Юрий Стрехнин - Есть женщины в русских селеньях
До слез обидно идти по своей земле не хозяином, а гонимым. Обидно бояться врага, шарахаться в сторону с пути, заслышав где-то в небе зловещий гул бомбовозов с черными крестами на крыльях. Обидно. Но пока что враг еще сильнее, и приходится отступать, отступать... Бесконечным кажется долгий летний день, когда от рассвета до заката ступаешь, ступаешь по пыльной дороге и все время ждешь, что в раскаленном небе взвоет, падая на тебя, твоя смерть... Но и ночь не приносит покоя. Коротки привалы на сон — самые скупые часы, потому что враг продолжает наступать. Временами слышно, как позади подолгу раскатывается артиллерийский гром, словно великаны перекатывают огромные жернова. Мельница войны...
Ночью идти труднее: клонит в сон, дорога скрыта тьмой, а небо с такими спокойными звездами таит угрозы не меньше, чем днем. Слышишь, полнится оно нарастающим гулом? Пролетит враг, не заметит? Или?.. Ночь, укрой нас!
Но бессильна ночь. Вверху резко вспыхивает, и четко вырисовывается укороченная твоя тень на пыльной дороге и тени идущих вместе с тобой. Враг с высоты хорошо видит вас и хочет, чтобы от вас не осталось даже тени. Скорее в сторону, упасть на колючую, суховатую от летнего солнца траву, слиться с теплой землей, пахнущей горькой полынью. Наступит время, когда не мы, а враг будет падать на землю! А пока...
Погас безжалостный свет. Затихает звук пролетевшего дальше вражеского самолета. Не заметил? Или счел, что из стоит тратить несколько сот килограммов взрывчатки на кучку людей? Шагай дальше! Так хочется спать, ноги налиты тяжестью от многодневного похода. Но крепись! Ведь не одной тебе достается; с товарищами все переносится легче. И помни: может быть, придется испытать что-то и более трудное, чем эта, такая долгая дорога отступления.
Так или примерно так говорила себе Саша, когда ей становилось особенно трудно. Больше сотни километров шли курсанты на восток вместе с отступающими войсками и беженцами. Только перейдя железную дорогу между Воронежем и Лисками, они перестали слышать идущего следом врага и видеть его над собой. Но путь продолжался. Борисоглебск, Поворино, Бутурлиновка... Сотни километров степными дорогами. Давным-давно кончились продукты, а получить какой-либо паек по дороге было невозможно. Саша и ее товарищи питались как придется — иногда за счет сердобольных хозяек в попутных селах, а чаще шелушили дозревающие колосья, рвали горох, дергали кормовую свеклу, выкапывали недозревшую картошку на придорожных полях. С этого «подножного корма» все едва волочили ноги. Но шли и шли по многу часов в сутки.
И все же даже теперь они не просто шли на восток, не просто отступали. На привалах ночью и днем шли занятия.
Уже к августу, пройдя около пятисот километров, школа дошла до Камышина и переправилась за Волгу. Там в одном из сел она наконец обосновалась. Возобновились нормальные занятия.
А тем временем с фронта, который придвинулся совсем близко, доходили вести одна тревожнее другой: немцы идут на Сталинград.
В один из этих тревожных дней капитан Звягинцев, который теперь выполнял обязанности начальника школы, собрал курсантов и объявил:
— Мы переданы в подчинение командованию фронтом. Занятия продолжаем. Но кое-кому из вас, товарищи, придется послужить в действующих частях: там большая нехватка радистов. Нам приказано выделить нескольких. Позволит обстановка — постараемся вернуть их.
«А меня — возьмут или нет?» — взволновалась Саша. Ей, как и многим ее товарищам, хотелось на фронт, но она боялась, что девушек не станут посылать.
Однако скоро ее вызвали и сказали, что направляют в одну из дивизий, обороняющих подступы к Сталинграду. Капитан Звягинцев выдал ей новенькую красноармейскую книжку, предупредил:
— Пока забудь, что ты Клава Васильева. Книжка твоя на имя Натальи Алмазной.
...Стена вся в выбоинах от осколков. Возле нее, меж груд кирпичей рация, трубка в руке: «Кедр», «Кедр», я — «Береза», прием! «Кедр», «Кедр», я — «Береза»!..» Проводной связи со штабом дивизии нет, немцы прорвались на правом фланге, отрезали полк от тылов... Приказано установить радиосвязь со штадивом. «Кедр», «Кедр», я — «Береза», прием! «Кедр», «Кедр», я — «Береза»!.. Со свистом, пришепетывая и угрожающе курлыча, поверху проносится мина. Еще мина... Не до них! Связь с «Кедром» есть! Сверху, от оконного проема, где наблюдательный пункт, откликается майор, командир полка. «Молодец, Наташа, ты и в самом деле алмазная, добилась!» — и берет из ее руки трубку. А потом, кончив разговор с комдивом, говорит: «Переходим на новый КП». Быстро собрана рация. Идут через пустырь, по расковырянной снарядами траншее. И вдруг откуда-то сверху обрушивается вихрь земли. Падая, Саша успевает подумать: «Не разбить бы рацию...»
