Елена Ржевская - Далекий гул
«Главному редактору Воениздата
Близится пятнадцатилетие штурма Берлина. Эта дата, видимо, будет отмечена появлением новых книг, посвященных последним дням войны. В связи с этим прошу Вас рассмотреть мою заявку.
При овладении рейхсканцелярией я в составе разведгруппы участвовала в выполнении задания, связанною с захватом главарей фашизма и важнейших документов.
Мой очерк об этом („В последние дни. Записки военного переводчика“) был опубликован в журнале „Знамя“ № 2, 1955. Но то, о чем лишь вкратце написано в очерке, мне хотелось бы рассказать во всех запомнившихся подробностях…
29 апреля меньше пятисот метров отделяло наших бойцов от рейхсканцелярии, но каждый метр продвижения вперед завоевывался в упорном сражении, оплачивался смертями. Штурм имперской канцелярии был последним штурмом в Берлине. Вслед за рейхстагом наши войска овладели этим главным правительственным зданием, в подземелье которого вплоть до самоубийства 30 апреля находился Гитлер со своим штабом.
Мне хочется рассказать об исторических днях в Берлине,
о наших солдатах и офицерах, беззаветно отдававших жизнь на пороге Победы. О людях, которых я знала на протяжении войны. Об освобождении военнопленных и невольников всех наций. Уличные сценки, атмосфера тех дней и затем — Победа, первый день мира на земле — обо всем этом я хотела бы рассказать, пока крепка память, свежо чувство, живы участники событий и не истлели фронтовые записи.
Ведь впоследствии никакая беллетризация не возместит того, что должно быть написано очевидцами событий.
С этой убежденностью и обращаюсь к Вам со своим предложением и прошу Вас принять мою заявку на книгу.
Е. Ржевская».Издательство мне отказало. Никакое другое также не поддержало. Вскоре после войны 9 мая перестало быть всеобщим праздничным днем. Оно стало рабочим, будничным, и память о дне 9 мая, о доблести народа, смерти и муках во имя Победы глуше напоминала о себе, пока волна народной памяти, поднявшаяся к двадцатилетию Победы, не вернула этому дню его патетический, праздничный и горестный смысл.
К тому времени я закончила книгу «Берлин, май 1945» о событиях в дни штурма на улицах Берлина и в подземелье имперской канцелярии.
Напишешь книгу — вроде выполнишь долг, и кажется, отделился теперь от пережитого, но проходит время, и снова доносится издалека настойчивый гул памяти.
…Переночевав, нам надлежало наутро отправиться с окраин в глубь Берлина, к центру, к Потсдамской площади, где в эти часы вела бои наша армия.
То был девятый сектор обороны Берлина — правительственный квартал. «Девятый вал» — называли мы.
Мы пробирались к центру сквозь проломы в стенах, через завалы в мертвых кварталах догоравших руин. Дым ел глаза. Кое-где белые простыни оповещали, что кто-то еще есть здесь. Все было призрачным на этих улицах, реальна только опасность выстрела из-за угла или из оконного проема, прикрытого белой простыней капитуляции.
Проходят годы, что-то свое и по-своему пишет история. А документы, всевозможные бумаги ушедшего времени становятся все выразительнее с расстояния лет.
На улицах среди обвала камней, штукатурки, черепицы, мусора войны, разрушений валялись обрывки газет, листки воззваний. Жаль, мало что сохранилось — не до того было. Но вот все же последний номер крошечной газеты Геббельса, размером немногим больше тетрадного листа, 4–6 полос. Она стала выходить в Берлине в дни осады взамен всей смолкшей прессы, адресуясь гарнизону и жителям Берлина, под названием «Panzerbar» — «Бронированный медведь». Медведь — эмблема Берлина. 28 апреля газета вышла в последний раз. Оставалось два дня до самоубийства Гитлера, до падения Берлина — четыре дня.
Передовица Геббельса:
«Сегодня большевизм разрушает ненавистный ему Берлин. Он хочет главный город немецкого Орднунга[11], европейского Орднунга смертельно поразить.
…В Берлине мы нанесем большевизму решающее поражение…
В Берлине эта война решится.
…Фюрер в Берлине. Мировой враг будет здесь разбит».
В день самоубийства Гитлера в информационном листке напечатано:
«Из ставки фюрера, 30 апреля 1945 г.
Верховное командование вооруженными силами сообщает:
…Противник, вторгшийся у Ангальт-вокзала, вдоль Потсдамской улицы и в Шенеберг, был остановлен мужественными защитниками столицы…»
Для наглядности, что ждет тех, кто отступит под натиском Красной Армии или будет заподозрен в готовности отступить, на улицах Берлина вешали на деревьях солдат с дощечкой на груди: «Я нарушил присягу фюреру».
