Аркадий Минчковский - Мы еще встретимся
Потом опять все стихало, и снова Ребриков был один с собственной тенью на дороге.
Он знал, рано или поздно встреча с врагом неизбежна. Его беспокоило другое: а что если в решительный момент он не выдержит, побежит, окажется трусом? Эта мысль преследовала его с момента поступления в училище, и больше всего Ребрикову хотелось проверить себя так, чтобы никто не заметил.
Прохаживаясь по дороге, он вдруг подумал о том, что он является отличной мишенью. Теперь он понял, почему двоим другим приказали сидеть в секрете, и ему стало не очень-то по себе.
«Право же глупо, — рассуждал он, пытаясь оправдать появившийся страх, — погибнуть здесь, в тылу, от пули какого-то немецкого идиота».
Но за час дневальства Ребрикова ничего не случилось.
Два раза проезжала машина с аэродрома поблизости. Документы были в порядке. Проходил дежурный. Ребриков окликнул его, как и полагалось по инструкции. Вскоре появившийся из кустов Потов сказал:
— Ребриков, давай дуй в секрет, время, — и встал на его место.
Ребриков пошел к Ковалевскому.
Тот удобно устроился в небольшой сухой ямке и о чем-то думал. Ребриков присел рядом. Впервые он почувствовал солдатскую радость быть смененным с поста. Володька лег на твердую прохладную землю. Наверху по-прежнему плыли большие легкие облака.
Ковалевский предложил папиросу. Ребриков затянулся, стать мечтать. Разные мысли приходили ему в голову, и странно, несколько раз они возвращались к Нине. То он думал о том, как через год после войны он командиром приедет в город и случайно на улице встретит ее. На груди его — новенький орден, Долинина смотрит и восхищается… То он видел себя раненым в госпитале: группа старых школьных друзей пришла навестить его, и среди них Нина, она боится показаться ему и прячется за дверьми. То он представлял себя убитым, истекающим кровью на поле боя. Весть о его гибели приходит в Ленинград, и друзья передают ее Нине, а она плачет… Потом он еще подумал о товарищах, с которыми неизвестно придется ли ему встретиться когда-нибудь.
— Очередному приготовиться. — Это сказал Потов.
Ребриков даже не заметил, когда он пришел, и удивился, как быстро прошли два часа.
— Скоро тебе идти, давай закурим. — Потов протянул коробку, они закурили.
— Ну как? — спросил Потов.
— Это пустяки, — ответил Ребриков.
— Она и вся война такая, — махнул рукой Потов.
— Ну да? — Ребриков недоверчиво покачал головой.
Больше они не говорили. Скоро Ребриков снова был на дороге, сменив Ковалевского. Луны уже не было, и от этого становилось еще тоскливее.
Опять он бродил взад и вперед. Время было позднее.
Вдруг Ребриков услышал легкое дребезжание, словно кто-то ехал на велосипеде. Он насторожился. Звук усилился. Велосипед ехал прямо на него.
— Стой! — крикнул Ребриков.
Никто не отвечал.
— Стой! — повторил он срывавшимся от волнения голосом.
Но снова никто не ответил. Тогда он выстрелил вверх и услышал, что кто-то бросил велосипед, заметил, что какая-то темная фигура метнулась в поле.
— Стой! — Он побежал за человеком, стреляя на ходу вверх.
Выбежали из секрета Потов и Ковалевский.
— Стой! Стой! Буду стрелять!
Бежавший остановился.
— Назад с поднятыми руками!
Беглец приблизился. Это был невысокий молоденький парнишка, одетый в новый костюм и белую рубаху.
— Откуда? — спросил Ребриков.
— Я здешний, из Мариновки, — дрожа ответил парнишка. Он был изрядно навеселе и только сейчас начал отрезвляться.
— Откуда едете? — обратился к нему подоспевший Ковалевский.
— Я у товарища на свадьбе гулял, — все так же дрожа, отвечал задержанный. — Уходит на войну. Вот и женился.
Потов рассмеялся. Ребриков махнул рукой. Он и в самом деле думал, что задержал диверсанта.
— Бери велосипед, — сказал Потов, — пойдем к дежурному, там разберемся.
Подвыпившего паренька увели. Ребриков обернулся и увидел, что рядом стоит Томилевич. Начинавшийся рассвет осветил его не очень-то бравую фигуру в длиннополой шинели.
— Ты откуда? — спросил Ребриков.
— Я слышал у тебя выстрелы и прибежал, — ответил тот, немного смутившись.
— Ну, спасибо. — Ребриков хлопнул по плечу симпатичного Томилевича. Ему была приятна забота товарища.