При ранении боль не всегда приходит сразу. И не в первые мгновения поймешь, что ранен... Только через некоторое время плечо и бедро становятся нестерпимо горячими, одежда липнет к телу и при каждом движении от плеча, как током, бьет болью.
А потом госпиталь. Слабость во всем теле, — наверное, крови потеряно немало. Туго стянуто повязкой плечо. И голос — ласковый, почти материнский: «Ну, девочка, на первый раз отделалась счастливо. Всего-навсего множественные осколочные мелкие ранения. Наберись терпения, будем извлекать».
Терпения набралась. Не вскрикнула ни разу, когда врачи вытаскивали десятки крохотных осколочков. А вот на то, чтобы вылежать в госпитале весь срок, терпения не хватило. Уже через неделю уговорила санитарку принести гимнастерку, сапоги. Оделась, потихоньку пробралась на улицу, «голоснула» на дороге и в тот же день добралась до своего полка.
...Развалины, камни, припорошенные пылью, поднятой разрывами. Где-то близко короткими торопливыми очередями перекликаются автоматы. Немцы пытаются пробиться к Волге на участке полка. Но полк стоит. Со штабом дивизии действует телефонная связь, рация пока без дела. Но людей на КП мало, и дело Саше нашлось — поставили наблюдателем. Командный пункт полка почти на самом переднем крае. Немцы могут появиться в любой момент, надо глядеть в оба... Из окопчика, к которому примыкает блиндаж командира полка, хорошо виден передний край немцев — дальняя сторона пустыря, где несколько длинных сараев, от которых остались только полуразбитые стены. — Алмазная! К командиру полка! — Наташа! — говорит ей в блиндаже майор. — Звонили из штадива, откомандировываем тебя туда, откуда к нам прибыла. Жаль расставаться, солдат ты хороший, но приказ есть приказ.
«Где вы теперь, товарищ майор, и вы, друзья-однополчане? Может быть, кто жив и не ранен, воюет уже здесь, в Белоруссии...»
Оглушающе лязгает сброшенный дверной засов. Пронзительно скрежещет, открываясь, дверь.
— Ти, фройлен большевик! Виходить!
РОЗ-МАРИ КОППЕ
Если бы гестаповцы окончательно потеряли надежду выведать от Саши то, что хотели, они давно уже казнили бы ее и, если бы могли, казнили бы снова и снова под каждым из ее имен. И, может быть, дважды и трижды казнили бы за то, что сделала она под самым необычным из всех имен, какие брала на себя, — под именем Роз-Мари Коппе.
...Солнце уже перевалило за полдень, когда Саша свернула с пыльного проселка и вошла в березовую рощицу, подступавшую вплотную к нему. Под ногами мягко шелестела высокая, уже привядшая трава, усыпанная желтыми и коричневыми листьями. Углубившись в березняк подальше, где темнели заросли орешника, Саша присела на землю, вытащила из кошелки «Северок», завернутый в мешковину, и тщательно запрятала его под раскидистым ореховым кустом. Через несколько минут из рощи на проселок вышла не та деревенская девушка в белом платочке, в неказистом выгоревшем платье и растоптанных башмаках, которая перед этим вошла в нее. Из рощи вышла девушка с аккуратно уложенной прической, в платье с белым воротничком и в хорошо сшитой жакетке, в изящных туфельках. Пожалуй, только видавшая виды кошелка не совсем гармонировала с ее обликом.
Выйдя на дорогу, Саша пошла по обочине, ступая осторожно, чтобы не запылить впервые надетых туфель. До Щигров было совсем недалеко, и она хотела явиться туда нарядной. Саша крепко прижимала к себе сумочку, в которой лежали документы. Она была уверена, что они не подведут. Но все-таки... Главное, не выдать себя ничем — ни взглядом, ни дрожью пальцев...
Остановившись, Саша опустила кошелку наземь, раскрыла сумочку, достала зеркальце, посмотрелась. Нет, кажется, глаза совершенно спокойны, губы не дрожат. «Не волнуйся, — сказала она себе, — не первый раз к немцам в гости, все будет в порядке».
Вот и железнодорожный переезд. Сразу за ним начинаются Щигры. На переезде, возле будки обходчика, два немца с винтовками. Патруль. Идти как можно спокойнее. Подойдя — поздороваться, непременно на немецком языке. «Гутен таг...» И все время с немцами разговаривать только на немецком. Не сбиться бы, не перепутать... В разведшколе по знанию языка она была одной из первых. Теперь придется больше говорить на немецком, чем на своем родном. Надо приучать себя далее думать на немецком, чтобы лучше войти в роль...
