Федор Галкин - Сердца в броне
«Там еще живые!» — мелькнуло в голове сержанта. И холодея от мысли, что, бросив связку гранат под гусеницу, он мог побить своих же товарищей, Жиганов на мгновение застыл с поднятой для броска рукой. А потом решительно дернул за шнурок, бросил гранаты на корму танка и сам плашмя упал на землю. Через секунду после оглушительного взрыва он поднялся и послал туда же вторую связку. Танк задымил и остановился.
Когда очумелый от всего происшедшего Жиганов извлекал из‑под дымившегося танка окровавленного, но еще живого командира третьего орудия, к нему на помощь подоспели двое из его расчета. Остальные защитники третьего орудия были мертвы.
А в это время Суриков лежал у лафета, не приходя в сознание. Из рваной раны на правом виске струилась кровь. Ступня левой ноги была глубоко вдавлена в грунт набежавшей гусеницей. Танк горел. Беридзе, подхватив офицера одной рукой под мышки (другая, перебитая осколком, висела плетью), тщетно пытался оттащить его от машины.
— Жиганов, помогай! Командира батареи придавило! — неистово заорал Беридзе.
Жиганов и Вартанов бросились к первому орудию. Ловко подбив под гусеницу валявшийся возле пушки железный лом, Жиганов освободил придавленную ногу. Вартанов, взяв Сурикова на руки, перенес его к подвалу, где лежали снаряды и, разорвав индивидуальный пакет, начал бинтовать ему голову. Жиганов вскрыл армейским ножом хромовый сапог командира, освобождая поврежденную ступню. Из‑за полуразвалившейся стены появился санинструктор. Сухопарый, с рассыпанными по всему продолговатому лицу веснушками, он с отчаянием махнул санитарной сумкой и, ни к кому не обращаясь, проговорил почти плача:
— Два орудия, сволочи, вместе с расчетами. И перевязывать некого.
— Это ты про что? — Поднял на него глаза Жиганов.
— Про вторую батарею. Навалились на нее до десятка танков. Два фланговых орудия раздавили гусеницами. Из третьего лейтенант Бунин вместе с одним уцелевшим наводчиком в упор расстрелял три фашистские машины, а четвертая — пулеметной очередью срезала их.
— А танки?.. Танки не прошли?.. — Открыв глаза, тихо спросил Суриков.
— Прошли… Огородами прорвались, вон слышите, шумят, — с отчаянием в голосе ответил санинструктор. Суриков снова закрыл глаза.
— Хорошо, что пехоту отрезали за передним краем, а то бы нам всем сейчас крышка. Вон как ее там лупцуют.
С переднего края доносилась частая ружейно–пулеметная стрельба, взрывы ручных гранат и короткие очереди автоматов.
•Бурые краски вытолоченной войной Крымской земли, без кустика, без былинки, да глубокие колеи танковых гусениц, вдоль и поперек перечеркнувшие балку — вот и все, что отражалось в сложной системе заркалок стереотрубы и биноклей, к которым прильнули десятки глаз на высоте 28,2.
Белая пыль, поднятая разрывами снарядов и гусеницами танков, густыми хлопьями носилась над развалинами селения. Высоко в небо ввинчивались округлые столбы черного дыма. Словно в кинокартине, мелькали серые фигурки пехотинцев, перебегавших от укрытия к укрытию, а по прямым просекам улиц, по огородам и узким переулкам торопко бежали вражеские танки. Метр за метром, не считаясь с потерями, они продвигались к северо–восточной окраине Корпечи. Вот одна, другая, уже десяток машин, миновав окраину, выходят на лощину, ведущую к высоте. Выныривая из пыли и дыма, к ним присоединяются другие — средние и легкие. На окраине селения немного задержались, построились и, набирая скорость, двинулись к высоте.
Противотанковая батарея 143–й бригады, оборонявшая высоту, ударила по первой линии средних танков. Светло–голубые трассы от 45–миллиметровых бронебойных снарядов упирались в башни, в экранированную лобовую броню танков, высекая снопы искр. С флангов ударила артиллерия более крупных калибров. Один за другим поднимались и падали густые разрывы, но танки шли, накатываясь на передние траншеи бригады. Пулеметы бьют по приборам наблюдения, рвутся противотанковые гранаты, летят бутылки с горючей жидкостью. Два средних танка останавливаются на раздавленных гусеницами окопах. Три легких танка горят. А остальные, увеличив скорость, вздыбливаясь на брустверах и перемахивая через окопы, устремляются к высоте.
Все это, как на ладони, видят сейчас с высоты не только вооруженные биноклями генералы и офицеры, но и солдаты. Видит и командир противотанкового орудия сержант Костя Дунаев.
