Роман Кожухаров - Штрафники штурмуют Берлин. «Погребальный костер III Рейха»
Возле порога, на убитом земляном полу, вывернувшись на бок, лежал мужчина лет тридцати. Он был одет в пиджак и брюки. Даже в мертвой фигуре его проступала военная выправка. Локоть его правой руки прижимал к полу автомат.
Женщина, одетая в пальто, лежала, откинувшись, на широкой деревянной скамейке, застеленной матрацем и светло-серым шерстяным одеялом. Пальто ее было расстегнуто, и шерстяная юбка задралась вверх, до самых бедер открывая ноги в чулках телесного цвета.
На полу, возле ее ног, обутых в черные ботики, лежала лицом вниз девочка. На вид ей было лет пять. Она была одета в черное пальтишко, ворот которого захлестывала копна густых, кучерявых каштановых волос. Скорее всего, женщина держала ее на руках, и когда в них попали осколки или пули, выпущенные из автомата Омельченко, она по коленям женщины скатилась на пол.
Вова Буряк, молодой боец с «трехлинейкой» в левой руке, несмело подошел к женщине и протянул руку, чтобы одернуть книзу подол ее юбки.
– Не трожь… – отрывисто проговорил Амеля.
В голосе его было столько ненависти, что Буряк послушно отступил назад. Несколько секунд все словно находились в оцепенении. Омельченко первым стряхнул его.
– Вован… Посвети сюда… – окликнул он и быстро-быстро стал запихивать в карманы консервные банки, аккуратно сложенные на прибитых к стенам полках.
– Глядите: гранаты… – отозвался из противоположного угла Куприянов.
– Дай одну… – сухо попросил Омельченко.
– Вован… – тут же произнес он, снова обращаясь к Буряку. – Подбери «шмайсер» этого гада. И глянь в карманах, может, у него запасные магазины имеются. Магазины – мне отдашь…
Буряк не спорил. Фашиста застрелил Омельченко, значит, имел право на его трофеи. Омельченко старался говорить быстро и деловито, но все равно голос его срывался, выдавая всполохи лютой злобы, которой он весь был охвачен изнутри. И на лицах остальных, сокрытых полумраком, застыла гримаса ненависти. Сафронова в отделении очень уважали. А теперь его нет, и все из-за этого переодетого гада-фашиста. И в смерти своей семьи виноват сам гад-фашист. О девочке и женщине бойцы старались не думать.
– Всё… уходим… – наконец, отрывисто произнес Амеля. – Шеве и хлопцам надо поддержку дать… Этих гадов наверху передавить…
Все тут же торопливо покинули жуткий подвал, облегченно вздохнув на лестнице. Омельченко шел замыкающим. Он чуть отстал на лестнице, дожидаясь, пока все поднимутся и повернут за пролет, потом выдернул кольцо из зажатой в руке ребристой, жирной от смазки округлости, и кинул «лимонку» в темнеющий дверной проем подвала.
– Это вам за Никодима, твари… За Никодима…
XVII
Выбранная штрафниками и танкистами тактика позволяла продвигаться вперед. Не было той быстроты, какой хотел командир «тридцатьчетверок» Головатый, но зато фрицев выкуривали из всех щелей и уничтожали наверняка.
Как только враг начинал вести стрельбу из оконного проема или чердака встреченного по пути здания, танкисты немедля открывали по этому дому огонь из орудия и пулеметов. Одновременно десант спешивался с брони на землю.
Выждав время, пока экипаж «тридцатьчетверки» отработает по цели, обе группы, не давая врагу опомниться и не дожидаясь, пока осядет пылевая взвесь и развеется дым, устремлялись в расстрелянный орудиями дом. Первый этаж зачищали сообща, а потом «вира» по лестничным пролетам поднималась наверх, до чердака, а «майна» прочесывала погреба и подвалы.
Немец зубами цеплялся за каждый кирпич и за просто так не хотел отдавать ни сантиметра. У Шевердяева в группе погиб Сафронов при зачистке подвала, а потом во время ожесточенной перестрелки у водонапорной башни тяжело ранило Омельченко. Боец подорвался на мине, когда перелезал через мешки с песком, наваленные вокруг разбитого зенитного орудия. Оторвало сапог вместе с голенью плюс множественные осколочные. Вряд ли выживет.
Мина оказалась противопехотная, для танка несущественная. «Тридцатьчетверка» потом всю эту насыпь зенитную в два счета ликвидировала. И Амеля, если б не полез на рожон, был бы цел. Не следовало ему вперед танка выбегать. Жалко бойца, не из робкого десятка. Может, и вывезет нелегкая, да только все равно жалко…
А еще жальчей Сафронова. Вот это был мужик: надежный, как лобовая броня «ИСа». Всем своим видом, буравящим взглядом глубоко посаженных, запрятанных в прищуре морщин, внимательных глаз внушал уважение. Был большим молчуном, но Аникин знал о его неодолимой тоске по дому, по родным. Случился как-то на привале у него с Никодимом короткий, немногословный разговор. Тот и поделился – скупо, отрывисто, так, что Аникин сразу понял: самой заветной тайной своей боец поделился. И немцев Сафрон бил так, что только пух с перьями летели. За спинами товарищей не прятался и всегда готов был прикрыть огнем. И собой. О смерти Никодима Аникину узнать было почему-то особенно горько.
