Петр Смычагин - Граница за Берлином

— Пропаганда! Пропаганда! Я сама читала о Сибири, там сказано… А когда я училась, нам учитель тоже рассказывал о ней…

— Я не договорил, сам я с Урала, но там рядом Западная Сибирь и восточная часть Урала сливаются. Но и в самой Сибири мне приходилось жить несколько лет…

— Момэнт! — крикнула Гильда. — А кто ваш отец, кем он работает и где живет? Он коммунист, пропагандист, председатель?

— Нет, не коммунист, не председатель, а простой колхозный кузнец и живет там же, на Урале.

Это сообщение тоже было встречено недоверчиво, но вслед за ним на меня посыпалась масса вопросов. Они спрашивали о самых, казалось, известных вещах: какой в Сибири климат; сколько месяцев длится зима; какие растут там деревья, есть ли ягоды, грибы; какие звери водятся в сибирских лесах; какие народности там живут, что они из себя представляют, чем занимаются, как одеваются — вопросам не было конца.

Я старался яснее ответить на их вопросы, а Отто Шнайдер, когда ему требовался какой-нибудь инструмент и надо было отойти в мастерскую, просил:

— Вы подождите, господин лейтенант, не рассказывайте, пока я хожу.

Дело усложнилось еще тем, что хотя я свободно владел немецким языком, я не знал, как называется на их языке лось, осетр, рысь, нельма и многое другое. Приходилось называть их по-русски и потом уже окольными путями объяснять, что это за зверь, каков его цвет, рост, образ жизни и прочее.

Оказалось, что они знают Сибирь по преданиям и геббельсовской пропаганде и ничего не знают о настоящей Сибири. Все это надо было объяснить.

Окончив ремонт, Отто присел на переднее сиденье мотоцикла, поджег недокуренную сигару и изрек:

— Выходит, что Геббельс, размалевывая самыми страшными красками сибирских дикарей, старательно делал дикарей из нас самих. А про колхозы нам говорили такое, что и подумать страшно.

— Нет, а я все-таки не верю, что вы — сын колхозника, — вставила Гильда. — Сибирь, может быть, и правда такая, как вы говорите, но что колхозник — неправда. Пропаганда!

Пришлось достать из планшета фотографию, на которой были запечатлены мы с отцом у наковальни в колхозной кузнице. Отец — в кожаном картузе, брезентовом фартуке и рукавицах — держал клещами раскаленную полосу железа, поставив на ее край зубило. А я — в рубашке-косоворотке, тоже в фартуке и кепке, сбитой на затылок, — замахнулся кувалдой для удара. Уже во время войны, перед уходом в армию, мне пришлось некоторое время работать молотобойцем у отца.

— Все равно бы не поверила, — упорствовала Гильда, — если бы вас не было на фотографии.

— Ну, это уж как угодно. Вы меня спрашивали и на все я отвечал, как умел. Теперь разрешите задать вам пару вопросов.

— О, пожалуйста, — откликнулся Отто, — если вас что-нибудь интересует.

— Какое у вас образование, господин Шнайдер?

— Среднее техническое, — не без гордости ответил он, — но в автомоторах я разбираюсь не хуже любого инженера.

— В этом нет сомнения, но, получив образование, вы хорошо узнали только машины…

— А человека, да еще сибирского, нам и не полагалось знать, по убеждениям Гитлера и всех его помощников, — перебил меня Отто. — В этом не моя вина.

Со следующим вопросом я решил обратиться к Анне, считая, что она жила всю войну дома и хорошо знает все геббельсовские «утки».

— А что, фрау Шнайдер, разве не было в пропаганде Геббельса, что не только сибиряки, а и вообще русские — это не люди, а дикари, — по образу жизни, мыслям и поступкам, что у них даже есть… рога?!

Эта уже немолодая женщина смутилась, лицо ее покрылось красными пятнами.

— Да, это было, — твердо, с расстановкой сказала она. Только никто этому не поверил, потому что наши мужья были на фронте и не видели людей с рогами. А здесь всю Германию забили пленными, и среди них никто не встречал таких. Пропаганда скоро внесла поправку в эту глупую ложь, заявив, что не вообще русские, а коммунисты — обязательно с рогами.

Гильда, Ганс и Отто весело захохотали, а Анна, отирая с лица пот, закончила:

— Но потом они совсем об этом замолчали.

— Вы, конечно, тоже коммунист? — спросила Гильда.

— Нет, пока еще только комсомолец, — ответил я, встав со скамейки, чтобы идти к мотоциклу.

— О-о, это все равно! Комсомолец — это маленький коммунист… У вас, наверно, тоже уж рожки прорезались под фуражкой… Бе-ее!

