Иван Новиков - Руины стреляют в упор
В августе 1914 года Николай фон Мантейфель погиб на фронте. Жена его горевала или не горевала, но до смерти не убивалась. У нее были новые интересы, новое поле деятельности.
В общественной работе она также не отличалась особенной последовательностью. На некоторое время отошла от партийных дел.
Но Великую Октябрьскую революцию встретила всей душой и снова загорелась огнем борьбы, снова окунулась в общественную работу.
Как-то однажды она встретилась с фельдшером Алексеем Благоразумовым, служившим в армии Буденного. Вместе с Конной армией Алексей Иванович прошел весь путь гражданской войны. Веселый, разговорчивый, острослов, он целыми днями угощал своих слушателей, среди которых была и Любовь Васильевна Мантейфель, все новыми и новыми интересными историями из жизни буденновцев. Любовь Васильевна умела не только рассказывать, но и слушать и высоко ценила талант рассказчика. Она искренне полюбила Алексея Благоразумова.
Ее не остановило то, что он имел жену и детей. В 1921 году родился Сережа. Его ждала судьба старшего брата Алексея — забота о себе с первых самостоятельных шагов по этой довольно неустойчивой и колючей земле.
Жили они тогда на высоком обрывистом берегу реки Воронеж. Дом принадлежал какому-то бывшему купчику, и тот сдавал его в аренду. Вокруг дома — большой сад. Между яблонями и грушами сплошной невысокой стеной переплелась веточками малина. Хозяин поручал ухаживать за ней тому, кто занимал дом. А в семье Любови Васильевны обстоятельства складывались так, что сама она на малину и смотреть не хотела, Алексею некогда было, и все хлопоты ложились на маленького Сережу. Он не опозорил звания садовника. Малина росла чистая, каждая ягода — почти как слива. Соседи не раз приходили посмотреть на такой редкостный урожай.
Внизу, возле самой реки, к обрыву лепились еще два-три домика, а за рекой, как взглядом окинуть, на десятки километров расстилался простор заливных лугов. Только далеко-далеко, на самом горизонте, чуть заметно чернел зубчатый край леса.
В зарослях малины и смородины попадались уютные тенистые прогалины, где очень хорошо было прятаться, когда играешь в разбойники. Но самые захватывающие игры происходили на руинах и в полуразрушенных подземельях старого, заброшенного монастыря, построенного еще в XII—XIII столетиях. Стоило только перебраться через овраг — и ты уже как бы в средневековье. Кругом — разрушенные дождями и ветрами стены, таинственные уголки, полузасыпанные склепы. А рядом — замок Петра Первого, яхт-клуб. Сколько простора для детской фантазии!
Само собой получилось так, что он стал атаманом среди мальчишек ближайших улиц. Выросший без отца (который вскоре после рождения Сережи вернулся в свою первую семью и ни разу не поинтересовался сыном), без материнских забот и ласки, он чувствовал себя самостоятельным во всех своих поступках и действиях. Все, что он делал, — делал без всякого постороннего влияния, на свой риск и страх. Это ставило Сережу на целую голову выше многих его ровесников и даже старших по летам товарищей.
Только одним мать щедро одаряла мальчика: интересными рассказами о своей подпольной борьбе против царизма, о героических делах его отца-конноармейца. И хотя Сережа никогда не видел своего отца, в представлении мальчика сложился образ славного, смелого, веселого человека, который никогда не жаловался на трудности и в любой момент готов был, блеснув саблей над головой, броситься в атаку на врагов советской власти.
Зная множество разных героических историй, Сережа в своих играх повторял то, о чем так красочно рассказывала ему мать. Как бы его ни поколотили во время игры, сколько бы синяков и шишек ни принес он вечером домой, мать и брат ни разу не слыхали от него жалоб или стона. Он умел терпеть.
Очень любил Сережа ездить километров за тридцать от Воронежа, в лес, который назывался Графское. Вековые дубы и клены поднимались своими могучими кронами в самое небо, а внизу, в тени, даже в сильную жару было прохладно и сыровато. Густо перемешанные острые запахи лесных трав дурманили голову.
С увлечением собирал Сережа грибы и ягоды, наблюдал за тем, как расчетливо, умно строят свое жилье бобры. Жизнь леса очаровывала его.
Учился он хорошо, даже после того, как старший брат переехал к дяде в Ленинград и все заботы по хозяйству легли на Сережины худенькие плечи, — мать по-прежнему домашними делами не занималась. Немецкий язык давался ему особенно легко, он учил его без всякого напряжения.
