Роман Юров - Чужие крылья III
А дальше началась карусель. "Мессера" словно осатанели, непрерывно атакуя, мстя за сбитого "хейнкеля". "Яки" отбивались, оттягиваясь вглубь своей территории, и Виктор снова стал жалеть, что полетел в бой именно на этом самолете. Машина снова стала казаться ему слишком тяжелой и неповоротливой. Он несколько раз ловил выходящие из атаки "мессера" в прицел, стрелял. Но все снаряды пролетали мимо. У немцев со стрельбой было лучше: законцовку левого крыла саблинского "Яка" вдребезги разнесло снарядом, несколько попаданий пришлось по фюзеляжу. Истребитель еще сильнее отяжелел, буквально повис на ручке, и его стало постоянно тянуть влево. Если бы не Рябченко, Виктора сбили бы раз пять. Но, благодаря ведомому, он все еще держался в воздухе и пытался хоть как-то управлять боем.
Спасла их шестерка "Яков". Виктор увидел их не сразу, лишь потом, когда наседающие "мессера" синхронно отвернули, зашарил глазами по небу и обнаружил нежданную помощь. Сразу стало легче дышать.
При посадке, одно шасси не вышло. Сажать на одно колесо, постоянно пытающуюся развернуться машину, было практически невозможно. Виктор решил сажать машину на живот. Даже такая, относительно безопасная, посадка вымотала все нервы. "Як" непрестанно сваливался и чтобы не зацепить крылом землю и не закрутиться по ней волчком, приходилось постоянно удерживать от крена. Земля встретила неприветливо. От резкого толчка едва не лопнули привязные ремни, больно впившись в тело. Кабину моментально заволокло пылью, козырек засыпало мусором. Самолет начал останавливаться и тут что-то тяжелое врезалось Саблину в затылок. От удара из глаз буквально посыпались искры, в кабину хлынул кипяток из вбитого внутрь самолета, радиатора и Виктор едва успел выскочить в предусмотрительно открытый заранее фонарь.
"Як" лежал подстреленной птицей, издырявленный, запыленный, ничуть не напоминая того красавца, на котором Саблин вылетел на задание час назад. Похоже самолет не собирался загораться и Виктор, немного поколебавшись, вернулся к кабине обнаружив лежащее в чашке сидения заднее бронестекло. Оно сорвалось при жесткой посадке и за малым не проломило голову…
— Сука, мля, — В голове шумело, из-под шлемофона на гимнастерку капала кровь, обожженная нога саднила, злость захлестывала с головой. — Бракоделы сраные! — Он пнул искалеченную машину в борт и зло усмехнулся, увидев лопнувшую перкаль и ударил снова и снова, словно пытаясь выместить на ней свои злость и страх…
Боль от ожогов прошла к обеду, а рана на затылке ныла весь день, периодически начиная кровоточить. Синицын пытался наложить повязку, грязно ругался, но Виктор был непреклонен. Он считал глупостью ходить обмотанным бинтами из-за какой-то царапины. Голова периодически болела, но эта была боль, которую можно было терпеть, и которая не мешала летать. Впрочем, сегодня он больше не летал. Не было ни сил, ни желания, да и врач такого бы не допустил.
Шубин подошел чуток прихрамывая, махнул рукой, мол, сиди! и устало привалился рядом. Комполка по плановой таблице летать сегодня был не должен, Саблина после вынужденной посадки нужно было кем-то подменить, а Шубин никакой кандидатуры лучше себя, видимо не нашел. Он сделал с эскадрильей два вылета, в которых без потерь сбили еще два немецких самолета. Виктору такое вмешательство не нравилось. Он мысленно считал эскадрилью своей и то, что в бой уже ЕГО летчиков ведет кто-то другой, пусть даже комполка, немного задевало. Впрочем, говорить это Шубину он не стал.
— Летуны, мать вашу. Тута утром получили два новых самолета, еще солнце не зашло, а один сбит, другой в ПАРМе, — усмехнулся комполка. На второй машине сделал вылет младший лейтенант Лабудько, из первой эскадрильи. В бою с "мессерами" его сбили, и он выпрыгнул с парашютом. К счастью бой шел над нашими войсками, и летчик вернулся в полк уже через несколько часов
— Надеюсь, мой там и оставят, — буркнул Виктор. — Я на эту баржу больше сяду!
Шубин хмыкнул, недовольство Саблина новым Яком он уже выслушивал и не раз.
— Зато "хейнкеля" сбил, — рассудительно сказал он, — а вот получилось бы такое с обычной пушкой?
— Уж лучше с обычной, чем это…
Шубин не ответил. Он неожиданно сменил тему.
— Что вы там за херню во вчерашних рапортах понаписали тута?
— Мы про сбитых немцев писали, — настороженно протянул Виктор. — Про "фоккеров" двухмоторных.