И среди молодняка потери были непростительные. Пулеметная очередь сбила с брони танка Головатого сразу двух капустинских из группы «вира». Оба – из белорусского пополнения. Коле Павловичу, Мыколе – как его звали во взводе, передразнивая его полесский выговор, – повезло. Пуля попала в правую руку, силой удара скинув парнишку на левую сторону танкового корпуса.
Раненый боец, упав на тротуар, оказался заслоненным машиной от пулеметных очередей врага. Его товарищ и одногодка Саша Михайловский цеплялся за скобу на задней части башни, с правой стороны корпуса. Пуля вошла ему в спину с правого бока.
XVIII
Немец стрелял с противоположной стороны улицы, из окошка в деревянном чердачном фронтоне. Он пропустил танк с десантом вперед и ударил им в спину. Боль от полученного ранения заставила Михайловского распрямиться, вскинув руки. Тут он поймал еще две пули.
Если б не это движение Сашки, они бы попали в Капустина, который в этот момент спрыгивал в сторону тротуара. Туда же посыпались и остальные, пытаясь укрыться от выщелкивающих по броне очередей пулемета.
Чуть отставшие бойцы группы, двигавшиеся вдоль стен пешком, тут же вскинули свои автоматы и винтовки, сразу с нескольких точек открыв огонь по пулеметчику. Но фашист был надежно защищен. Наверняка его позиция на чердаке была хорошо укреплена. Помощи со стороны танкистов ожидать не приходилось. Обе машины продвинулись вперед, и теперь пулеметы экипажей вели интенсивную перестрелку с гитлеровцами, залегшими вокруг водонапорной башни.
Пулеметчик, используя чердачное окошечко на манер амбразуры в доте, переместил свой огонь на подоспевших бойцов из группы «майна», заставив их искать укрытие среди градом выщелкивающих по мостовой пуль.
Липатов, упав на тротуар, успел доползти до кормы «тридцатьчетверки». Сразу несколько рук, выпроставшись навстречу, втащили замкомвзвода под защиту спасительной брони.
Аникину и Жижевичу пришлось отбежать на несколько шагов назад и укрыться, завернув за угол дома. Когда Андрей делал эти несколько шагов, ему казалось, что пули ложились прямо под подошвы. Целые куски откалывались от цоколя здания, падая ему под ноги, секли осколками по рукам и телогрейке.
– Черт… черт… черт… – бормотал про себя Андрей, прижимаясь спиной к стене здания. Сердце его стучало так громко, что заглушало грохочущие волны стрельбы, которые то вздымались, то опадали, переполняя своим плеском русло улицы.
В этот момент двигатели танка Головатого взревели, и он двинул дальше по мостовой, заставляя пятиться следом и спешившийся десант.
XIX
Андрей вскинул автомат к груди и изготовился к стрельбе. Потом он набрал полные легкие воздуха, как будто собрался совершить затяжной нырок под воду, и, резко выдохнув, выглянул из-за угла.
Ствол его ППШ уже был наведен в сторону чердачного окошка. Оттуда с грохотом, который оглушал всю улицу, вырывалась огневая струя. Пулемет, не смолкая, сопровождал движущийся по улице танк Головатого, пытаясь зацепить кого-то из прячущихся за его броней штрафников.
Очередь у Андрея получилась неоправданно длинной. Он успел заметить, как пули разбросанно входили в доски чердачного фронтона, практически не доставляя беспокойств окошечку пулеметчика. Расстояние для прицельной стрельбы слишком велико. Метров сто, не меньше, для ППШ – это слишком. Кучнее надо бить. Лучше бы две коротких. Но какого-то результата своей стрельбой Аникин достиг.
Грохот оборвался всего на несколько секунд и разразился вновь, в его сторону. Фашист за гашеткой верткий, вмиг обернулся, перенаправив свои очереди в сторону Андрея.
Это Аникин додумывал уже вдогонку за тем, как спрятался от вражеского пулемета, который, не заставив ждать, тут же ударил в лицо порывом встречного стального ветра.
Повернувшись вправо, Андрей наткнулся на лицо Жижевича. Он совсем забыл, что боец все это время был рядом. Жижа стоял, втянув голову в плечи, прижавшись всем телом и затылком к стене так, что каска налезла ему на глаза. Его серо-синие, как будто замерзшие, губы что-то непрерывно шептали. Андрею в шуме боя не было слышно что.