«Это хороший урок, который каждый учтет», — записал в дневнике еще 11 марта комиссар обороны Берлина Геббельс. И Гитлер одобрил, что «для поднятия морального состояния войск» вешают немецких солдат. Он также принял с удовлетворением сообщение Геббельса о том, что учрежденные фюрером полевые суды на ходу выносят приговор и генерал, чьи войска отступили, был незамедлительно расстрелян. «Это, по крайней мере, луч света, — восхищенно сообщает дневнику Геббельс. — Только такими мерами мы можем спасти рейх».
Ночь на 1 мая. В эту ночь Москва после стольких лет затемнения вступала с освещенными окнами своих домов.
Здесь, в Берлине, оставались сутки с небольшим, чтобы смолкло сражение, настала тишина победы и живые оказались бы живы в мире без войны.
Шли по мостовой наши солдаты на подмогу тем, кто сражался в правительственном квартале. Развернув боевые, простреленные знамена, они напористо, бодро шли мимо выщербленных снарядами домов, разнесенных витрин, проломленных стен. В кварталах, что дальше от центра, кончилась война, и жители города выходили из убежищ и подвалов.
В штурмовых отрядах виднелись белые бинты. Воодушевление, азарт, порыв к победе был так высок, что раненые не покидали строп, убегали из медсанбатов, госпиталей, чтобы только принять участие в последних боях. Что смерть, когда вот-вот победа! Но до последнего выстрела война калечила, убивала. Павшие на улицах Берлина, когда до победы оставались считаные сутки, часы, минуты… Особая скорбь в их гибели.
На той стороне сражались с отчаянием, со страхом плена, страхом неминуемой расправы эсэсовцев, если отступишь, с надеждой на чудо-оружие и просто на чудо, со слепой преданностью фюреру, сражались стойко и погибали в часы проигранной войны.
Теснимые городом противники предельно сближены друг с другом. Нет разделяющей нейтральной полосы. Всего лишь улица: по ту ее сторону немцы, по эту — наши. У них час ночи, у нас — три, мы воевали по московскому времени.
В ночь на 1 мая впервые в Берлине на стороне противника замелькал белый флаг. Первый парламентер. Он явился посреди огневого боя с готовностью пасть замертво, не добредя до цели, цепляясь сапогами за камни разбитых домов, за куски арматуры, давя стекло и щебенку. Был послан предупредить, что начальнику генштаба сухопутных сил генералу Кребсу поручено вступить в переговоры с советским командованием.
Смолкли огневые точки в ожидании немецкого посланца. Кребс пересек улицу, что была линией фронта, в сопровождении полковника фон Дуфвннга; впереди шел солдат с белым флажком, позади ординарец с портфелем. Кребс сообщил, что Гитлер в 3.30 дня покончил с собой. В завещании он назначил новое правительство во главе с президентом — гросс-адмиралом Деницем, Геббельсом, Борманом. Сам Кребс по завещанию стал министром вооруженных сил. От имени Геббельса и Бормана он обратился к русскому командованию с предложением о временном прекращении военных действий в Берлине, чтобы члены нового правительства, находящиеся в берлинском кольце, могли снестись с президентом Деницем — он во Фленсбурге — и тогда правомочно, под началом президента представлять законное руководство Германии на дальнейших переговорах о мире. Часы перемирия сулили возможность соратникам Гитлера выбраться из окруженного Берлина. Вероятно, в этом был смысл перемирия. Но не о перемирии — о капитуляции могла лишь идти речь, как это обусловлено союзниками. Кребс не был на это уполномочен, и к Геббельсу был направлен фон Дуфвинг с требованием капитуляции во избежание бессмысленного кровопролития с обеих сторон. Наше командование решило также одновременно установить прямую телефонную связь с Геббельсом.
В 9 часов утра, когда на Красной площади начался парад, полковник фон Дуфвинг с белым флагом, чтобы уберечься от огня обеих сторон, устремился к своим соотечественникам. За ним шел наш связист, обвешанный телефонным аппаратом и катушкой, разматывая на ходу кабель.
Солдат-связист, которому было приказано идти следом за немецким полковником, благополучно дошел, куда было надо, разматывая всю дорогу кабель, подсоединился с помощью немецких связистов к их проводу, подключил свой телефонный аппарат, дал знать своим, что хоронится от нашего огня на дне воронки в дружелюбной компании фрицев, покуривает.
