Юрий Герман - Подполковник медицинской службы
Раскуривая на ветру папиросу, он вдруг заметил, что его большие, крепкие руки дрожат. И вкус папиросы — хорошей, высшего сорта папиросы — показался ему неприятным, словно попахивало горелой тряпкой.
Возле госпиталя он встретил Баркана и обрадовался ему.
Левин был врагом Баркана, и Левин был врагом Шеремета. Сейчас Шеремет обязан был объединить вокруг себя всех недругов Александра Марковича. Левин погубил Шеремета и несомненно готовился к тому, чтобы погубить Баркана. И, стараясь говорить спокойно, даже несколько иронически, Шеремет поведал Баркану всю историю про баню и про то, что сказали командующий и Петров.
— Это все? — жестко спросил Баркан.
— Все! — ответил Шеремет.
— Плохо! — произнес Баркан.
— Что, собственно, плохо?
— Скверная история! — неприязненным голосом произнес Баркан. — Я не поклонник Левина, но вы попали в скверную историю. Левин тяжелый человек, но, знаете, я не могу вам выразить сочувствия, товарищ полковник.
Он помолчал и коротко вздохнул:
— Может быть потому, что у меня тоже тяжелый характер?
Потом, козырнув, скрылся в темноте. А Шеремет шагал к себе и думал: «Блокируется!
Понимает, что Шеремет уже не Шеремет. То есть Шеремет еще Шеремет, но он уже не полковник Шеремет, не прежний Шеремет…»
13
— Вчера командующий мне поднес пилюльку, — сказал Левин. — Как вам не стыдно, Федор Тимофеевич. Неужели вы думаете, что я ребенок, играющий в игрушку? Наша затея серьезное дело, и я это хорошо понимаю.
Курочка молчал и улыбался, с удовольствием глядя на Левина. Он любил сидеть в тепле левинской ординаторской, любил слушать, как ворчит доктор, любил попить у него некрепкого чаю с сухариком. Сам того не зная, он любил Александра Марковича.
— Что же будет с сегодняшним испытанием?
— Будем испытывать, — сказал Курочка. — Денег испытания не стоят, риску тоже нет, почему же нам не довести испытания костюма в его нынешнем состоянии до конца? Командующий, во всяком случае, считает испытания полезными. Ну, а потом подумаем. Вы несогласны?
Пришел Дорош, потом явился Калугин, через несколько минут после него — Шеремет.
Начсан был несколько бледен и говорил томным голосом. С Левиным он поздоровался демонстративно вежливо, но с некоторым оттенком официальности. Усевшись на диван, он стал напевать едва слышно, чтобы они не думали, что с ним все кончено.
«В крайнем случае мне угрожает склад, — думал он, напевая из „Риголетто“.
— Это, конечно, очень неприятно, это значит — я погорел, но зато должность тихая, и если вести себя прилично, то хуже не будет. А оттуда я напишу ему».
Про этого человека он всегда думал как бы курсивом. Когда-то Шеремет угодил этому деятелю и начальнику и с тех пор держал его «про запас», никогда не тревожа пустяками, а пописывая изредка бодрые письма и оказывая маленькие, но симпатичные знаки внимания его супруге и его семье, находящимся в эвакуации. И от него он получал иногда короткие писульки, написанные чуть свысока, но все же дружеские и, как думал сам Шеремет, «теплые».
Вот этот он и должен был впоследствии, не сразу, но обязательно помочь Шеремету, — конечно, не здесь, а где-нибудь в другом месте, там, где шереметовская расторопность и услужливость будут оценены по достоинству. Ночью, вспомнив о нем, Шеремет твердо решил держаться бодрее.
И нынче он опять подумал, что не все еще окончательно потеряно, что грустить на виду у всех нет причин и что нынче же он напишет жизнерадостное фронтовое письмо ему и его семейству.
А подумав так, он тотчас же энергично втиснулся в общий разговор Дороша, Левина, Курочки и Калугина.
* * *— Ну не везет же нам с погодами, — сказал краснофлотец Ряблов. — Покуда вы болели, товарищ подполковник, погоды были во! А поправились, опять море играет!
Он подал руку Левину и перетащил его на корму, туда же перетащил Шеремета и Курочку. Дорош и Калугин сели на передние банки.
«Сердце красавицы склонно к измене…» — напевал Шеремет, глядя на серые пенные валы и на далекий силуэт эсминца. Потом он открыл портсигар, угощая офицеров толстыми папиросами. «И к перемене, — напевал он, предлагая взглядом свои папиросы, — и к перемене, как ветер мая».
Папирос у него никто не взял, он зажег зажигалку-пистолет и прикурил, аппетитно причмокивая. Матросы подняли весла. Старшина вопросительно взглянул на Шеремета — старшего в звании.
