Богдан Сушинский - Жестокое милосердие

Выслушав всю эту пылко изложенную программу, партизаны из деликатности промолчали, только Анна, восхищаясь его мужеством и преданностью, по-матерински сочувственно погладила «вождя польских монархистов» по голове.

— Теперь вы, пан лейтенант-поручик, — возвышенным тоном произнесла она, — знаете, каких мудрых и преданных юношей способна рождать земля польская!

— А главное, воинственных, — стараясь скрыть иронию, произнес Беркут, осматривая свой «помеченный» ножом Сигизмунда ремень.

— Да, и воинственных — тоже, — вдруг воспылала в груди Анны национальная гордость польки. — И напрасно вы по этому поводу иронизируете.

— Только что ваш юный земляк предпринял сразу три попытки убить меня, — достал Беркут из-за пояса трофейный нож Сигизмунда. — Какая уж тут ирония?

— Именно потому, что он все еще юный, на вашем месте я была бы снисходительной.

— Но лейтенант ведь не пристрелил его! — оскорблено вступился за своего командира Арзамасцев. — Хотя на его месте я тут же прикончил бы вашего юного партизана.

— Именно поэтому вам, ефрейтор, никогда не стать лейтенантом-поручиком! — отомстила ему полька.

— Кстати, насколько я понял, в образе первого короля возрожденной Польши и основателя новой королевской династии — Оржецких — наш юный воитель видит самого себя? — поинтересовался Беркут, пытаясь тем самым не допустить ссоры между Анной и Арзамасцевым.

Вопрос был задан по-немецки, поэтому Сигизмунд прекрасно понял его.

— Хотя я свою кандидатуру пока еще не выдвигал, однако наша организация «Орлы Полонии» такое решение уже приняла. В нужное время именно это решение будет оглашено на заседании польского Сейма. Тем более что наш древний род породнен кровью с той же династией, из коей происходили Владислав IV и Ян-Казимир, с войсками которых пришлось воевать вашему Богдану Хмельницкому; а также многие другие польские короли, политики и военачальники.

— В таком случае, рад приветствовать вас в своем боевом лагере, Сигизмунд вы наш Великий, — теперь уже действительно не удержался от саркастической ухмылки Беркут. Хотя мысленно тут же остепенил себя: «А ведь все может быть! Первая организация, которую возглавил некий Владимир Ульянов, не имела в своих рядах и двадцати членов. Кто из императорской династии Романовых или какого-либо иного монархического семейства Европы мог бы предположить, чем на самом деле закончатся подобные же "государственные бредни" этого человека?!» А подумав это, попытался взглянуть на Сигизмунда Оржецкого иными глазами. Вот только совершенно иными взглянуть не удалось.

Хоть и был этот юный масон-повстанец хилым и болезненно бледнолицым, но держался с вызывающим достоинством, да и говорил так, словно и в самом деле уже держал речь в польском Сейме, собранном специально для избрания короля. Поэтому, слушая его юношеские мечтания о возрождении монархии, Беркут, хотя и воспринимал их довольно скептически, все же ни минуты не сомневался, что этот парень действительно верит в возможность такого исхода борьбы, в свой талант предводителя «новой волны возрождения униженной отчизны», и готов отдать за нее жизнь.

Иное дело, что точно так же ни минуты Беркут не сомневался, что жизнь этот пылкий предводитель польской шляхты отдаст значительно раньше, чем сделает хотя бы первые скромные шаги к своей цели. В ходе войны он уже не раз встречал подобных мстителей-мечтателей, которые совершенно не заботились о том, чтобы хоть как-то подготовиться к борьбе: научиться хорошо владеть оружием, приемами самообороны и конспирации, а еще — выживать в лесу, в горах, в любых экстремальных ситуациях. Как и следовало ожидать, уже через месяц-другой и сами они, и все члены их подпольных организаций оказывались в застенках гестапо.

То же самое произошло и с организацией «Орлы Полонии», возглавляемой Сигизмундом Оржецким. Сам предводитель спасся только благодаря тому, что мать первого же арестованного соратника, ценой собственной жизни, сумела предупредить его. Когда эту мужественную женщину вместе с сыном выводили во двор (а жили они по соседству с Оржецкими), она, оказавшись куда находчивее и храбрее своего сына, успела крикнуть: «Владзимежа взяло гестапо!», и конвоир скосил ее очередью, так и не узнав, кого именно она хотела предупредить.