— "Фоккеров", — передразнил Шубин, — вы чем смотрели тута? Видал я сегодня этих "фоккеров", это "хеншели", немецкие штурмовики.
Виктор пожал плечами. Ему было безразлично правильное наименование сбитого вчера самолета.
— Не нравится мне твой вид, — сказал вдруг комполка, — зеленый какой-то. Вот что, Витька иди-ка ты к себе. Отлежись, отоспись, бабу свою, тута, потискай. Отдохни в общем…
…Письмо он увидел утром. Вчера вечером, обласканный Майей, Саблин уснул довольно быстро, девушка ничего про известие от жены не говорила, а он и не обратил внимания. Поэтому, обнаружив бумажный прямоугольник, на сделанном из патронных ящиков столе, сильно удивился. К его еще большему удивлению, вместо обычного треугольника это оказался украшенный штампами и печатями конверт. Почерк на адресе был незнакомым, да и обратный адрес тоже. Но письмо было из Саратовской области, а значит, имело отношение к жене. Читать письмо при спящей рядом любовнице почему-то показалось постыдно и он, одевшись, вышел на улицу.
Солнце только-только надумало подниматься из-за горизонта, на земле царил полумрак. Аэродром все еще спал, спали забившиеся в узкую посадку полк и БАО. Спали, забившись в душные палатки и тесные землянки. Спали под самолетами, на чехлах. Спали прямо на земле, подстелив шинели положив под голову пилотки. Виктор, в этом плане, жил словно арабский шейх – у него были поистине роскошные апартаменты – своя землянка. И пусть она была малюсенькая, где-то два на два и низенькая, зато в ней помещалась кровать и стол. А кровати, само собой, хватало еще и на Майю…
Из конверта выпало два листа: один обычный, тетрадный, наполовину исписанный, а второй оказался серой казенной справкой с синим оттиском "копия". Он взял справку, руки задрожали, и буквы и без того едва различимые в полумраке, почему-то стали расплываться. Потом долго, раз за разом перечитывал письмо, пытаясь в сумбуре слов уловить смысл. Почерк был странный, незнакомый. Писала ему человек, которого он никогда не видел и скорее всего не увидит, но которая для Виктора была родней. Писала теща. Писала, что жены у него больше нет. Во время авианалета Нина спешила в бомбоубежище и неподалеку разорвалась бомба…
— Убило осколком, — прошептал он, — убило осколком.
Виктор сидел словно в ступоре, повторяя раз за разом эти слова. У него была жена, был еще не рожденный ребенок, а теперь не осталось никого. Он снова остался один-одинешенек в этом мире. Потом навалилась тоска и горечь чудовищной, несправедливой обиды. Обиды на мир, который позволил такое. Почему умерла его жена? За что?
— Вот ты где. — Майя опасливо выглянула из землянки и убедившись что вокруг никого, выбралась наружу. Из одежды на ней было только нижнее белье. — А, письмо нашел? Я забыла вчера сказать…
Она принялась умываться, поливая воду из фляги. Потом, озабоченно оглядела Виктора, спросила:
— Что-то случилось? На тебе лица нет.
Он не ответил. Майя не стала его пытать и уселась рядом.
— Мне в караул сегодня, — с грустью сказала она. — А я не хочу. Прикажи там, хорошо?
— Я не буду этого делать, — тихо ответил Виктор. — Ты не должна и ничем не будешь отличаться от других моих подчиненных. Или ты хочешь, чтобы командир эскадрильи пошел к вашему старшине утрясать этот вопрос? Этого не будет никогда.
— Командир эскадрильи, — фыркнула она, — смотри не лопни… И вообще, что здесь такого? Лешка вон сказал, и Ольку уже никуда не ставят.
— Эскадрильей командую я, а не ты, — ответил он. — И под твою дудку в ней ничего делаться не будет.
— Какие мы принципиальные, — девушка нырнула в землянку и вернулась уже одетая. — А если я тоже стану в позу?
— Снимай трусы и становись, — разговор, да и сама Майя уже стали раздражать. В голове все мысли вертелись только вокруг смерти жены.
— Я тебе что, — угрожающе сказала она, — проститутка какая-то?
Виктор хотел сказать, что именно такая, но промолчал.
— Что молчишь? — Майя начала заводиться, накручивая сама себя. — Вот так ты ко мне относишься?
— Лучше бы я к тебе вообще не относился, — буркнул он. Угнетала мысль, что жену убило больше месяца назад, а он все это время преспокойно жил с Майей. Душил стыд за собственное прегрешение, давила злость на Майю. Он понимал, что в измене виновен только он один, но почему-то было легче считать крайней именно ее.
— Что ты сказал? — Майя побледнела. — Что ты сейчас сказал? Ах ты, козел! Раньше хороша была, теперь не очень? Что-то быстро из тебя дерьмо поперло, три дня как командовать стал, и то…