— Гильда! — крикнул на нее отец, но девушка, звонко захохотав, сбила с меня фуражку и с легкостью серны вскочила на крыльцо, протопала деревянными подошвами по веранде и, захлебываясь от смеха, выглядывала в растворенное окно на кухне.

— Глупая девчонка, — говорил Отто, а мы все от души смеялись.

Когда уже работал мотор и я собирался сесть на мотоцикл, подошел Ганс, потянулся к моему уху и тихо, чтобы никто нас не слышал, попросил:

— Вы мне когда-нибудь подарите звездочку… когда вам не надо будет?

— А тебе какую? — так же тихо спросил я. — Большую или маленькую, как на погоне?

— Большую лучше.

Порывшись в карманах и ничего там не найдя, я взялся было за козырек фуражки, но Ганс строго предупредил:

— Не надо! Отец увидит — ворчать будет.

— Вы не возражаете, если Ганс прокатится со мной до конца деревни? — спросил я у Отто Шнайдера, прощаясь с ним.

— Пожалуйста! Только он и на машинах достаточно катается… А вы обязательно приезжайте еще: такие беседы полезны.

Вернувшись на заставу, я увидел во дворе такую картину. Человек пять, задержанных на линии, толпилось у подъезда. Здесь стояли миловидная женщина лет тридцати пяти, с какими-то картонными коробками; мужчина лет сорока, очень высокий и тощий, без головного убора, с длинными рыжими волосами. Он презрительно поглядывал на происходящее вокруг и все время делал движения плечами, словно с них сползал плащ, а он хотел удержать его. Носок огромного рыжего полуботинка неудержимо подпрыгивал. В одной руке он держал маленький красивый чемоданчик, другая была засунута в карман плаща.

Два молодых парня, очень похожие друг на друга, в одинаковых желтых куртках и серых брюках, держались свободно и, казалось, временный плен их не угнетал.

Совершенно обособленно держался старик в весьма оригинальном костюме. Седую голову с волнистыми спускавшимися на плечи волосами украшала зеленая шляпа; на переносице покоилось пенсне; черный галстук на белой манишке, просторный серый пиджак, тяжелая трость — все это выглядело довольно представительно. И вдруг — коротенькие замшевые трусики и голые стариковские ноги, костлявые и сплошь покрытые волосами до самых ботинок. Пустой рюкзак на спине со множеством карманов и карманчиков делал его фигуру еще более сутулой и даже горбатой. Было видно, что старик очень взволнован: короткие усики по-боевому щетинились на его сухом лице, а козлиная бородка чуть заметно вздрагивала.

Мне пришлось без промедления заняться задержанными. Старшина Чумаков, выполнявший обязанности помощника начальника заставы, доложил, что среди задержанных подозрительным является только один: высокий немец, а остальные — мирные люди. Поэтому было решено начать знакомство с него.

— Что у него обнаружено? — спросил я у Чумакова. Он взял у задержанного чемоданчик и раскрыл. Внутри его были всего две вещи: артиллерийский оптический прицел, прикрепленный ремнем, и коробка величиною чуть побольше наушника, тоже прикрепленная ремнем к стенке чемодана. Документы не вызывали подозрений.

— Откуда и куда идете, господин Шмерке? — задал я вопрос, с которым приходилось обращаться чуть ли не к каждому задержанному. Он очень спокойно и обстоятельно начал объяснять, что живет недалеко от Нордхаузена, что был у родственников в Ганновере и теперь возвращается домой.

— А зачем вам понадобилась вот эта вещь? — указал я на прицел.

— О-о! Господин лейтенант считает, видимо, что я собираюсь стрелять из пушки, — рассмеялся немец. — Нет. Я хорошо знаю оптику: оптический мастер. До войны работал в Иене на заводе фирмы «Карл Цейсс». Хорошо знаю фотодело, радио и в свободное время конструирую всякие безделушки, совершенствую фотоаппарат.

— Так при чем же тут все-таки прицел?

— Ах да, прицел! У него, видите ли, поставлены очень качественные линзы. Вот они-то мне и нужны.

— В Западной Германии такие вещи продают в магазинах? — спросил я.

— Вы, оказывается, большой шутник, — снова рассмеялся Шмерке и тяжело положил на стол руку, покрытую густым рыжим волосом. — Я нашел эту вещь на берегу Эльбы, на месте бывших боев.

В самом деле, вглядевшись внимательно, можно было заметить в прорезях шурупов мелкие песчинки.

— А это что за прибор? — спросил я, пытаясь вскрыть вещь, похожую на радионаушник. Задержанный встрепенулся и предупредительно выбросил вперед руку.

— Что вы, что вы, господин лейтенант! Так можно испортить вещь! Это — прибор для определения чувствительности пленок. В теперешнее время не просто приобрести его.