Владимир Першанин - Штрафник, танкист, смертник

На помощь пришел Таранец, который наблюдал с пригорка за местностью. Начали тащить двумя машинами. В этом месте нам всем едва не настал конец. Шестерка «юнкерсов» шла на высоте полутора километров. Один даже поднырнул, чтобы лучше разглядеть, что за танки копошатся внизу. Если бы кинулись убегать, сработал бы у «лаптежников» охотничий инстинкт. Вшестером раздолбали бы все три танка. Но Таранец крикнул, чтобы мы не суетились и продолжали работу. Это и спасло. Летчик посчитал нас за своих.

Когда выбрались, из нашей машины валил дым и пахло горелой резиной. От перегрузки все раскалилось, горячее масло выбивало из соединений. Пришли немного в себя и дунули подальше от речки. На перекрестке дорог стоял немецкий мотоцикл. Мы сделали вид, что идем своей дорогой, и попытались его объехать. Мощный «зюндапп» вскоре стал нас нагонять. Близко не приближался, а потом и вовсе отстал. Наверное, передал по рации, что видел русские танки, и вернулся на свой пост. Направление мы, конечно, изменили, но радиосвязь — большое дело. Минут через сорок наткнулись на засаду. Механик-водитель Иван Федотович заматерился, вздохнул: «Так я и знал!»

Перегораживая путь, немцы установили метрах в ста друг от друга четыре противотанковые пушки. Таранец повернул вправо, стремясь обойти опасные для нас на расстоянии полутора километров 75-миллиметровые пушки. Лобовую броню они на таком расстоянии не пробьют, но идти напролом было бессмысленно. Подпустят поближе и перещелкают по одному. Мы неслись мимо акациевой рощи, избитой проселочной дороги. Бронебойные болванки поднимали фонтаны оттаявшей земли, с визгом рикошетили от мерзлой поверхности под влагой и кувыркались рядом с машинами.

Огонь был плотный. Один из снарядов угодил в кормовую часть башни танка нашего ротного. Брызнул сноп искр, но машина шла, не замедляя хода. Еще одна болванка врезалась в покрытую льдом лужу, пропахала лед и зарылась в землю. Увесистый кусок дерна ударил по крышке приоткрытого люка. Федотыч выругался, а Таранец дал сигнал: «Делай, как я!» — и сменил направление. Вот здесь, на холме, мы и нарвались на две стоявшие особняком пушки. У фрицев батареи были нередко шестиорудийные. А может, целый дивизион выдвинули, чтобы покончить с тремя русскими «тридцатьчетверками».

Фрицы, в общем, рассчитали точно. В этом месте уходить вправо было рискованно. Начиналась пашня. Глыбы подтаявшего чернозема, под ней мерзлая почва. Эта мешанина мгновенно снизила бы нашу скорость. Начнут машины по грязи елозить — мишень лучше не придумаешь. Бей на выбор! Поэтому Таранец повернул все три машины прямо на орудия. Шансы вырваться снизились до минимума. Расстояние метров семьсот, пушки приготовлены к стрельбе. Не с первого, так со второго-третьего выстрела нас все равно бы накрыли.

Таранец крепко рискнул, на что вряд ли рассчитывали немецкие артиллеристы. Он разглядел по ходу узкую промоину, и мы немного сменили направление. Когда все три пушки открыли огонь, нырнули в промоину. Помню, наша машина поползла по осыпи, накренилась, едва не перевернулась, а позади, где шел танк старшего сержанта Черныша, оглушительно треснуло. Я понял, что снаряд попал в его машину. Мы очутились в овражке, который укрывал танки на три четверти. Это были гонки со смертью, иначе не назовешь. Все три танка неслись на полной скорости, выбрасывая из-под гусениц комья земли. Выбрав момент, оглянулся. Увидел, что, хотя танк Черныша и не отстает, командирская башенка смята, а из-под нее идет дым. Что бы ни говорили про наши потери под Харьковом, но здесь дралось уже новое поколение танкистов, взять которое немцам было сложнее. Таранец шкурой чувствовал тактику танкового боя. Мы как приклеенные шли за ним.

Овражек кончился, и мы вылетели снова на открытое место. Стреляли на ходу, не жалея снарядов. Танк ротного задымил. Нам болванка ударила вскользь по борту, но мы все же успели разбить одну пушку. Расчет другого орудия занервничал. Я вырвался вперед. Видел, что фрицы загоняют в казенник очередной снаряд. Понял, что из пушки выстрелить не успею да и не попаду на скорости. Ударил длинными очередями из пулемета. Стрелял из курсового «ДТ» Степа Пичугин. Не знаю, много ли толку было от нашей стрельбы, но главную роль сыграл Иван Федотович Иванов.

