Борис Беленков - Рассвет пламенеет
— Зараза! — трудно выговорил Рычков. — Вчера было шесть…
— И как раз в это время, — дополнил Алешина Звонарев. — Смотрите, товарищ капитан, тройка откалывается в нашу сторону.
От канала гулко загремели зенитки, возле самолетов вздулись беловатые облачка взрывов. Застучали станковые пулеметы. И, точно в ответ, с чистого неба к «Невольке» со свистом полетели бомбы. Взрывы заколебали землю. Над полем захлестали взрывные волны.
— Идут на нас! — проронил Рычков, оседая в траншее. — Алеша, наше ружьишко сюда…
— Есть!
— О!.. Да вы совсем молодцы! — обрадованно воскликнул Рождественский, увидев неуклюжее противотанковое ружье. — Со своей артиллерией!
— Падает! Прямо на нас падает! — шептал Звонарев над ухом Рычкова.
Рычков выстрелил и сразу почувствовал, как под ногами заколебалась почва. Перед глазами словно из недр земли вырос огромный черный столб. Облюбованный Рычковым «Юнкерс» развернулся и во второй раз стал пикировать. Рождественский мельком взглянул на Лену Кудрявцеву. Она сидела с окаменевшим лицом, не меняя позы. Звонарев, склонясь и морщась, шептал:
— Коля, ты ему на рыло муху клади, на рыло!..
— Не горячись, Коля, — сказал Рождественский, — второй раз нельзя просчитаться, уйдет!
Терпеливо выжидая удобный момент, Рычков спокойно целился. Как только самолет стал уходить от земли, выстрелил. От правого крыла потянулась черная полоса дыма. Юнкерс завалился на крыло и, рассекая воздух, ринулся книзу. Он врезался в землю за сопкой, в расположении противника.
— Скажу по совести, первый раз такой карась у меня на счету! — глотая воздух, возбужденно проговорил Рычков.
— Поздравляю, Коля, — Рождественский протянул руку, Рычков смутился, неуклюже подал свою. Капитан пожал огрубевшие пальцы солдата.
— Очень рад, что пришлось нам познакомиться, очень рад! Я комиссар первого батальона.
— Комиссар?!
— Да. А почему вы удивляетесь? Рычкову хотелось сказать: «Одна комиссарская жена врезалась в память. Красивая такая! И детворы с нею тройка». Однако он промолчал.
Алеша, все время глядевший вперед, повернулся к Рождественскому:
— Товарищ капитан, с фронта танки противника!
Выползая из-за сопки, грузные темно-серые коробки с белыми крестами, развивая скорость, с ходу повели беглый артиллерийский огонь. Считая танки, Рождественский подумал: «Они собираются проутюжить наши окопы!» Он заметил, как перед этой ползущей лавиной стали рваться снаряды. Дивизионная артиллерия преградила дорогу танкам.
— Моя очередь испытать счастье — сдержанно сказал Звонарев. — Коля, а ну кинь мне сюда нашу пушку!
Опаленное солнцем и горячими ветрами веснущатое лицо Алеши заметно побледнело. На лбу, у корней белесых волос, кожа покрылась болезненно-буроватыми пятнами.
Тронув Звонарева за локоть, Рождественский сказал:
— Не надо нервничать.
Где-то позади упруго рвануло землю. Затем впереди. Перед окопом из земли выгнало к небу два огромных дымных столба. Следующий разрыв засыпал траншею крошкой песчаника. Алеша стряхнул осевшую пыль, вгляделся, облюбованная цель в рассыпанном строе вражеских танков, и, ловко разворачивая худенькие плечи, залег, правым глазом улавливая на мушку противотанкового ружья серую стальную громаду. А выстрелив, понял, что промахнулся.
— Дернуло меня!.. — прохрипел он сквозь сжатые зубы.
Рождественский приказал:
— Подпускайте передний метров на двести и стреляйте наверняка!
Алеше показалось, будто он ответил: «Есть подпустить метров на двести!» Но он только так подумал. Взгляд его впивался в броню переднего танка. И снова он недолго целился; прикладом легко отдало в плечо. Рождественский с удовлетворением вымолвил:
— Та-ак! А теперь в следующий. Колотните вон в этот, что прорывается к правому флангу нашей первой роты!
Звонарева охватило короткое оцепенение и безмолвный восторг. Он повел неуклюже-длинное дуло ПТР на новую цель. Ему даже некогда было взглянуть на первый подбитый им танк, по броне которого уже закудрявились оранжево-белые барашки огня, быстро расползавшиеся вширь. Рядом второму вражескому танку боковину развернуло снарядом; над ним тоже запрыгали желтые мотыльки, из пробоины повалил черный дым.
В смешанном грохоте взрывов и выстрелов, скрежеща сверкающими под солнцем гусеницами, поднимая за собой клубы пыли, к переднему краю неудержимо мчался третий танк.