Общественная работа в школе сильно увлекала Сережу. Дети охотно признавали его авторитет, уважая его самостоятельность, не по возрасту зрелый ум, большую смелость и силу. Четырнадцатилетним мальчуганом он вступил в комсомол, стал пионервожатым.
Вокруг школы несколько гектаров занимал сад. Хороший сад, краса города. Мальчишки летом часто лазили в него, рвали яблоки и груши, ломали деревья. Сережа организовал отряд школьников по охране сада. Вскоре мать стала часто замечать на его лице синяки. Но он не сдался, отучил охочих до школьных яблок лазить через садовую ограду.
Ученик девятого класса, комсорг школы Сережа Благоразумов стал одновременно работником райкома комсомола. Перед ним открылась широкая дорога в жизнь.
После освобождения западных областей Белоруссии и Украины от польских панов Центральный Комитет комсомола направил Сергея Благоразумова комсоргом в одну из школ города Ломжи.
— Ну, остальное вы знаете, — закончил он свое повествование. — Кое-что я уже рассказывал вам, когда шли от Белостока.
— Кто у тебя из родственников имеется? Ты упоминал какого-то дядю...
— Дядей у меня хватает, — засмеялся Сережа. — И все довольно известные. Вообще мне везет на именитых родственников... Дядя Павел Васильевич Карташев работал инженером-экономистом в одном научно-исследовательском институте в Москве. Участвовал в создании проекта Магнитогорского комбината. Недавно умер, во время войны с Финляндией.
Николай Васильевич Карташев по специальности инженер-геолог, специалист по аэрофотосъемкам. Теперь, наверное, где-нибудь на фронте. Если не погиб уже.
Третий дядя — Тихон Васильевич — меньше по чину, только преподаватель фехтования. Воевал в гражданскую войну в армии Буденного. Через него мать и познакомилась с моим отцом. А воевал он хорошо. Награжден орденом Красного Знамени.
Четвертого дядю — Петра Васильевича — я ни разу не видел. Он все время жил в Англии. Работал в торговом представительстве СССР. Женился там... Ну и пятый дядя — Михаил Васильевич Карташев, штабс-капитан царской армии, а потом, с тысяча девятьсот девятнадцатого года, — военспец в нашем штабе в Ленинграде. Этот умер, не помню, в тридцать первом или в тридцать втором году...
— Нет, хватит, — засмеялся Славка. — Родственников у тебя действительно на четверых хватило бы. Теперь давай придумаем тебе такую автобиографию, чтобы фашистам понравилась. Бери бумагу, пиши.
Сережа взял широкий сероватый лист бумаги, обмакнул ученическое перо в чернильницу-непроливашку и поднял глаза на Славку. А тот задумался, потом заговорил:
— Пиши. «Родился я в тысяча девятьсот двадцать первом году в Воронеже...» Написал? А теперь быка за рога бери. Дядя... Как там твоего первого дядю зовут? Павел Васильевич? Пиши: «Дядя Павел Васильевич Карташев был обер-прокурором синода во Временном правительстве и членом Комитета министров...» Написал?
— Написал. А что такое обер-прокурор синода? — спросил Сережа.
— Аллах его знает. Я читал, что был такой чин.
— Нет, так опасно. Раскроют ложь — да на виселицу.
— Не раскроют. Здесь же полицию возглавляют такие дурни... Не догадаются проверить... Откуда им знать, кто был обер-прокурором синода? А звучит это солидно. Если же попадешься, скажешь, что тебе родственники налгали, а ты и поверил. Давай чеши дальше, не оглядывайся... Что мы еще об этом дядьке скажем? После Октябрьской революции сбежал за границу с товарищем министра финансов, доходили известия о том, что проживал до последнего момента в Париже. Пусть поищут его там, если не поверят. А теперь давай возьмемся за второго дядю...
Потеребив свой черный курчавый чуб, Славка снова глянул на Сережу — глаза его весело засветились.
— «Второй дядя, Николай Васильевич Карташев, был расстрелян советской властью за принадлежность к немецкой разведке вместе с немецким офицером...» Ну, каким там офицером? Давай придумывай, наконец! Что я — должен сам всю твою биографию сочинять?
— Шульцем, — подсказал Сережа самую популярную немецкую фамилию.
— Пусть Шульцем, лихо с ним, пиши дальше: «...Шульцем в городе Ленинграде в тысяча девятьсот двадцать девятом году».
С двумя дядями было покончено. Славка вздохнул с облегчением. Потом продолжал диктовать:
— «После Октябрьской революции моя мать работала счетоводом на Юго-Восточной железной дороге в Воронеже, отец — ветеринарным врачом.
