Канта Ибрагимов - Прошедшие войны
Когда Цанка завели в собственный двор — он от ужаса обмер. К старому, толстому ореху, растущему прямо посередине лужайки, был привязан его внук, Ваха. Он весь был в грязи, одежда была изодрана, на лбу и под глазом горели ссадины, а нижняя губа раздвоилась, разошлась, обильно кровоточила. Пять-шесть передних зубов не было.
— Ваха, Ваха, — истошно крикнул Цанка, бросился к нему. Старика схватили, остановили. Он впился глазами во внука, больше ничего не видел, не чувуствовал, только заметил, как Ваха слабо поднял лицо и даже улыбнулся.
В это время молодой сержант докладывал обстановку Кухмистерову, отдал ему загранпаспорт Вахи.
— Так это что — тоже Арачаев? — надменно возмутился капитан, — Вот теперь все ясно. То-то я смотрю наш Арачаев все морщится, рапорты об отставке пишет, — обращался он громким голосом к окружающим военным.
После этого он важно подошел к привязанному, осторожно, боясь испачкаться в крови, одним указательным пальчиком поддел нос Вахи, и поднял избитое лицо.
— Ну что, бандюга, — усмехнулся он, — сколько наших ребят погубил? А наш Артур Арачаев — случайно тебе не родственник? А в Турции что делал? Скотина, — и он с силой два раза ударил кулаками в грудь молодого Арачаева, Ваха еще больше согнулся, застонал, а офицер сделал шаг назад и с размаху, ногой нанес мощный удар в пах, потом как каратист подскочил и в прыжке пнул сапогом в лицо. От резкого удара голова юноши заметалась как футбольный мячик из стороны в сторону, брызги крови и слез полетели веером по кругу, обдали обильными пятнами лицо и китель капитана. Кухмистеров осмотрел свой мундир брезгливым взглядом.
— Тьфу, ты скотина, замарал меня всего, — буркнул он, выразительно заматерился, — сейчас ты языком все это вылезешь, мразь чернозадая, — приблизился офицер вплотную к связанному парню.
— Оставь его, оставь, не бей, — закричал Цанка, из последних сил вырвался из рук солдат, подскочил сзади к капитану и вцепился в его погоны, — Я прошу тебя памятью бабушки, Эллеоноры Витальевны, не бей его, не калечь.
Капитан легким движением освободился из под хилых рук старика, развернулся к нему лицом.
— Что ты сказал, старый козел? — надвинулся он орлом на Цанка, — Что ты мелешь, старый черт? — дышал он пьяным угаром в изнеможденное, жалостливое, мокрое от слез, морщинистое лицо старика.
— Не трожь его, не смей. Я прошу тебя, я умоляю, — на последних словах голос старца задрожал, перешел на писклявый хрип, он задергался, тихо зарыдал.
— Товарищ капитан, не трожьте их, это невозможно, — выступил один из солдат.
— Пошел на…, - проматерился грубо командир, — Прочь, в сторону салага.
Кухмистеров вновь обернулся к старику, презренно, тремя пальчиками, схватил выдвинутый вперед, заостренный подбородок Цанка.
— Ну что, старик, народил бандюг, а теперь жалеешь? — прошипел он смрадным запахом в лицо Арачаева-старшего.
— Да, жалею, жалею, — плача вымолвил Цанка, — тебя не благословенного Богом народил. Вот ты и свалился на мою шею.
— Ты что несешь, козел вшивый? — вскричал Кухмистеров и неожиданно нанес короткий, хлесткий удар в челюсть Цанка. Голова старика резко откинулась: папаха полетела в одну сторону, вставные челюсти выскочили изо рта — полетели в другую; очки залезли на лоб, но, удерживаемые резинкой, остались. А само тело столбом рухнуло в снег.
— Н-н-не тр-р-ро-жь де-да, — с усилием прошепелявил привязанный внук, еще что-то хотел сказать, однако темная, густая кровь хлынула из его рта, и он весь изогнулся и вслед за этим стал вырывать какую-то зеленоватую слизь.
Через минуту, когда приступ прошел, Ваха поднял свое мертвецко-бледное лицо и неимоверной злобой сделал что-то вроде плевка в сторону Кухмистерова. Говорить он больше не мог.
— Ах ты скотина! Ты еще будешь плеваться!? — взбесился капитан, сделал резкий разворот, яростно, как на тренировке, крикнул и нанес выверенный, мощный удар сапогом прямо в висок юноши.
Вновь голова Вахи, молнией, взметнулась в сторону, и сразу упала на грудь: тело обмякло, поползло вниз, повисло на прочных веревках. Левый глаз вывалился из орбит, закачался на тоненьком сухожилии, а изо рта и носа замирающим потоком шла кровь.
— Оставить, прекратить, я приказываю, — вбежал во двор вспотевший, бледный офицер, он подбежал к безжизненно висящему Вахе, — Это мой брат, он студент, он не бандит, — он дотронулся до парня, испуганно отпрянул, и шепотом вымолвил, — он мертв, — а следом развернулся, и с перекошенным в гневе лицом крикнул, — сволочи, вы убили его!
