Илья Эренбург - Буря

Ирма сказала сестре:

— Ты не могла придумать большей глупости, чем выйти замуж за наци?

Марта Френцель выразилась туманнее:

— Мой муж не в партии… Иоганн, кажется тоже не был записан…

Прежде Герту мало интересовали воззрения Гюнтера; взвесив все, она сказала себе: у него хорошее положение и короткая нога, значит, на фронт его не пошлют. А теперь она спросила мужа:

— Почему ты в партии?

— Как почему? Меня никто не исключил…

— Я тебя спрашиваю, почему ты записался?

Гюнтер рассердился:

— Все вы задним умом крепки. Как будто я один записался… Я был простым бухгалтером, а при наци я стал влиятельным человеком. Не тебе это рассказывать — вдова доцента университета запросилась в мою постель… А теперь она спрашивает «почему»! Кто мог думать, что это так кончится? Фюрер больше понимает, чем я, но и он не думал, что все так повернется.

— А ты не боишься, что тебя убьют?

— Почему? Я не партийный руководитель, я специалист. При американцах тоже будут выдавать карточки и подсчитывать запасы муки…

Ирма боялась, что ее пошлют рыть окопы. Она лежала в постели, уговорила доктора написать удостоверение, что у нее малярия. Она настолько вошла в роль, что ее действительно трясла лихорадка.

Гюнтер, вернувшись домой, сказал:

— Я благословляю тот день, когда приехал в Гейдельберг.

Герта не поняла: чему он радуется? Все говорят, что скоро начнут стрелять из пушек по городу.

— Где ты напился?

Он покачал головой.

— Я счастлив, что я здесь. Ты ведь знаешь, что до войны я жил в Дрездене, а туда обязательно придут русские. Хотел бы я сейчас посмотреть на старого Карла Хинерта, как он кудахчет над своей кубышкой…

Гюнтер скрипуче засмеялся.

Пришел Френцель, бормотал:

— Нечто необъяснимое… Где фюрер? Его орлиный глаз должен видеть эту трагедию… Виноваты ужи мещанства и скорпионы Гиммлера…

Гюнтер ему сказал:

— Бросьте хныкать! О фюрере перестали думать даже кошки, не говоря о собаках. Сейчас всех интересует другое: кто сюда придет? Я в хорошем настроении, потому что я убежден, что сюда придут американцы. Я уже не говорю о Берлине или о Дрездене, там кошмар, хуже красных нельзя ничего придумать. Но я не променяю этой квартиры на самый роскошный дом в Штуттгарте.

— Почему? — спросила Герта.

— Потому что в Штуттгарт придут французы. Это лучше русских, но это тоже противная музыка. В Америке нас не было, а во Франции мы просидели четыре года. Это, так сказать, ответный визит. Да и вообще французы дегенераты, недаром они любят негров. Американцы славные парни и настоящие арийцы…

На следующий день Гюнтер пришел с сенсационными новостями:

— Выехали навстречу!

— Кто выехал?

— Восемь наших офицеров. Нацепили на машину «Красный крест»…

— Ничего не понимаю — к кому выехали?

— К кому? Конечно, не к фюреру. К американцам. Нужно, чтобы они скорее заняли город. Не пускать же сюда французов… Да и здесь много сброда — русские, поляки, французы, эта публика непрочь устроить резню. Наши парламентеры гарантируют, что не будет никакого сопротивления. Дорог каждый час…

Герта, перерыв шкаф, нашла рваную детскую простынку и повесила ее на перила балкона.

Американцы понравились Герте. А Ирма сразу выздоровела, она стояла у окна и улыбалась.

— Герта, посмотри на этого офицера. Он напоминает киноактера… Забыла фамилию… Какая у него милая улыбка!

На следующий день Ирма заговорила с одним американцем. Тот усмехнулся и ответил:

— У тебя славная мордочка, но платить шестьдесят пять долларов за девчонку мне не по карману…

Ирма заплакала: он меня принял за продажную тварь. Она немного успокоилась вечером, когда Гюнтер рассказал, что американцам запрещено общаться с населением, провинившиеся должны платить штраф. Ирма сказала:

— Вот почему он мне так ответил… Но это глупо. Я понимаю, что они не хотят разговаривать с фюрером. Но при чем тут я? Мне они очень нравятся. Я всегда мечтала поехать в Голливуд или в Миами…

Несколько дней спустя кабинет Иоганна реквизировали: там поселился молодой лейтенант Харпер. В первый же вечер он подарил Герте коробку консервов, а Ирме плитку шоколада. Герта его спросила:

— Скоро кончится эта проклятая война?

— Теперь скоро. Наши танки несутся, куда хотят. Я даже не знаю, где они теперь. Может быть, в Австрии. А русские здорово дерутся. Теперь нам хорошо. Зимой было паршиво. Я уж не говорю об Италии, там был настоящий ад, я думал, что оттуда не выберусь. А у меня жена, маленький ребенок…

Герта умилилась, вытерла глаза:

— Все-таки мужчины сумасшедшие… Почему они воюют?