Алеша отчетливо различал бешено вращающиеся траки, медленные повороты башни и часто брызгающие из орудийного ствола раздвоенные языки пламени.
Кто-то невидимый шептал в ухо: «Если ты пропустишь танк в тыл… Если только пропустишь… Десяткам товарищей угрожает смерть…» Звонарев выстрелил. Смахнув с глаз невидимую паутину, вгляделся, еще более бледнея. Танк был уже метрах в ста. Бег его нарастал с каждой секундой.
— Коля, давай! — закричал Звонарев. — Патрон! — повторил он тихо, увидев злое лицо Николая.
— Нету больше! — угрюмо ответил Рычков. — Все пережгли, Алеша!
Звонарев почувствовал, как из его глаз катились слезы. Неожиданным рывком он перевалился на насыпь.
— Алеша! — вскрикнула Лена.
Удерживать Звонарева было уже поздно. С гранатой в руке он устремился наперерез танку. Не оглядываясь, не отрываясь от земли, с ловкостью кошки Звонарев скользил по траве, блестя отполированными подковками на каблуках порыжевших ботинок.
— Он бросил гранату! — вскрикнул Рычков. — Прямо под танк! Смотрите, как он завертелся на одной гусенице!
Закружившись в беспорядке, остальные танки повернули обратно. На широком фронте перед самым передним краем с десяток машин продолжали дымиться. С юношеским пылом Рождественский выкрикнул:
— Умыли вас, гады!
Увидя, как Лена стала карабкаться через насыпь, он спросил у нее:
— Вы куда?
— Алеша лежит ведь, — сказала она и слабо махнула рукой в сторону недавнего поединка. — Теперь и моя очередь…
Рождественскому вдруг показалось: «А ведь я ее где-то видел раньше?» Но эту мысль он отогнал. Взглянув на Рычкова, он удивился. Сидя на корточках, прислонясь спиной к стене траншеи, солдат с забинтованной головой плакал.
— Что с вами? — спросил Рождественский.
— Я… — с болью вымолвил Рычков, — я один!
— А мы? Неужели среди нас не найдется друзей?
— Не те, товарищ капитан. Найдутся, а не те. На Дону, на Кубани, полегли друзья. А вот я остался.
— Слушайте, Коля, я помогу вам найти новых друзей, — мягко сказал комиссар.
XI
Вепрев и Серов, принимавшие участие в ночном налете на автороту противника, окрыленные этой маленькой победой, твердо поверили, что отходу советских войск наступил конец. Вепрев уверял Бугаева:
— Товарищ политрук, своими глазами видели мы этих «героев»! По-настоящему бы тряхнуть, чтобы не успели перевести дыхание! Уж если посадили первое деревцо, то и должно оно развиваться, как ему положено.
— Спокойствие, товарищ Вепрев, — ответил Бугаев. — Деревцо-то посадили — точно. Да чтобы росло оно, неминуемо придется полить его собственной кровью.
Серов, тоже решившийся, как он говорил «сквитаться с гитлеровцами», к замечанию Бугаева отнесся более сдержанно. А Вепрев с досадой жаловался:
— Для нашего брата этот окоп — настоящая гауптвахта. Сиди, жди у моря погоды.
— Дура! — неожиданно проговорил Серов и отвернулся. — Зарапортовался совсем.
— Что-о? — недоуменно переспросил Вепрев, скосив взгляд на товарища.
— Я сказал, что ты дура. Эх… Голова у тебя громадная, а в ней мозгов, как у цыпленка.
От неожиданности Вепрев растерялся.
— Ты что же… — в бешенстве произнес он, — издеваешься над Митькой? Как это понимать?
— Как хочешь, так и понимай, а ты — дура калиновая! По-твоему — вставай, поперли… ты чего требуешь? А я отвечу: натуральной крови своих людей! Нечего сказать… герой!
— И ты называешься другом! — задыхался Вепрев, испытывая одновременно чувство вражды и обиды. Но Серов молчал, думая о том доверии и дружбе, которые связывали его и Вепрева и которые они всегда старались скрыть под напускной грубостью.
— Ты будешь отвечать мне? — домогался Вепрев.
Голос его дрожал. Поняв, что Серов нарочно отмалчивается, Вепрев насупился и отвернулся в сторону.
В это время гитлеровцы подняли пехоту. Вепрев высунулся из окопа и дал три-четыре короткие очереди из автомата.
— Невозможно доплюнуть из наших игрушек, — раздраженно проворчал он, опускаясь на дно окопа.
— Потерпи, подлезут поближе, — сказал Серов.
— А что нам остается делать? — подхватил Вепрев. — Наша такая участь: мы в чужой хате: «Ходите осторожнее, пожалуйста, не скрипите половицами». Ясно тебе?