— Ха-ха-ха, — натужно засмеялся Кухмистеров, — Вот ты и раскололся, Арачаев Артур Геннадьевич, мразь чеченская. Вот кто предавал нас, вот он шпион. Предатель.
— Это ты его убил, гадина? — сжались кулаки старшего лейтенанта Арачаева, на его висках и шее вздулись синющие вены, он весь дрожал.
— Да я, — встал в вызывающую позу капитан, — И тебя сейчас угрохаю, прямо здесь, возле твоего братца.
— Ублюдок, — взревел Арачаев и бросился с кулаками на капитана. Кухмистеров изловчился, умело отскочил в сторону и ловко нанес встречный удар. Старший лейтенант полетел в снег, быстро вскочил, и вновь с звериным криком бросился на противника. Они сцепились, повалились наземь, пыхтели, матерились, в беспорядке наносили отчаянные удары друг другу. Никто их не трогал, все смотрели с неимоверным азартом, восторгом и любопытством за дракой командиров подразделений. Они долго катались в бою по грязному снегу. Больше не кричали и не ругались, оба тяжело сопели, у обоих лица и кулаки были в крови. Наконец Арачаев подмял под себя Кухмистерова, стал размашисто колотить сверху. Капитан собрался из последних сил, изловчился и сумел скинуть с себя соперника. Они разлетелись. Потом одновременно тяжело встали на ноги, заняли выжидательную, бойцовскую позицию. Обоих силы покинули, осталась только смертельная ненависть, злость и обида. Долго стояли друг против друга, не могли отдышаться, не смели первыми ринуться в бой. Наконец Кухмистеров пришел в себя, выпрямился, встал в боевую позу и вихрем кинулся вверх, хотел нанести решающий, отработанный удар ногой. Однако соперник был не связан как Ваха, Арачаев локтями защитился, отскочил в сторону. Капитан промахнулся, плюхнулся наземь, хотел вскочить, но поскользнулся, и тут он получил жестокий удар сапогом в голову. Кухмистеров потерял ориентир, у него все закружилось, но он все равно сумел встать на ноги. Однако Арачаев больше не упускал инициативы и стал размашисто бить капитана по лицу. Кухмистеров пытался машинально защищаться, отступал, но все равно не сдержал свирепого натиска, пропустил оглушительный удар в нос, потеряв равновесие, попятился назад, споткнулся и упал в пепел сгоревшего накануне сарая. Уже лежа, он дрожащими руками выхватил из кабуры пистолет, снял автоматически предохранитель и, не целясь, выстрелил в расплывчатый силуэт надвигающегося старшего лейтенанта. В порыве борьбы Арачаев сделал тоже самое, только он стрелял в ясно видимую цель. Без остановки выпустил в сослуживца, а теперь смертельного врага, всю обойму. Следом прогремели две короткие автоматные очереди, и изрешеченный Арачаев свалился наземь. Он еще пару раз дернулся и замер.
Все застыли в оцепенении. Эта смертельная схватка привела всех в ужас. Наступила тишина, и только пришедший в себя старик — Арачаев, кряхтя, стоная, встал, сделал несколько нетвердых шагов, очутился прямо в центре трех трупов. Он всех внимательно оглядел, и вдруг нервно захохотал, потом вновь стал серьезным
Мои внуки вернулись, — с блаженной улыбкой вымолвил он, поправляя очки, — Я мечтал об этом, молился. Вот и сбылись мои мечты, возвратились все к очагу родному. Здесь покой нашли… В борьбе жили, в смерти нашли единение, — после этой фразы его лицо стало серьезным, даже испуганным, — Видимо правда, что из одного истока мы вышли, и, враждуя, к одному истоку придем. Как бы и этот не высох, не пересох от взаимной ненависти.
В стороне кучкой стояли солдаты.
— Видимо старик совсем с ума сошел.
— Еще бы, Кухмистеров дал ему понюхать русского кулака под занавес лет. А то расплодил бандюг по всему свету.
— Так неужели наш Арачаев шпионом был?
— Конечно был, ты не видел, назвал того братом.
— И все-таки Кухмистеров деспот был, а Арачаев как родной, зря наши головы не подставлял.
— Не деспотом он был, а за очищение крови русской боролся.
— Да, затерлось всякой дряни к нам порядочно.
— Ты то, что болтаешь, сам то азиатчиной воняешь, а может ты и вовсе жид?
— Что ты сказал…, - послышался отвратительный мат.
Дело шло к очередной схватке, однако в это время в воротах Арачаевского двора появился командир бригады — коренастый, краснолицый полковник. Его сопровождала приличная свита из офицеров и охранников.
— Что здесь происходит, вашу мать, — гаркнул он сходу. Никто ему не ответил, только расступились, все встали в струнку, кроме старика. Полковник осмотрелся, недовольно мотнул головой, обернулся к свите.