— Воевать начали вы. То есть немцы… Так по крайней мере у нас писали… Вы думаете, я понимаю, зачем мы воюем?.. Говорят, что вы грозили Америке. Если бы меня спросили, я не объявил бы войны… У меня в Чикаго квартира куда лучше этой. Но у вас здесь уютно, отдыхаешь после французской грязи. Вообще нам немцы нравятся. Офицеры говорят: «Наконец-то мы попали в культурную страну». А солдатам все равно, это хорошие ребята и дерутся они хорошо, но им наплевать на международную политику, они хотят домой…

Харпер развалился в кресле и стал любоваться Ирмой. Ночью она была вознаграждена за недавнюю обиду. На следующее утро она решила освежить в памяти школьные познания, выписывала в тетрадку английские слова и рьяно их зубрила.

Гюнтера оставили на месте. Правда, ему сказали, что всех наци потом будут проверять, но он поглядел на веселого американца и успокоился.

Два дня спустя пришел Френцель; начал бубнить:

— Светоч Америки это свет Гете. Вашингтон и Эйзенхауэр выразили все то, о чем мечтали лучшие умы Германии…

Герта раздраженно его прервала:

— Что вы будете делать? Вашу «Силу через радость», наверно, закрыли…

— Я устраиваю «Лигу христианского и демократического оздоровления». Американцы обещали нам полное содействие.

Маленькая Гретхен пришла сияющая: американец дал ей вкусную конфету. Только Рудди не сдавался, говорил: «Когда я буду большим, мы их поколотим».

Ночью Герта спросила мужа:

— Гюнтер, ты очень несчастен?

— Как все… Конечно, это катастрофа. Но я был прав — лично нам повезло. Отчаиваться не стоит. Лет пять будет трудно. Гитлер оказался шарлатаном, он плохо подсчитал… Нужно уметь подчиниться событиям. Кто знает, можеть быть, через двадцать лет Рудди увидит, как Германия их раздавит…

Герта заплакала:

— Ты хочешь, чтобы и он погиб, как Иоганн! Сумасшедшие!..

Гюнтер уснул, уютно похрапывая. За стеной раздавался неясный шопот — это Ирма пополняла свои знания английского языка. Подокном кричали американцы. Герта лежала и думала о случившемся. Для меня война кончена, можно подвести итоги. Я была женой доцента, нас принимал профессор Боргардт. В Париже мы были у знаменитого ученого. Иоганн был наивен, но он умел думать, писал книги. А Гюнтер ничтожество. Сегодня американцы его держат, завтра выкинут. Марки теперь ничего не стоят, мы нищие, придется шить платья или сидеть в конторе. Город разорен, да и вся страна… Как было хорошо, когда Иоганн приезжал из Франции! Все нас уважали. А теперь мы как зачумленные. Разве не страшно, что Ирма спит сейчас с американцем? Ведь ее Вилли на фронте, он еще сражается, если не убит. Да и я хороша — улыбаюсь американцу, беру подарки… Иоганну лучше, чем мне, он этого не видит. Как говорил Френцель? «Черепная коробка»… Ужасно! Может быть, сейчас в России стаял снег и среди поля лежит череп. Зубы Иоганна, глазные впадины, все, что осталось — от него, от нашего счастья, от Германии…

26

О смерти брата Вася узнал зимой; он долго не мог оправиться от этого удара. В детстве Вася ревновал мать к Сереже; никогда он не поверял старшему брату своих затаенных мыслей; боялся — если скажу, он поймет, что я глупый… Потом они дружили, но всегда между ними было какое-то расстояние. Вася любил Сергея, как можно любить очень красивую и недоступную женщину; говорил себе «Сергей это знает» или «Сергей нашелся бы», говорил без зависти, с восхищением — гордился братом. Он не мог свыкнуться с мыслью, что Сергея убили. Могли бы убить меня, как убили Аванесяна, Нестерова, Гришу. Но не Сергея…

Нина Георгиевна прислала такое спокойное, сдержанное письмо, что Вася, читая его, чуть не заплакал. Он понимал, что происходит с матерью: она ведь жила Сережей… Нина Георгиевна писала:

«Я тебе посылаю вырезку из газеты, мне написал о том, как погиб Сережа, генерал Вельский, написал просто, по-человечески. У него тоже погиб сын еще в сорок третьем. Потом я получила письмо от двух женщин из Югославии. Они говорят, что Сережа спас их город. Я все время об этом думаю, это меня поддерживает. Страшно, что он умер, но я могу сказать, что он умер своей смертью — именно так он должен был умереть. Со мной Валя, мы ухаживаем друг за другом, мне с ней легче. Незачем тебе писать, как она убита, молодой женщине тяжело пережить такое, а она была Сереже предана до самой глубины. Хорошо, что у нее есть искусство, сцена, какая-то своя жизнь, ей легче будет приподняться. Васенька, пиши мне часто, я не скрою, что тревожусь, когда нет от тебя долго писем. Наташа меня успокаивает, говорит, что ты не любишь писать, но я немного сдала после смерти Сережи. Желаю тебе счастья и чтобы поскорее все кончилось, теперь уж недолго…»