Ефрейтор Сизов и его товарищи - Виктор Алексеевич Наседкин
— Не цапай, охальник, чай не с жинкой балакаешь, — заорала она и кулаками толкнула офицера в грудь с такой силой, что он, не ожидая ничего подобного, едва устоял на ногах. Под платком, повязанным вровень с черными бровями, недобро сверкали большие карие глаза.
— Поспокойнее можно? — скрывая неловкость, улыбнулся Макеев.
— Я еще и повинная! — повысив и без того звонкий голос, возмутилась женщина. — Они черт чого вытворяют, никакого покоя людям не дают и думают еще, что с ними кохаться станут…
— Хватит беситься! — поняв, что его умышленно вызывают на скандал, строго прервал ее лейтенант — Показывай, кто и что натворил.
Женщина, увидев в глазах Макеева суровую решимость, осеклась и молча, опустив голову, пошла вдоль деревни. На плетне крайней хаты не было ни одного горшка — картина не совсем привычная для этих мест. Под ивовой загородкой земля густо была усеяна мелкими черепками.
— Вон цей вытворял, вражина проклятая, — указала женщина на солдата, предусмотрительно отступавшего за овин.
Начальник заставы безошибочно определил: Белов — вологодский «окальщик».
— Хорошо. Разберемся и примем меры.
Лейтенант вернулся к себе и приказал дежурному вызвать Белова.
— Твоя работа? — без предисловий спросил он, когда солдат явился.
— Так точно, товарищ лейтенант, моя.
— Ты соображаешь, что натворил?
— Так точно, соображаю. Только жалко, что на загнетке эти горшки проклятые не тронул, — упрямился солдат.
— Ты в своем уме? — удивленно моргая, спросил начальник заставы. — В чем горшки виноваты?
— Горшки, может, и не виноваты, а хозяйка виновата. Она бандеровка, сигналы этими горшками подает.
— Ничего не понимаю. Какие сигналы?
— Обыкновенные. Когда вошли мы в дом, горшки вертикально на тычках стояли. А потом, утром, вышла она, толстозадая, каждый, как шапку набекрень, наклонила. Стало быть, знак своим подала — в деревне мы остановились… Я давно уже за этими горшками поглядываю. Они вот где у меня застряли, — провел ребром ладони по горлу.
Начальника заставы удивило это предположение. Он некоторое время задумчиво смотрел на солдата, а потом, будто очнулся, произнес:
— И вот что интересно — наблюдательность проявил. А вот горшки побил — плохо. Местное население против нас настраиваешь. В другой раз не будешь безобразничать?
Солдат четко повернулся и пробурчал себе под нос:
— А горшки все равно колотить буду. Из-за них, может быть, эти ночные в «ноль-ноль» нам все ноги измотали.
Белов ушел. «Все равно колотить буду!» — передразнил солдата Макеев. Его рассердило самоуправство и в то же время порадовало, что бойцы заставы не только четко выполняют команды, но и стараются осмыслить происходящее, вникают в детали. О том, что у бандеровцев безотказно действует простейшая сигнализация, он знал. Не исключено, что и безобидные горшки помогают им. «Надо посоветоваться с разведывательной службой, — решил офицер. — А сейчас — спать».
* * *
Из забытья Леонида Сизова вывела боль в плече. Голова была как чугунная. Хотел потрогать все — не мог двинуть руками, они онемели. Осторожно повернул голову вправо-влево: лежит на спине в лесу кое-как перебинтованный. Ощутил лопатками сосновые шишки. Попробовал пошевелить пальцами. Шевелятся еле-еле.
«Руки-то связаны, во рту кляп… Попал к бандитам», — пронеслась страшная догадка, и он почувствовал, как холодная испарина выступила на лбу.
«Что же произошло, что? — он попытался вспомнить все по порядку. — Ах, да! Вечером, на закате, возвращался с Беловым на заставу из штаба батальона. Когда дорога подошла к мелколесью, услышал выстрелы. Что-то сильно толкнуло в плечо и обожгло. Упал. Топот ног. Кто-то взволнованно проговорил: «Тот мертв, а этот ранен. Потащили…»
Сизов попробовал языком вытолкнуть кляп. Не получилось. Снова попытался шевельнуть непослушными руками — больно. Тогда — надо лежать неподвижно. Зачем мучить себя? Широко открытыми глазами он долго, не моргая, смотрел на верхушки сосен, на густую синеву неба, картинно просвечивающуюся сквозь разлапистые ветки. Боль постепенно стихала. Невольно вспомнились слова командира батальона: «Страшитесь плена… Нашего брата-пограничника они ненавидят больше всего…»
«Больше всего, больше всего, больше всего…» — повторялось до звона в ушах.
«Нет, только не думать об этом, только не об этом, только не об этом», — ворочалась мучительная мысль.
«Тогда о чем, тогда о чем, тогда о чем?»
Сизов попытался отогнать мысли о смерти и закрыл глаза. И почему-то сразу увидел перед собой Москву, тесную комнату в бараке на Воробьевых горах. Почти всю комнату занимали стол, кровать и гардероб. На кровати спали родители, а ему стелили «на втором этаже» — на деревянных полатях, над дверью. Им обещали новую квартиру, но в начале войны стройка прекратилась и надежда пропала.
Леонид любил этот район Москвы, тихий и спокойный. Всего в километре — Москва-река. Минуешь грязновато-желтое здание киностудии «Мосфильм», свернешь чуть вправо, спустишься по натоптанной узенькой извилистой тропинке с Воробьевых гор и, пожалуйста, купайся. А нужно в центр — садись в троллейбус. Несколько остановок по набережной до Киевского вокзала. Потом в метро. За шесть минут электропоезд домчит под землей до «Площади Революции». А там и до Красной площади рукой подать. «Как на даче живем, — гордился отец. — А что комнатушка маловата — не беда. В тесноте — не в обиде».
«И верно, хорошо», — подумал Сизов.
Предстала перед глазами Валя — одноклассница, с которой Леонид дружил с седьмого класса и до ухода в армию. Думал, так просто дружил, ничего особенного, а уехал на второй год войны в деревню на каникулы — затосковал. «Во сне зовешь ее», — подтрунивала мать. И верно. Ему часто снились голубые глаза Вали, ее светлые локоны, мягкие руки с крохотной бородавкой на мизинце. На среднем пальце девушка носила красивое золотое кольцо. Когда провожала в армию, сняла его с руки и надела Леониду на мизинец. Больше ни на какой палец не подошел. «Не потеряй. Как талисман. От любой пули убережет». И заплакала. Леонид высушил поцелуями ее мокрые глаза и чуть сам не прослезился. Но кольцо берег, никогда не расставался с ним, даже когда ребята в казарме подтрунивали. Терпел. «Цыганка нагадала — кольцо от смерти сбережет». Почему-то стеснялся признаваться, что его подарила любимая девушка. «Дурачок», — невольно улыбнулся Леонид.
И вот теперь, пожалуй, ему никогда больше не увидеть Москвы, не поцеловать милых Валиных пальцев, не скатиться на лыжах с Воробьевых гор. И новая квартира не потребуется. Всему конец.
«Как глупо, как глупо получилось», — мучила мысль, и в бессильной злобе он стукнул по земле каблуком сапога.
Кто-то подошел и произнес весело:
— Очнулся, голубчик. Так-так. Теперь ты у нас заговоришь.
Приблизился еще кто-то. Леониду видны были