— Давай, давай, — сказал Шеремет, — давай, друже, побыстрее. Провернем эту формальность сегодня — и обедать. С вас хороший обед нынче, товарищи костюмные конструкторы.
Потом он похвалил костюм. Вышло даже так, что нынешние испытания вовсе не нужны, потому что всем известно, какое это замечательное достижение — костюм.
Курочка молча улыбался.
Левин тоже вдруг улыбнулся и толкнул Федора Тимофеевича локтем в бок.
— К прежней вешке, товарищ подполковник? — спросил старшина.
Александр Маркович кивнул. Серые низкие тучи быстро бежали по небу. С визгом из-за скалы вынырнуло несколько чаек — косо раскинув крылья, помчались за шлюпкой.
Покуда шли к вешке и покуда заряжали Дорошу грелки и аварийный паек, — стемнело. Весело показывая белые зубы, Дорош помахал комиссии рукою и прыгнул в волны, потом перевернулся на спину и закричал:
— Ну и штука! Великолепно, товарищи, замечательно! Давай за мной, я поплыву!
— Этот нас погоняет, — усмехнулся Курочка и наклонился к воде, чтобы лучше видеть. Но ничего не увидел, кроме мерцающих волн да белой пены, что неслась по заливу.
Шеремет курил и с деловым видом глядел на светящуюся стрелку хронометра. Время шло нестерпимо медленно.
— Э-ге-ге! — кричал Дорош. — Ищи меня, ребята! Э-ге-ге-ге!
— Право, не следует задерживаться, — сказал Шеремет. — Все ясно, люди сработали прекрасную вещь, о чем тут можно толковать!
— Салонные условия испытания, — сказал Курочка. — Залив, шлюпка идет. Надо думать об океане, о травмированном летчике, а не о детских игрушках вроде этой.
И засмеялся злым тенорком.
— Но вода и тут имеет минусовую температуру, — с недоумением ответил Калугин. — Что же касается до травмированного летчика, то Дорош, если я не ошибаюсь, плывет сейчас с протезом. И вообще я не понимаю твоего тона, Федор Тимофеевич.
— А я понимаю, — сказал Левин.
Курочка предложил выпить, и Калугин открыл фляжку с коньяком. Шеремет светил фонариком, покуда всем налили, и, сердито фыркая, выпил свой стаканчик.
— Э-ге-ге-ге! — кричал Дорош. — Ищите меня, хлопцы, бо я далеко.
Это ему казалось, что он далеко, на самом деле шлюпка шла за ним следом. И при свете сильного электрического фонаря все видели, как Дорош ест и даже пьет.
Акт писали в госпитале, в ординаторской. Курочка, Калугин и Дорош сидели рядом на клеенчатом диване и пили чай стакан за стаканом. Шеремет расхаживал по комнате из конца в конец.
— Ну, так вот, — сказал вдруг Курочка, — я думаю, что резюмировать это надо в следующем духе…
Он обвел всех веселым взглядом, подумал и заговорил медленно, подбирая слова:
— В таком духе, что испытания прошли удовлетворительно, что костюмчик в общем и целом, и так далее… но! Но! Вот тут-то и есть загвоздка. Но костюмчик не предусматривает случаев падения летчика в бессознательном состоянии лицом вниз, понимаете?
В ординаторской стало очень тихо. Шеремет остановился. Зажигалка горела в его руке, он так и не закурил.
— А ведь падение лицом вниз вещь распространенная, не так ли? — спросил Курочка. — Поэтому предложить авторам костюмчика разработать и решить задачу автоматического поворота или поворачивания пострадавшего на спину в воде. Так? Ну-с, и покуда авторы эту задачу не решат, дело полагать законсервированным.
Шеремет наконец прикурил.
— Этим мы и закончим, — сказал Курочка, — но не навсегда, конечно, а только на нынешнем этапе. Вопросы есть?
Вопросов не было. Александр Маркович молча писал, «…полагать законсервированным», — написал он и поставил жирную точку.
14
Размеренно нажимая подошвой башмака на педаль умывальника, Александр Маркович мыл руки. Это было скучное занятие — мыть руки перед операцией, он издавна приучал себя в это время думать на определенные темы и вот уже лет пятнадцать не замечал процесса мытья рук. Это был совершенно механический процесс — сначала мыло и щетка, потом Верочка подавала йод, потом поливала руки Левина спиртом и сама говорила: «Готово». Если она не говорила этого слова, он еще десять минут мог держать свои большие ладони лодочкой.
Верочка была как будильник с резким, трещащим голосом.
— Готово! — сказала Верочка и открыла перед ним дверь. Он вошел в операционную, держа руки ладонями вперед, и, прищурившись, посмотрел на стол, на котором лежал Бобров.