По техническим данным, у «тридцатьчетверки» максимальная скорость 54 километра в час. Думаю, что по просохшей вершине холма, вдавив педали до упора, Федотыч разогнал машину до шестидесяти. Оставшиеся метров сто мы пролетели за шесть-семь секунд. Редкий артиллерист выдержит подобное напряжение, когда остаются считаные секунды, а на тебя несутся три бронированные машины с озлобленными, не щадящими себя азиатами.

— Бляди, мать вашу в гробину! — орал Федотыч, и орал весь экипаж, гася страх перед снарядом, который на таком расстоянии проломит броню насквозь и превратит нас в трупы.

С этим воем и уже замолкшими пулеметами мы смяли, сплющили пушку с ее трехметровым смертоносным стволом, двойным щитом и снарядами новой конструкции. Окоп вырыть фрицы не успели, расчет разбегался по ровному полю. Федотыч догнал одного, второго немца. Знакомые тяжелые удары, как по мешку с требухой. Еще двоих расстреляли из танка ротного. В стороне разворачивались два грузовика. В один попал то ли мой снаряд, то ли чей-то другой. Автомашина развалилась.

Таранец, высунувшись из люка, кричал, показывая знаками прекратить огонь. Второй грузовик он прострочил по шинам. Я с запозданием понял, что ротный рассчитывает на горючее, если грузовик, конечно, дизельный. Леня Кибалка сменил диск и стрелял по убегающим артиллеристам. Сумел достать только одного, а остальные, человек пять, ныряя среди кустов, исчезли за холмом. Остановились. Оказалось, что нам не слишком везло. Снаряд ударил в танк Черныша, видимо, когда он спускался в промоину. Удар получился мощный. Пробило насквозь основание командирской башенки и наискось продырявило заднюю стенку башни.

Убило командира танка и заряжающего. Хотя машина из строя не вышла. Заклинило лишь левый люк, но мы его поддели ломом, когда вытаскивали тела. В машину Таранца попало не менее трех снарядов, повредило двигатель, пробило колесо и маслопровод. Я поглядел на тела погибших. Все же есть на свете предчувствие смерти! Ребята ее предчувствовали и не хотели прорываться на танках. Смотреть на них было жутко. Немецкая болванка исковеркала тела, особенно головы и руки. Старший лейтенант пересел в танк Черныша. Спешно перекидывали снаряды, сливали горючее, собирали оружие, патроны. Из грузовика успели выкачать ведер семь солярки. Рядом уже взрывались снаряды, и мы спешно подожгли подбитый танк ротного, немецкий грузовик и погнали по степи.

Плутали до вечера. Куда ни свернем, натыкались на немцев. Успевали повернуть, прежде чем нас замечали. Выручало то, что погода испортилась, повисла мокрая пелена, пошел мелкий дождь. Вскоре машина покойного старшего сержанта Черныша стала барахлить. Видно, сильный удар по башне и рикошет по крышке трансмиссии даром не прошел. Перевалили через узкоколейку и груды щебня, въехали в разрушенный вдрызг кирпичный завод. При въезде лежали несколько трупов наших бойцов, смятая в лепешку полуторка, еще какие-то железяки.

Танки мы загнали в приземистое здание, вернее, его остатки. Крыша сползла и закрывала вход. Наши «тридцатьчетверки» едва протиснулись. Несмотря на усталость, Таранец приказал завалить вход разным хламом. Перетащили кусок крыши, набросали кучу битого кирпича. Таранец выставил двойной пост. Одного человека и ему, и мне показалось мало. Кругом немцы. Хотя бы с двух сторон охрана будет. Если не заснут.

— Мужики, вздумаете спать, без зубов проснетесь! — предупредил ротный, обходя вместе со мной посты.

— Что мы, не понимаем!

— Понимаете или нет, а смотреть в оба. Иначе всех погубите.

Вернулись в цех. Остальные танкисты, мокрые, испачканные глиной, пока маскировали наше убежище, сидели вокруг крошечного костерка. Жадно следили, как Федотыч и Леня Кибалка варят суп из консервов, найденных в машине, делят картошку, оставшуюся от моего похода в село, и немецкие галеты. Последнюю неделю мы сидели на голодном пайке. Все бы сразу смолотили. Когда на еду смотрели, в желудках пекло, как от изжоги.

Но часть консервов и холодную вонючую конину Таранец приказал оставить еще на три раза. Не помню, что мне досталось. Проглотил, не жуя. Отнесли харчи постовым. Они так же жадно проглотили свои порции. Мы с Антоном взобрались на крышу и долго всматривались в темноту. Шуршал мелкий дождь со снегом. Где-то далеко мерцали огоньки. Пустынно, темно и неизвестно, что вокруг…

Утро считается лучшим временем дня. Это мартовское утро совсем не показалось нам хорошим. Меняясь и отстаивая парами на посту по два часа, мы как следует не выспались. Трое контуженых не в счет. Мы их не тревожили. Всем, считая Таранца, который также исполнял обязанности разводящего, досталось по две двухчасовые смены. Хватило, чтобы вымокнуть, а ночью разводить костер не рискнули.