О том, чтобы запастись оружием, предводитель патриотов-масонов, конечно же, не позаботился. И теперь, оставшись один, решил восполнить этот пробел в подготовке к восстанию за счет германского обер-лейтенанта, оказавшегося на развалинах рядом с тем местом, где, в каморке, он прятался уже вторую неделю.

Сейчас план у него был простой и, как ему казалось, вполне осуществимый: добыть оружие, пройти всю Польшу до Балтийского побережья, выкрасть рыбацкую лодку и переправиться в Швецию. А уж оттуда — в Англию, где, как он слышал, правительство в изгнании формирует польские части.

Впрочем, Анне ничего не стоило убедить его, что переплыть на лодке огромное море он вряд ли сумеет, а вот добраться через Украину и Чехословакию до Швейцарии значительно проще. Слушая ее убеждения, Беркут не смог удержаться от улыбки. Чтобы не затягивать эту сцену, он взял из кузова один из двух лишних автоматов, несколько раз продемонстрировал, как с ним следует обращаться, и со словами: «А вот теперь мы будем делать из тебя настоящего солдата!», вручил Сигизмунду.

Несостоявшийся монарх был потрясен его щедростью и великодушием. По поводу своего неожиданного вооружения он попытался произнести очередную «тронную» речь, однако Арзамасцев пресек эту попытку язвительным:

— Не спеши благодарить. Ты еще не знаешь, что в устах лейтенанта Беркута значит: «Делать настоящего солдата»!

— В любом случае, ефрейторам вмешиваться в этот процесс не следует, — охладила его Анна.

— Итак, «шмайсер» у тебя уже есть, — вернулся к своему напутствию Беркут. — Пистолет я тебе тоже обещаю раздобыть. Орудовать ножом и защищаться от него — научу…

— У вас это действительно получается. Сразу видно, что вы — диверсант-парашютист, которого русские забросили в тыл германцам.

Беркут и Анна удивленно переглянулись.

— Ты все правильно определил, «орел Полонии», — не стал Андрей разочаровывать парнишку. — Считай, что с сегодняшнего дня ты — боец интернациональной диверсионной группы. Согласен ли ты стать таким бойцом? Без лишних слов: только «да» или «нет».

— Слово патриота.

— Будем считать это воинской клятвой. С этой минуты любой приказ командира выполнять беспрекословно. Все. Корбач, машина готова? В путь.

…Уже здесь, в лесу, забравшись в кабину на место водителя, Сигизмунд спросил Беркута:

— Вы, конечно, не верите в искренность того, о чем я вам рассказывал?

— Если бы не верил, так и сказал бы тебе, — сдержанно ответил лейтенант. — В искренность — да, верю. А вот в серьезность — нет. Я не понимаю людей, которые берутся поднимать на борьбу своих друзей, не позаботившись о собственной подготовке к этой борьбе. Пока мы будем пробираться к Украине, я постараюсь научить тебя владеть пулеметом и пользоваться гранатами, передать кое-какие командирские навыки и партизанский опыт… С условием, что никогда больше не будешь требовать от меня исповеди относительно того, как я к тебе отношусь, и никогда не будешь демонстрировать свой шляхетский гонор.

— Слово чести.

— Вот это — убедительно. Немецкий язык давно изучил?

— Начал в тот день, когда Германия напала на Польшу. Чтобы знать язык врага.

— Считай, что в тот день ты принял по-настоящему серьезное решение. Единственное из всего, что успел накрутить вокруг «орлов Полонии», монархической династии и всего прочего. В гимназии, конечно, учил французский?

— Как все. Но в позапрошлом году начал изучать английский. Уже свободно слушаю Лондон. У меня способности к языкам. Нет-нет, — убоялся он собственной нескромности, — так говорили учителя. Русский тоже понимаю свободно.

— В вещмешке Корбача есть запасной вермахтовский мундир. Примерь. Если не подойдет, попытаемся экипировать тебя при первой же возможности. И еще задание тебе: пока будем отмокать здесь, поучи немецкому языку ефрейтора Арзамасцева. Вдруг у тебя проявятся способности и к педагогике.

— А если он не пожелает?

— Можешь не сомневаться, что не пожелает. Но постарайся убедить его. Поэтому я и заговорил о твоих способностях к педагогике.

— Я, понятное дело, попытаюсь, — без особого энтузиазма согласился Сигизмунд.

— А сейчас готовься, пойдешь в деревню.

— На разведку? — романтически загорелись глаза обладателя королевской крови.

— И в разведку тоже.

— Один?

— Вместе с Корбачем и нашей прекрасной полькой Анной, в которую ты уже успел влюбиться.

Услышав это, Сигизмунд потупил взгляд и едва заметно покраснел.