Еще школьником Костя проходил по этим местам с экскурсией, которую вел учитель Павел Денисович Кислицин. Помнит он его рассказы и об Ак–Монайских позициях, и о Турецком вале — этом древнем оборонительном сооружении, не раз политом славянской кровью. Только тогда, когда они с рюкзаками за плечами пересекали Керченский полуостров, все эти селения утопали в цветущих садах. На горных склонах и высотках бесконечными шпалерами выстроились виноградники, а на степных просторах зрела золотистая пшеница. А теперь вокруг одни развалины и пожарища. Все изрыто снарядами и бомбами, перепахано зубчатыми гусеницами танков. Точно несметные полчища доисторических диких чудовищ прошлись по этим местам, не оставив после себя ничего живого. Только кровь, огонь и трупы.
Так думал Костя, стараясь не пропустить команды.
Танки, преодолев балку, стеной шли к высоте.
— Батарея!.. — послышался голос Зарубина.
Орудия открыли беглый огонь. Но снаряды только высекают холодные искры бенгальских огней на вражеской броне. Станковые и ручные пулеметы бьют по приборам наблюдения. С флангов шлет снаряды полевая артиллерия. А танки продолжают надвигаться. Кажется, они стали неуязвимыми, их уже не остановить.
Пули танковых пулеметов фашистов уже впиваются в брустверы окопов, жужжат, пролетая над головами защитников высоты. Снаряды, выпущенные из танков, плюхаются то у пулеметных гнезд, то перед козырьком блиндажа, то где‑то за обратными скатами высоты, и превращаются в бесформенную груду металла пулеметы, падают убитые и раненые.
Почти рядом от одной ячейки истребителей, выдыхая пламя выстрелов, идут один за другим два средних танка. На башнях, рядом со свастикой, намалеваны желтой краской оскалившиеся головы леопардов. Зарубин их ясно видит в бинокль, а Дунаев — и невооруженным глазом. От ячейки наперерез танкам по–пластунски ползет боец. В руках его играют на солнце, переливаются зеркальными бликами бутылки.
«Куда полез?.. На смерть? Раздавят, как мышонка», — думает Зарубин, устало опустив бинокль.
— Это цыганок, — подсказывает кто‑то из офицеров, — комсорг роты. Он тут копал себе «лисью нору».
— Сержант Саладзе, — уточняет другой голос.
«Цыганкой» его прозвали за веселый нрав и черные кудри. Все следят сейчас за этим неравным единоборством. Замерло время и замерли сердца. Сержант извивается, ползет — ближе, ближе. Он выглядит совсем крошечным, беспомощным рядом с громыхающими стальными коробками. Наконец, смельчак скрывается за бугорком, а через секунду к нему приближается танк.
Сверкнула на солнце кувыркающаяся бутылка, и с бортов машины потекли длинные желтоватые ленты огня. Вторая бутылка угодила в корму танка, возле башни. Сначала серые, а потом черные завитки дыма потянулись за машиной. Пройдя метров двадцать, она остановилась. Шедший следом за ней танк резко клюнул носом и чуть не ткнулся в ее корму, но успел круто развернуться, обходя горящий танк.
— Герой «цыганок», молодчина! — Восхищенно воскликнул кто‑то над ухом Зарубина.
Позади загорелось еще несколько легких танков, остальные, не сбавляя скорости, шли вперед. На высоте и ее обратных скатах начали рваться тяжелые вражеские снаряды.
— Из дальнобойных бьют, — оторвавшись от телефона, сказал начальник штаба.
— Странно, — ни к кому вроде не обращаясь, проговорил командарм. — Уже двадцать пять минут, как дана радиограмма Синенко, а он что‑то не подходит. — Он машинально взглянул на часы.
— Я дублировал офицером связи, — начальник штаба тоже посмотрел на часы. — Тут всего четыре–пять километров, связной уже должен быть там.
Наступили самые критические минуты.
Головные немецкие танки уже прошли ячейки истребителей и преодолевали короткий крутой подъем. Впереди, перед вершиной, небольшая терраса. Здесь они прекратили огонь: снаряды перехватываются бугорком за террасой. В таком же положении оказалась и противотанковая батарея Зарубина. Только ротные пулеметы продолжали неистовствовать, не причиняя танкам вреда.
— Орудия на бруствер! — Скомандовал Зарубин и тотчас бросился к первому орудию, где раненый Зайцев с трудом управлялся со своими обязанностями.
Расчет не выкатил, а скорее вытолкнул, выжал легкую пушечку на бруствер.
— Дунаев, подмени заряжающего! — крикнул Зарубин. И сам припал к прицелу. Как раз в этот момент головной танк, пытаясь обойти встретившийся на пути большой камень, на мгновение подставил свой правый борт.