Пришедший сержант дал команду снимать посты. По мокрой высокой траве зашагали они в лагерь.
— Это, наверное, учебная, — сказал Ребриков.
— А черт его знает… В общем, ты молодец, не растерялся, — ответил Томилевич.
— Ну, это ерунда.
Ребриков и в самом деле не считал случившееся чем-нибудь серьезным. «Вот если бы проверить себя на настоящем деле», — думал он.
К ночи стало известно, что училище будет переезжать.
— Куда повезут, интересно…
— В глубь страны, говорят.
— Тикаем, значит.
— Называется — перемена дислокации, — объяснил Потов.
— Как хочешь называй, а дело, значит, совсем табак, — ехидничал Передин.
— Ты что, рад, что ли?
— Еще припиши что-нибудь.
— Армия без резерва не армия, — умничал Ковалевский.
— Противно, — заявил Томилевич, — словно детей вывозят.
— Люди на фронт едут, а мы…
— Ладно, хватит вам, — огрызнулся Потов. — Начальство лучше вашего знает. Какие стратеги нашлись. Не мешайте спать. — Он отвернулся к брезентовой стене палатки и сразу же захрапел.
7
Как ни старалось командование училища, а провести отъезд в секрете не удалось.
Да и какой же мог быть секрет, когда из чугунных ворот почти неделю, натужно урча, выбирались машины, доверху нагруженные огромными ящиками, сетчатыми койками, штабелями матрацев, тумбочек и прочего казарменного добра. Сверху на матрацах сидели курсантские команды грузчиков, счастливых хоть такому случаю выбраться из стен училища.
С раннего утра у ворот толпились женщины. Они вглядывались в лица восседавших сверх поклажи курсантов и во всякого вышедшего из училища, надеясь увидеть наконец того, кого ждали. Каждый, кто возвращался из увольнения, немедленно попадал под обстрел:
— Пожалуйста, позовите Голыгина из пятой роты.
— Вас не затруднит вызвать Карандеева, из новеньких…
— Будьте любезны, скажите курсанту Ганецкому…
Напрасно охрипший от старанья дневальный у ворот в сотый раз просил гражданских разойтись, требовал, негодовал, кричал, даже угрожал…
На недолгое время толпа несколько отступала, затем все начиналось снова.
Тяжело осевшие на рессоры грузовики, поднимая едкую пыль с пересохшей мостовой, сворачивали в узкий переулок и исчезали в направлении Московского вокзала. Они шли на товарную станцию, где грузились поданные училищу длинные эшелоны.
С другой стороны ограды томились курсанты, с нетерпением ожидая оказии вырваться на улицу или попасть в грузчики. Каждый был твердо уверен, что его ждут у ворот.
Ребриков с Томилевичем, впрочем, никого не ждали. Томилевич жил в Пушкине и не надеялся, что к нему приедут. Ребриков тоже никого не ждал.
Незадолго до этого дня удалось в последний раз побывать дома, проститься со своими. Сейчас Ребриков до минуты припоминал проведенные в городе часы.
Ему повезло. Увольнительную дали до шести утра.
До шести утра!
Шуточки, сколько времени! Он шел домой, загибая пальцы. Целых двенадцать часов. Да ведь за такое время можно черт знает где побывать!
Какое же это удивительное чувство быть свободным на двенадцать часов! Никогда прежде ему не приходило в голову, что так можно ценить время, когда ты можешь делать то, что хочешь. Ведь раньше бывало так, что по неделям только собирался куда-то пойти или что-то сделать.
Он шел по Невскому. Шел, без устали козыряя военным и усиленно ища глазами знакомых. Вот бы сейчас встретить своих: пусть на него посмотрят. Он, кажется, имел неплохой вид. В училище выдавали пилотки, но Ребриков и Томилевич приобрели в военторге фуражки с малиновым общевойсковым околышем. Теперь фуражка, ловко сдвинутая набок, прикрывала стриженую голову. Ребриков поглядел в витрину Елисеевского магазина. Она не была забита досками. За стеклом магазина вывешивали написанные крупными буквами телеграммы ТАСС. В витрине отражался довольно-таки бравый парень. Подводили, конечно, сапоги — кирзовые, с широченными голенищами. Вот если бы хромовые или хотя бы яловые! Но что поделаешь! Володька и кирзовые постарался начистить до блеска. Особенно сияли головки. Хороши были и петлицы с золотым курсантским ободком. Все-таки не просто рядовой.
Домой забежал на минутку.
Так хотелось провести вечер с друзьями! Еще по пути позвонил Берману, просил собрать кого можно, обещал принести чего-нибудь, чтобы отметить последнюю встречу.
