь старый сапог, вырезаешь из него заплатку и думаешь, как бы ее ловчее присобачить на поврежденное место. Оказывается, при такой работы не обойтись без толстой иглы, специальной дратвы, да плоскогубцев, да шила для пробивки отверстий. Все это надо собрать, да время на работу найти, да сделать так красиво, чтобы тот же Фомин потом не потешался над результатом. Вот так, понемногу, потом и кровью вчерашний неумеха и белоручка осваивает сложную науку мужской многотрудной жизни. Впрочем, хватит философствовать, дел у меня сегодня сверх меры.
Сопровождаемый сонным взглядом скучающего на посту № 1 ефрейтора, иду в начальственный туалет. Горячей воды, естественно, уже нет, но та, что сочится из крана, все же имеет комнатную температуру. Ведро, тряпка, хозяйственное мыло — вперед, штрафник! Если повезет, часа за полтора управлюсь. Ибо сомнений в том, что наш старшина первым таки заявится в штаб раньше всех, у меня нет никаких. Пока есть кое-какие силы, прибираю комнату строевой части, кабинет Карелова и спецчасть. Злость уже прошла, и усталость потихоньку берет свое. Шаги мои уже не так энергичны, а руки трут пол не с таким энтузиазмом. В очередной раз меняю воду и направляюсь в другое крыло здания. Прохожу мимо изнемогающего от безделья часового и, шутки ради, предлагаю ему поменяться. Мол, ты пока тут малость помой, а я уж, так и быть, немного постою за тебя у знамени части. Тот сердито шипит что-то в ответ. Но я его не слушаю, поскольку совсем иные звуки привлекают мое внимание. Из самой крайней, угловой, комнаты несутся чьи-то не в меру возбужденные голоса. Воровато озираюсь и на цыпочках тихонько подкрадываюсь ближе. Дверь закрыта неплотно, и через крохотную щель можно даже кое-что увидеть. Приближаюсь вплотную и, расстелив тряпку по полу (конспирация должна быть соблюдена безукоризненно), приближаю ухо к светящейся в полумраке щели.
